Джозеф со своей гипертонией идеально вписывался в эту картину. Но, думая о нем все больше, я убеждался, что он страдал и от дополнительных последствий западного влияния. Их я теперь вижу у многих своих африканских знакомых: университетский преподаватель, ставший практически инвалидом из-за язвы, помощник смотрителя заповедника, измученный колитом, еще несколько гипертоников в белых костюмах. Их всех объединяет то, что они берутся за новоиспеченные западные профессии и должности со всей серьезностью в стране, где ничего никогда не работает, и они понятия не имеют, как с этим справляться.
Как бы это ни было горько для тех из нас, кто жил в Африке и полюбил ее жителей, экономика континента на грани коллапса. Заберитесь в уголки, еще не тронутые водоворотом нашего века, – деревенские жители процветают благодаря своим умениям и находчивости. Но все остальное по большей части в катастрофическом состоянии: СПИД, хлорохиноустойчивая малярия, дефицит белка в рационе, опустынивание, нехватка горючего и перебои энергоснабжения, кровавые межплеменные распри, беспрестанные смены военных диктатур, продажные чиновники на мерседесах, проезжающие сквозь поселки из бараков, западные экономические манипуляции, свалки токсичных отходов из Штатов, резервации, на территориях которых десятилетиями шли войны сверхдержав. В таких декорациях кто станет беспокоиться, что в столовой подают недовзбитое суфле? Найдутся такие. Например, Джозеф.
Руководство турбазой было настоящим вызовом. На пике туристического сезона офис продаж в Найроби сдавал больше номеров, чем было свободно, и Джозефу сваливались на голову разъяренные туристы. Ломался допотопный морозильник, замены надо было ждать несколько недель, вся еда портилась, и Джозефу приходилось договариваться с местными масаи, чтобы купить старую жесткую козлятину, а потом приправлять и заливать ее соусом до неузнаваемости. Грузовик с еженедельной порцией горючего скатывался с какого-нибудь моста по дороге из Найроби, потому что водитель напился, и все машины на базе стояли, а туристы выстраивались в очередь на поездку на сафари. Я много раз видел, как другие директора – и до, и после Джозефа – прятались в сувенирном магазине, наряжались в шеф-повара, в общем, при крупном провале уклонялись от ответственности. Джозеф включался в каждую кризисную ситуацию, брал все на себя, приносил извинения и сидел в треволнениях до ночи, пытаясь контролировать неконтролируемое. Как и мой друг-преподаватель, который пытался заниматься исследованиями, когда не было финансирования, а университет постоянно закрывался из-за антиправительственных протестов. Как помощник смотрителя парка, который действительно заботился о благополучии животных, пока его начальник занимался браконьерством слоновой кости, правительство месяцами не платило зарплату, а его вооруженные лесники вытрясали деньги из местного населения.
Гора исследований по психологии здоровья учит нас, что одинаковая физическая нагрузка гораздо вероятнее приведет к заболеванию, если человеку кажется, что он ничего не контролирует и не может предсказать, как долго и как сильно будет действовать стрессор. А задача наладить то, что налаживанию не поддается в принципе, – это большой профессиональный стресс.
Мне кажется, что люди чахли от болезней, связанных со стрессом, в частности потому, что их профессии – если относиться к ним всерьез, а не создавать видимость работы – вызывали намного больший стресс, чем их аналоги на Западе. А вдобавок по-настоящему вредное свойство частичного озападнивания заключалось в том, что у них не было необходимых способов с этим справиться. Ключ к управлению стрессом не только в том, чтобы обрести какую-то предсказуемость или контроль в сложной ситуации, но и в том, чтобы найти отдушину – поделиться горестями, получить социальную поддержку и чувство принадлежности. Хаос вокруг Джозефа и ему подобных зачастую гарантирует практически полное отсутствие контроля и предсказуемости. А отдушин, которые мы принимаем как должное, у них тоже нет.
Представьте амбициозного молодого мужчину, быстро продвигающегося в престижной профессии с высокой конкуренцией. Он входит в руководящие круги головного офиса компании где-нибудь в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе, и работа приносит ему все больше стресса и напряжения. Что вы ему посоветуете? Поговорить с начальником о том, что нужно исправить. Если нужно – действовать через голову некомпетентного босса или предложить изменения анонимно. Выйти из гонки и снова заняться столярной работой, которая всегда так хорошо получалась. Или, может быть, ответить на звонок рекрутера и пройти собеседование в другой компании. Найти себе хобби, регулярно заниматься спортом, чтобы выпустить пар. Поговорить с женой, подружкой, другом, терапевтом, кругом людей, занимающихся похожей работой, которые смогут понять. Главное – не тащить этот груз в одиночку.
Это очевидный список, он сразу приходит в голову большинству из нас, как будто мы выучили его на курсах выживания в каньонах городских джунглей. А задавленным стрессом клеркам где-нибудь в Кении мало что из этого подойдет, да и вряд ли оно бы сработало, если бы они попытались. В разговорах с Джозефом и другими друзьями и знакомыми в похожей ситуации я не раз пытался что-то из этого предложить и постепенно стал понимать, насколько это неприменимо.
