Каждый шорох, каждое топотание крохотных лапок под кустом, каждый шепоток ветра заставляют всех нас напрягаться.
А что, если они уже далеко впереди? Что, если мы тратим время зря? И что, во имя Аида, случится ночью?
– Ты слышал? – кричу я Зэю.
Он не отворачивается от того, что привлекло его внимание, но показывает мне большой палец. Я снова начинаю рубить топором стебли бамбука.
– Говорю вам, если мы будем так тянуть, кого-то из нас убьют, – произносит Амир за моей спиной, и голос его пронизан высокомерием. Не знаю, потому ли это, что он подросток – богатый подросток, или потому, что пытается справиться со страхом, или все вместе, но его постоянный образ критического комментатора сделал эти полчаса, что мы тут пыхтим, еще длиннее, чем надо.
Амир сидит на бревне, вытянув ногу в лангетке и помогая Тринике обдирать листья с лиан и связывать их концы, чтобы сделать веревку. Бечевки, которую я хранила в разгрузке, не хватило. Триника пихает его плечом:
– Еще немного.
Амир корчит рожу. Храните меня боги от шестнадцатилетних мальчишек.
– Может, наберешь еще лиан? – предлагает Триника, поднимая ту, над которой работает.
Амир переводит взгляд с меня на Тринику, потом обратно на меня:
– Я бы лучше бамбук порубил.
Я практически слышу, как Аид рычит на меня, запрещая отдавать мое оружие – мою реликвию – одному из моих конкурентов. Даже мой собственный здравый смысл говорит, что это плохая идея. Но Триника и Амир рискнули остаться с нами для этого Подвига. А для того, чтобы выстраивать доверие, нужно положить первый камень.
– У тебя, наверное, так и так лучше получится.
Я отдаю ему топор.
Амир моргает, а Триника слегка откидывается назад. Я их явно удивила. Но Амир быстро приходит в себя.
– Что ж… – говорит он, принимая топор торжественно, как храмовый жрец, – боги не зря благословили меня этими мускулами.
Я не могу посмотреть на Тринику или Майке без смеха и не хочу ранить его чувства.
Амир начинает рубить бамбук, справляясь лучше меня, как я и ожидала. Я оборачиваюсь через плечо и ловлю взгляд Триники. Она пожимает плечами. Я тоже.
– Verdammt[2]! – восклицает Майке резким шепотом, неуклюже отступая от ручья, из которого пила.
Все замирают.
– Что? – спрашивает Триника.
Майке резко опускает руку в воду, слегка поскуливая. Мы с Триникой кидаемся к ней, а она снова вынимает руку. Я не могу удержаться от шипения при виде воспаленного красного волдыря размером в серебряный доллар, проступающего у нее на ладони.
– Что произошло? – спрашиваю я, когда Майке сует ладонь обратно в воду.
Слезы струятся у нее по щекам, лицо сведено от боли, но она умудряется указать на растение. Ядовитый плющ выглядывает из-под широкого листа.
– Это ненормально, – говорит Майке.
Чтоб меня. Я знала, что с этим Подвигом не все так просто. Нам еще повезло, что мы пока ни во что не влезли.
– Будь очень осторожен! – кричит Триника Амиру. – От ядовитого плюща вздуваются ужасные волдыри. Не трогай его ни за что.
А потом вынимает из кармана рулон лейкопластыря на тканевой основе. Заметив мой взгляд, пожимает плечами:
– Инструменты смертных.
После этого мы работаем осторожнее. Но клятый плющ прячется повсюду, и, когда Зэй заканчивает собирать поддон из бамбука, бечевки и лиан, которые мы набрали, оказывается, что только у него нет ни одного волдыря. Мой торчит сбоку на шее, и у меня такое ощущение, что кожу проедает кислота.
Дневной свет угасает. Мы нагружаем поддон и тащим его, сменяя друг друга. Хватаемся по двое за бамбуковый ствол, выступающий по обе стороны поддона.
Через пять минут мы понимаем, что дела наши еще отстойнее, чем мы думали.
Идти тут непросто, приходится останавливаться и прорубаться через кустарник, обходить все более разрастающиеся заросли ядовитого плюща и переносить поддон через большие камни. Иногда мы вынуждены и вовсе разгружать его, чтобы перебраться через препятствие, а потом снова нагружать на другой стороне. Один километр будет тянуться целую гребаную вечность.
И с каждой секундой в нашей пещере становится темнее.
Но мы идем, пробираясь вперед, к темнеющему туннелю или пещере, на которую указал нам Дионис, и вход туда становится все больше и больше с нашим приближением. Пока мы не подымаемся на груду валунов и не смотрим вниз.
– Во имя Нижнего мира, что?.. – резко выдыхает Триника.
Туннель во вторую слепую долину – это груда валунов, которая уводит нас оттуда, где мы стоим, к маленькому подземному ручью, явно не очень глубокому. Мне не видно, что на другой стороне, но где-то далеко во тьме виднеется круг тусклого света. Видимо, это вторая слепая долина.
Но мы все таращимся не на это.
Ядовитый плющ… повсюду.
– Ну, хотя бы ядовитый плющ только на потолке и стенах, – говорит Майке.
Триника искоса смотрит на нее:
– Ты всегда такая жизнерадостная?
