Но больше – опасно.
Верно ведь?
– Я думала о том, к кому еще можно обратиться по поводу союза, – непринужденно говорю я, чтобы его отвлечь. По факту отвлечь нас обоих.
Аид хмыкает, так что я знаю, что он меня услышал.
– Декс станет соперничать еще больше, ведь уже столько поборников получили по одной победе, а он пока нет, – говорю я.
Еще одно хмыканье от Аида.
– Харон тебе говорил, что Майке теперь наша союзница?
Это заставляет его медленно развернуться.
– Нет.
Одно слово, но все же такое зловещее. Я улыбаюсь:
– У нее есть зеркало Ариадны. Оно может пригодиться. Верно?
– Еще один последыш. – Последнее слово Аид бормочет сквозь зубы.
– Как грубо. Размеры не имеют ничего общего с одаренностью, – указываю я. – Остынь и дай мне самой принимать решения.
Рядом со мной чем-то давится Асклепий.
Я невинно моргаю в сторону Аида.
– Мы уже встречались, чтобы обсудить стратегию.
Мы не могли ждать, пока он вернется. Зэй, Майке и я встречались несколько раз, пока его не было.
– Ну разумеется.
– Тебя не было, – замечаю я и тут же жалею об этом, когда у него дергается мышца в уголке рта. – Я это не в качестве насмешки, – тише говорю я.
И бросаю взгляд на черную перчатку на руке Аида, опущенной вдоль бока. Он отказывается рассказывать мне о своем наказании, но все еще лечится. Он сделал это для меня.
Аид встречает мой взгляд, и его глаза слегка смягчаются:
– Я знаю.
Нервное окончание в моем локте решает прострелить болью, и я умолкаю, крепко зажмурившись, пока не пройдет. Когда неприятные ощущения стихают, я снова открываю глаза и вижу Аида, подошедшего к моей постели.
Он гневно смотрит на Асклепия:
– Почему ей все еще больно?
– Почти готово, – отвечает целитель.
– Недостаточно быстро… – Аид осекается, когда я тяну его за рукав, заставляя опустить взгляд на меня.
– Он не пытается сделать мне больно, – говорю я. – Со мной все в порядке.
Он сжимает губы, а потом пододвигает кресло, чтобы сесть рядом со мной, разглядывая меня глазами, похожими на грозовые тучи.
– Хватит говорить, что все в порядке, когда это не так. Ты всегда так делаешь.
Я закатываю глаза и улыбаюсь Асклепию:
– Аид извиняется.
– Снова пытаешься мной управлять? – ворчит Аид.
– А тебе не помешает.
– Уверен, что не мне, а тебе.
– Готово, – говорит Асклепий. Облегчение в его голосе настолько ощутимо, что мне приходится сглотнуть смешок. – Оставайся в постели еще одну ночь, а потом можешь вставать.
Аид встает и наклоняется надо мной, изучая рану сузившимися глазами, и я клянусь, что целитель задерживает дыхание.
– Шрамы? – вопрошает Аид. Моя рука покрыта серебристо-пурпурной блестящей кожей от плеча до запястья.
Асклепий морщится:
– Я сделал все, что мог.
Я пихаю Аида локтем здоровой руки.
– Что? – спрашивает он.
Кивнув на Асклепия, я говорю:
– Ты сработал потрясающе. Я хорошо себя чувствую. Лучше, чем хорошо. – Особенно по сравнению даже с этим утром. – Спасибо.
Я снова пихаю Аида локтем.
– Да, – говорит он. – Спасибо.
Судя по тому, как глаза целителя лезут на лоб практически до линии роста волос, боги вряд ли часто используют подобные слова. Его щеки слегка розовеют, а потом он кивает и спешно выходит из комнаты.
– Бедняга, – бормочу я. – Кажется, ты его напугал.
Аид бросает взгляд на дверь.
– Все с ним хорошо.
– Да. Ну, в следующий раз будь вежливее. Он помогает.
Аид снова садится и проводит по лицу рукой в перчатке.
– Лучше, чтобы следующего раза не было.
Поймав мой взгляд на перчатке, Аид сует руку меж колен.
– Я хочу посмотреть, – говорю я.
Он ерзает в кресле.
– Смысла нет. Уже почти зажило.
– Я понимаю, ты не хотел меня расстраивать, пока я выздоравливала, но сейчас мне лучше. – Я вытягиваю ладонь. – Пожалуйста. Иначе я буду представлять что похуже.
Одна бровь Аида поднимается, но он вкладывает свою руку в мою. Я осторожно стаскиваю с нее перчатку, а потом резко втягиваю в себя воздух при виде множества порезов по всей ладони. Не открытых ран. По крайней мере, больше нет. Фактически это выглядит очень похоже на мою руку сейчас. Но кожа до сих пор воспаленная и красная, до сих пор исцеляется. А прошли дни.
В горле образуется комок, и я прокашливаюсь.
– Олимп милосердный, – шепчу я.
Аид пытается высвободить руку.
– Это не важно, Лайра.
– Для меня – еще как важно.
Он принял наказание за меня. Никто и никогда ничего подобного не делал ради меня. Быстро моргая, я мягко провожу пальцем по гладким шрамам.
Аид низко рычит, и я гляжу в глаза, которые превратились из тяжелых грозовых туч в вихри серебра.
– Почему? – спрашивает он.
Я не могу отвести взгляд:
– Что значит «почему»?
