Над водой разносится звук, похожий на нечто среднее между плачем по покойнику и туманной сиреной, знакомой мне, ведь я жила в Сан-Франциско.
– А вот и он! – Рус ерзает в радостном предвкушении.
– Кто? Аид?
Пес качает всеми тремя головами:
– Харон.
Харон.
На то, чтобы до меня дошло, уходит несколько долгих секунд. Дольше, чем надо бы, но меня все еще снедает тупящая усталость.
– Перевозчик мертвых?
Три кивка.
Цербер доставил меня к Харону? В желудке все переворачивается. Я слышала столько описаний: кто-то говорит, что это скелет без плоти, другие – что его глаза будут преследовать тебя, если смотреть на него напрямую, а некоторые даже упоминают рога, хвост и кроваво-красную кожу. Но все описания этого бога роднит одно… Он страшный.
– А ты не можешь просто сбегать за Аидом? – спрашиваю я.
Цербер качает головами:
– Мне сказали не оставлять тебя одну каждый раз, как ты здесь очутишься. Я – твой безопасный проход.
О.
– И Харон хочет с тобой познакомиться.
Харон хочет…
«Спаси меня, Элизий».
Прежде чем я успеваю задать еще один вопрос, в конце причала из ниоткуда появляется лодка: то есть вот ее не было – и вот она есть. Никакой фигни с медленным пересечением реки. И никакой лодочки с местами на десяток людей или меньше. Эта штука большая, как пиратский корабль, и украшена точно так же.
Сходни бьются о причал – я ощущаю удар отсюда, – и с них начинают спускаться люди. Люди с ошеломленными лицами, которые… Я присматриваюсь повнимательнее, когда они подходят ближе к тому месту, где я лежу. Да. Они полупрозрачные.
Души мертвых. Я смотрю на души мертвых, чтоб его.
Цербер сходит с пристани на берег, давая им пройти, и некоторые из них опасливо смотрят на него распахнутыми глазами и огибают нас по широкой дуге. А он просто стоит, и Рус тяжело дышит. Души совсем не смотрят на меня, как будто меня не существует.
Они выходят на берег и поднимаются к ступеням, которые, похоже, уходят прямо в стену пещеры. Первый дошедший до ступеней останавливается, пока все не выстраиваются за ним, и я не могу сдержать смех:
– Похоже, даже после смерти приходится стоять в очередях.
Потом первая душа доходит до вершины лестницы, и, как только она касается стены пещеры, трещина в ней (хотя она казалась мне сплошной) раздвигается со скрежетом камня о камень, открывая врата прохода с традиционными греческими колоннами с каннелюрами по сторонам и резьбой завитушками по верху. А за ними…
У меня невольно вырывается аханье.
Кажется, я в последнее время много ахаю, но что поделать, я простая смертная.
И потом, вид стоит этого аханья.
Потому что за вратами даже с того места, где я сижу, мне видно начало Нижнего мира, и он совершенно не такой, каким я его представляла. Лестницы – множество и множество лестниц – ведут со склона горы в мир, отнюдь не полный огня и серы. По крайней мере, не здесь. Здесь он… обворожительный.
Под тем, что выглядит как ночное небо, но по сути скальный потолок на высоте в много тысяч метров, все сияет – так же, как река и потолок рядом со мной, но более ярко. Там все голубое, и пурпурное, и зеленое, и белое, и розовое. Там цветы, деревья, и виноградные лозы, и тропы, ведущие к горам в тысячу раз величественнее Олимпа.
Я вижу совсем чуть-чуть со своего места, но и этого хватает, чтобы понять, почему Аид не живет с другими богами. Почему он предпочитает оставаться здесь.
– Это так… – Я не могу подобрать правильного слова. – Почему Персефоне здесь так не нравилось?
– Нравилось.
Я резко оборачиваюсь и обнаруживаю стоящего вплотную ко мне человека, и мне приходится запрокинуть голову, чтобы осмотреть его целиком.
Это же не может быть Харон. Правда?
Он… такой красавчик.
То есть не как Аид. Но это создание везде описывали исключительно ужасным, а он совершенно не такой. Высокий и поджарый, у него песочно-каштановые волосы, которые выглядят почти светлыми на фоне пергаментной кожи, и смеющиеся сине-зеленые глаза. В нем нет мрачной красоты, которую следовало бы ожидать, учитывая титул паромщик для мертвых и все прочее. Вместо этого он кажется… приветливым… с добрыми глазами и тем самым открытым лицом, с каким обычно приглашают взять пива и поболтать.
Он склоняет голову набок с теплой улыбкой, и я невольно улыбаюсь в ответ.
– Ты была мне любопытна, Лайра Керес.
– Э-э… Взаимно. – Я пожимаю протянутую руку, но не могу заставить себя подняться на ноги. Я все еще слишком выжата после своего бодисерфинга.
Видимо, Харон это понимает, поскольку присаживается рядом, уложив руки на колени. И только тогда я замечаю, что он в джинсах, как и Аид. В джинсах и светло-зеленой рубашке на пуговицах, в целом довольно простой.
– У меня есть ощущение, что Аид скоро придет сюда за тобой, – говорит он.
– Сомневаюсь. Для начала, он понятия не имеет, что я упала в тот треклятый водопад.
Губы Харона растягиваются в широкую усмешку:
– Цербер мне рассказал.