Майке пожимает плечами:
– Я довольно давно решила, что в жизни можно идти двумя путями. Стать злой и циничной – или добровольно относиться к каждому дню как к приключению. Я выбрала последнее. – Она подмигивает Тринике. – И это определенно приключение.
Теперь это так называется?
Свет вокруг нас смещается и меркнет еще больше, как будто садящееся солнце напоминает, что надо торопиться.
– Давайте покончим с этим делом, – говорю я. Нам повезет, если мы доберемся до основания груды валунов до темноты.
Зэй быстро добавляет длинный и тонкий бамбуковый шест к заднему концу поддона, чтобы мы могли нести его вчетвером, пока петляем среди камней. Мы с трудом, с кучей стонов, проклятий и обсуждений, спускаемся по откосу. Мелкий рост Майке и общая пошкрябанность Амира не помогают совсем. Зэй хрипит, но у него хотя бы есть сандалии, которые не дают ему упасть.
Мы огибаем крутой валун: я и Триника – внизу, принимая на себя вес, а Майке и Зэй – наверху.
– Погоди, – напряженно говорит Триника. Сдвинув шест на плечо, она наклоняется вперед, чтобы рассмотреть, что внизу. – Ничего не вижу.
Рядом со мной внезапно вспыхивает свет, и, оглянувшись, я понимаю, что Амир поднял свой мобильный с фонариком.
– Спасибо, – говорит Триника. – Мы за край скалы цепляемся.
Вместе мы поднимаем поддон повыше; мои мышцы уже мелко дрожат. Потом мы движемся приставными шагами. Отдыхаем и сменяемся теперь гораздо чаще, но наконец добираемся до дна пещеры. Рядом с нами весело журчит ручеек.
После передышки, которую мы устраиваем разом по молчаливому согласию во имя движения вперед, мы снова делаем так, чтобы поддон могли тащить двое. Здесь пол пещеры каменный, а не земляной, и поддон издает ужасный скрежет, так что мы бросаем взгляды в темноту впереди и позади, опасаясь, что остальные могут нас найти.
Мы пересекаем мелкий ручей, который петляет туда-сюда и оказывается на нашем пути уже в третий раз. Мои ноги замерзли от ледяной воды, хлюпающей в ботинках. Как раз когда я добираюсь до сухой земли, Триника поскальзывается, и поддон кренится на сторону.
– Осторожно! – кричит Майке.
Один из ящиков съезжает на сторону, и она пытается его подхватить. Вот только хватает под странным углом, и одна из стенок ящика отваливается. Оттуда выпадает бутылка и вдребезги разбивается о камень, осыпая все вокруг осколками.
Мы замираем, а я все еще держу свой угол поддона.
– Ты цела? – спрашивает Зэй. Не уверена, спрашивает он это у Майке или у Триники.
– Вы должны это видеть, – говорит Майке, и фонарик Амира поворачивается в ее сторону.
Я опускаю свой угол и обхожу поддон.
– Твою мать! – вырывается у меня, когда я рассматриваю ее. Майке подтягивает штаны и показывает нам, как исцеляются ее волдыри.
– На меня водкой плеснуло, – говорит она.
Да. Ну. На хрен.
Мы переглядываемся, потом Зэй вытаскивает еще одну бутылку из открытого ящика, скручивает ей крышку и плещет немного на руки. И немедленно вздыхает.
– Работает.
Хитрый бог Дионис.
Ценный груз, который мы тащим к финишу, – лекарство от яда. И нам надо выбирать между болью и победой.
– Эту бутылку оставим для себя, – говорит Зэй.
И мы все киваем, потом передаем ее по кругу, залечивая волдыри. Сначала очень щиплет, но потом волдыри становятся благословенно прохладными и меняют цвет с ярко-красного на гораздо менее агрессивный. Никакой больше кислоты.
На то, чтобы обработать нас всех, уходит большая часть бутылки.
Что бы мы ни делали, надо держаться подальше от этого проклятого плюща. Здесь это не так сложно. Будем надеяться, во второй долине он не повсюду, как было в первой.
Мы снова движемся вперед во главе с Амиром, освещающим нам путь. Триника как ни в чем не бывало возвращается к поддону и тащит его дальше.
Проходит несколько минут, и Амир спрашивает:
– Ты правда воровка, Лайра?
Я колеблюсь. Только потому, что до сих пор мы берегли дыхание, прокладывая путь по самому длинному километру на планете. Я пожимаю плечами и решаю уклониться от вопроса, не желая признавать, что у меня нет навыков, которые команда может посчитать полезными и оставить меня ради них.
– Ну… – Я тяжело пыхчу. – Родители отдали меня Ордену, когда мне было три, чтобы отработать семейный долг.
Амир останавливается, чтобы обернуться ко мне.
– Я… – Он кашляет. – Я думал, череда нянек перед школами-интернатами – это плохо.
– Амир, – свистяще шепчет Триника, и тот смотрит на нее широко распахнутыми глазами.
– Что? – спрашивает он.
Я усмехаюсь:
– Ничего. Я давным-давно с этим примирилась.
По большей части. Хотя в последнее время я начала представлять, что бы сделали мои родители, если бы я появилась перед ними после победы, со снятым проклятьем. Они бы наконец полюбили меня? Приняли? Или хотя бы дали мне угол, пока я не разберусь в новой жизни?