– Я втянул тебя в Тигель. Почему ты утруждаешь себя слезами по мне?
У меня нет ответа на этот вопрос. Психологи наверняка бы навесили на меня какой-нибудь ярлык. Какой-нибудь синдром. Ненавижу такие ярлыки: они упаковывают меня в чистенькие и уютненькие коробочки. Жизнь, эмоции, человечность – все это совсем не чистенькое и не уютненькое. Мы, все мы, просто стараемся, как можем, и пусть идет на хрен тот, кто говорит иначе.
Я просто до сих пор не понимала, что боги тоже могут пойти.
– Я могу спросить то же самое. Чего ты паришься? На самом деле… – Я качаю головой. – Почему ты в принципе способен париться? Ты ведь не должен чувствовать ко мне ничегошеньки.
Его челюсть настолько твердеет, что я удивлена, как у него не трескаются зубы.
Телевизор нарушает тишину, повисшую между нами:
– Я стою рядом с Брэдом и Джессикой Керес, родителями Лайры Керес.
Я резко перевожу взгляд на экран; сердце бьется в ушах так громко, что я не уверена, смогу ли услышать хоть слово от них.
Молодой репортер сует микрофон в лица двух человек, которых я никогда в жизни не видела.
По крайней мере… я так не думаю.
– Ваши мысли о том, что вашу дочь выбрал для Тигля Аид? – спрашивает он их.
Я прищуриваюсь, пытаясь совместить лица из телевизора с воспоминаниями. С хоть какими-нибудь воспоминаниями.
– Мы так волнуемся за нашу маленькую Лайру, – говорит мужчина.
Я сажусь в кровати, выпрямляюсь и крепче хватаюсь за Аида.
Мужчина обнимает женщину за талию. Улыбка женщины кажется деревянной.
– Какого?..
Мужчина по возрасту как раз годится мне в отцы. Высокий, широкий в плечах и в талии, и у него такие же черные волосы, как у меня… наверное. Но карие глаза. И форма лица отличается от моей. Он улыбается прямо в камеру. Я не помню лица моего папы, но и сияющих улыбок я тоже не помню.
Женщина миниатюрная, примерно как Майке. Каштановые волосы седеют у корней, но у нее зеленые глаза. Как у меня? Там есть золото в центре? Она стоит слишком далеко от камеры, чтобы рассмотреть.
Я вообще узнаю ее? Ну да, лица моих родных размылись у меня в памяти, спустя столько-то лет. Мне было всего три года, когда они сдали меня на милость Феликсу. Мои воспоминания о них включают поедание кучи сэндвичей с арахисовой пастой и смутные образы того, как мама мне пела. Но в целом у меня просто есть абстрактное знание о том, что некогда у меня были родители.
– Они никогда не называли меня Лайра, – говорю я. Скорее себе, чем Аиду.
«Лайра» не было моим именем до присоединения к Ордену. Я не помню, как меня звали, но точно не так.
– Насколько нам известно, Лайра отрабатывает долг вашей семьи в составе Ордена воров, – говорит ведущий новостей. – Также говорят, что Орден получает угрозы. Похоже, многие не хотят, чтобы Аид стал царем богов. Что вы об этом думаете?
Я посылаю Аиду хмурый взгляд:
– Это правда?
– Ты удивлена?
Нет. Не особо.
Я пропустила ответ родителей, но слышу следующий вопрос, когда поворачиваюсь обратно к телевизору:
– Лайра добровольно вызвалась выплатить ваши долги? Судя по тому немногому, что мы смогли узнать о ее прошлом, она не похожа на человека, который поступил бы так.
Мой взгляд становится злым. Мир думает, что знает меня, да?
Человек, который якобы должен быть моим отцом, позволяет выражению лица смениться с надлежаще-грустного на полное раскаяния, и я сжимаю кулаки, поскольку нисколечко на это не ведусь.
– Она попросила нас отпустить ее, – говорит он.
Когда мне было три годика, мать вашу?
– Она всегда была такой храброй и бескорыстной. Разумеется, нам не позволено связываться с ней. Таковы правила Ордена. – Он вытирает глаза. – Они не хотят, чтобы внешние воздействия отвлекали заложников от работы.
– Хрень полнейшая, – еле слышно бормочу я.
Этот мужик изрыгает столько лжи, что я не успеваю считать.
– Но Орден держал с нами связь в течение этих лет, – продолжает он, – и мы знаем, что наш долг почти выплачен и скоро наша Лайра сможет вернуться к нам.
– Назови меня Лайрой еще раз, ублюдок.
Хорошо, что он на той стороне экрана, а то не знаю, что бы я сделала.
На заднем плане что-то звякает – один из медицинских инструментов, прикрепленных ко мне. Но я не обращаю на это внимания.
– Сколько ей было лет, когда она ушла в Орден? – звучит следующий вопрос.
– Лайра, тебе надо успокоиться. – Аид касается моего лица свободной ладонью, но его голос словно звучит с другой стороны длинного тоннеля. Все, что я могу слышать и видеть, – мои якобы родители.
Моя мать открывает рот, но отец сжимает ее талию, и она снова его закрывает.
– Мы подписали бумаги, которые не дают нам право на разглашение, – говорит он, – но она была достаточно взрослой, чтобы самой принять решение.
– Лжец! – Мой топор как-то оказывается у меня в руках, и я швыряю его в телевизор. Он попадает точно в цель и застревает в центре. Экран расщепляется под лезвием, и картинка исчезает.