Управление компаниями строго иерархично и во многом похоже на деревенскую систему старшинства (как-то у меня произошел комичный диалог с молодым банковским служащим, в котором я шаг за шагом выяснял бесконечную вереницу, кто что должен решать: как я понял, глава деревни выбрал вам жену и определил время свадьбы, но чем угощать гостей, решил глава банка, а глава деревни решил…). Боссу не дают советов, как вести дела. Невозможно действовать через голову начальника. В этом мире на работе нет ящиков для пожеланий и предложений. Заниматься спортом просто ради снятия стресса – немыслимо. Африка на век отстает от нас, застряв в ловушке демонстративного потребления, и здесь требуется, чтобы успешные мужчины выглядели как раздутые бароны-разбойники XIX века, а не как наши худые и хищные акулы, заключающие сделки за игрой в ракетбол. Хобби тоже непредставимы: никакой сетевой отель не будет, волнуясь за перегруженных управляющих, предлагать им рисовать акварелью или играть на классической гитаре.
К тому же новоиспеченным западникам в развивающихся странах зачастую не хватает стрессовой релаксации, которую нам дает знание, что существуют альтернативные варианты. Они не могут уволиться, согласиться на меньшую зарплату, чтобы быть счастливее. От их доступа к экономике наличных расчетов обычно зависит целая деревня. И нельзя просто взять и уйти к конкурентам: есть всего несколько сетей отелей, один университет, один заповедник – инфраструктура еще слишком молода и мала и не может предоставить богатство выбора при плохом раскладе. А отсюда следует и то, что каждый оказывается в уникальной ситуации и вряд ли найдется сообщество товарищей по несчастью, которым можно выговориться и поныть после работы.
Есть и еще более тяжелые проявления изоляции и отсутствия социальной поддержки. В таком месте, как Кения, люди, достигшие успеха и пробившиеся в экономику наличных расчетов – обычно мужчины, – трудятся чаще всего в столице, или в одном из городов, или, на некоторых специализированных работах, уезжают на дальние посты вроде заповедников. А их жены и дети остаются возделывать семейную землю там, где живет их племя (доходило до разговоров о том, что в Африке развилась гендерно-классовая система, в которой мужчины составляют городской пролетариат, а женщины – деревенское крестьянство). Средний работающий мужчина видит свою семью в лучшем случае месяц в году, приезжая в отпуск. Вы встретите мужчин, которые на вопрос «Где вы живете?» назовут деревню своего племени на другом конце страны и прибавят вдогонку: «Но сейчас я работаю в Найроби» – в столице, в которой они провели уже 20 лет. Просто они временно проводят 11 месяцев в году, ночуя около работы, вдалеке от близких, вдалеке от соплеменников (даже у самых этноцентричных из нас, западных жителей, нет ничего похожего на ощущение принадлежности к племени), в стране, где редко попадаются телефоны, чтобы позвонить домой, и нельзя слетать к семье на выходные. И насколько я знаю, во всей Кении нет ни одного предприятия западного толка, которое бы сказало: «Поскольку вы успешно выполняете тяжелую работу, которой мы вас нагрузили, давайте мы дадим вам дополнительные деньги, чтобы кто-то возделывал землю вашей семьи, а жена и дети могли бы жить с вами». Такое решение они не могут даже вообразить.
Способов справиться со стрессом явно не хватает. Пожалуй, хуже всего то, что у людей нет ресурсов для преодоления несправедливости, которая может случиться в любой момент. Зачастую успех человека зависит от чистого везения: на турбазе может получиться так, что самый одаренный сотрудник – это посудомойщик в дальнем углу кухни, человек с загубленным талантом, чья нищая семья не смогла оплатить старшие классы школы, а директор оказался на своем месте, потому что был племянником помощника вождя. Никто здесь не слыхал о Горацио Элджере[38]. Многие из моих знакомых озападненных африканцев, утвердившихся в новом мире благодаря счастливому случаю, были способными, трудолюбивыми и заслуживали награды. Но это не значит, что вся их удача не может в один прекрасный момент закончиться: невзлюбит начальник, перестроится правительство, новое племя придет к власти – и конец их работе. И нет никаких профсоюзов, которые бы их защитили, нет комитетов, куда пожаловаться, нет пособия по безработице. Нет утешительной уверенности в компенсации, почва под ногами вечно неустойчива. Получается, что стол обильно накрыт каждый день и соли на нем хватило бы на королевский выкуп, а тревога не уходит и никогда нет уверенности в завтрашнем дне: это не проходит бесследно.
О болезнях развивающихся стран писали ярко и точно. Одни из самых проницательных и безжалостных слов сказал об Африке ее уроженец, политолог Али Мазруи. Он видит причину экономических и общественных проблем Африки в избирательности западного влияния: «Мы взяли [у Запада] стремление к выгоде, но не дух предпринимательства. Мы взяли покупательные аппетиты капитализма, но не творческий подход к рискам. Мы любим западные технические приспособления, но столбенеем при виде западных мастерских. Мы носим наручные часы, но отказываемся смотреть на них, чтобы стать пунктуальными. Мы научились создавать видимость, но не переняли дисциплину. К нам перешло западное потребление, но не западные способы производства».