– Он… – Я поворачиваюсь к псу. – Когда?
– Только что.
Я разворачиваюсь к паромщику, изучающему меня с неподдельным интересом.
– Я понимаю, что он в тебе находит.
– Прости?
– Аид. Ты бесстрашна настолько, что он может этим… восхищаться.
Я слегка откидываюсь назад.
– Это не бесстрашие. Это неспособность здраво рассуждать и ужасающее отсутствие фильтров речи. – И целая жизнь, когда я справлялась со всем этим делом в одиночку. – А судя по тому, как он орет на меня именно за эти черты, вряд ли ты знаешь Аида так хорошо, как тебе кажется.
Харон смеется:
– Я его знаю. Раз уж у меня мало времени, надо быстренько тебе кое-что сказать. Ладно?
Серьезно?
– Как может человек с хотя бы минимальным любопытством отказаться от такого предложения?
Я ставлю локти на колени.
Его глаза мерцают.
– Сперва вопрос. Почему ты не воспользовалась одной из жемчужин, когда была в реке?
Мне требуется усилие, чтобы сохранить нейтральное выражение лица.
– Я не понимаю, о чем ты…
– Гранатовые зерна Персефоны. – Он перебивает меня, как будто у него нет времени играть в угадайку-признавашку. – Аид не может рассказать тебе про них, потому что это вмешательство, но у меня нет таких ограничений, я же не олимпийский бог.
Я прекращаю притворяться, будто не знаю, о чем он говорит:
– Они у меня в жилете, а я была занята: тонула.
У него на лице появляется выражение разочарованного школьного учителя.
– Больше не повторяй такой ошибки. Они отнесут тебя туда, куда ты хочешь попасть.
Я моргаю.
– Я думала, они могут перенести меня только сюда.
Харон качает головой:
– Ясно представь себе пункт назначения – место или личность, пойдет и то и другое, – потом проглоти одну жемчужину.
Я могу воспользоваться ими, чтобы вернуться в Верхний мир? Не то чтобы мне было где спрятаться.
– Используй их, только если нет других вариантов, – предупреждает Харон, как будто прочитав мои мысли. – У тебя и так уже проблемы с реликвиями.
Об этом я прекрасно осведомлена.
Харон наклоняется ближе:
– Тебя накажут, если даймоны даже просто узнают, что они у тебя есть. Я серьезно. Только если не будет другого выбора.
Об этой мелочи Аид не упомянул.
– Хорошо.
Он смотрит на меня, нахмурившись. Я таращусь в ответ.
– Что еще ты хотел сказать? – спрашиваю я, чтобы снять неловкость.
Харон наклоняет голову, изучая мое выражение лица, как будто пытаясь понять, стоит мне говорить или нет.
– Аид превыше всего ценит верность.
– Верность. – Я отвожу взгляд, разглядываю флюоресцирующие воды и потолок. Верность – это похоже на Аида.
– Он не так просто начинает доверять, – это сказано предупреждающим тоном. – За всю жизнь у него было всего два друга, и один из них – я.
– Три, – в унисон поправляют Харона все головы Цербера.
Харон бросает на пса веселый взгляд.
– Три. – Он похлопывает Цербера по лапе, и адский пес фыркает, выпуская маленький язычок пламени из ноздрей Бера, но расслабляется.
За всем этим я замечаю, что Харон не назвал еще одного друга. Полагаю, это Персефона.
– Зачем ты мне это говоришь?
– Затем, что Аид настоящий ублюдок…
Мой позвоночник с хрустом распрямляется, когда я исподлобья смотрю на Харона.
– Да, ублюдок, но от его якобы друга я ожидала больше…
– Верности? – Харон перебивает меня вопросом с довольной улыбкой.
Он что, проверял меня?
Во мне все еще гудит противоречащая здравому смыслу вспышка ярости, накрывшая меня только что. Мне ведь должно быть глубоко пофиг то, что Харон говорит про Аида?
– Не люблю проверки.
Харон пожимает плечами:
– Я действовал бы тоньше, будь у меня больше времени. И я говорю тебе это потому, что подозреваю: Аид может… начать считать другом и тебя.
С тем же успехом он мог бы дать мне пощечину. Эффект был бы тем же самым.
Потом он смотрит поверх моего плеча и улыбается:
– Разве не так?
– Мне не нужна твоя помощь в поиске друзей. – Отчетливый рык Аида прокатывается через темноту и по моей коже прекрасной дрожью, скользящей, ласкающей и пробуждающей все на своем пути.
Он становится передо мной на колени, проводя руками по моему телу, как делал после Подвига Посейдона. В этот раз в его действиях и выражении лица сквозит тревога.
– Ты не пострадала?
– Это возможно.
– Я не в настроении, Лайра. Ответь на вопрос.
– Я серьезно. Кажется, я в шоке. Но вроде бы ничего критического.
Он стискивает зубы, но кивает, продолжая осматривать меня. Он прощупывает мои руки снизу вверх, потом отводит мои мокрые волосы назад и шипит сквозь зубы. И вот тогда я вижу это. Участие. Настоящее участие. Я знаю о нем, потому что я всю жизнь мечтала, чтобы кто-нибудь – мои родители, Бун, даже Феликс – смотрел на меня так. Его глаза темнеют так, что мое сердце сбивается с ритма.