– Прости, – говорит он. – Я… – Он качает головой. – Эти чувства не взаимны.
Я сглатываю, понимая, что сердце сейчас должно медленно давать трещину. Вот только…
– Я знаю. Все в порядке.
– То есть… я польщен, Лайра-Лу-Ху, но…
– Хватит. – О преисподние. Я роняю голову на руки. – Серьезно, не нужно. Мне надо было тебе сказать. Таковы правила этого Подвига. Теперь можно об этом забыть.
Пожалуйста, давай забудем обо всем этом. Навсегда.
– Подвига? – переспрашивает Бун.
Легкое постукивание заставляет нас обернуться к окну, где я вижу силуэт моей самки тарантула, которая машет лапками.
– Да вы издеваетесь, – бормочет Бун за моей спиной.
Пауки. Он их терпеть не может. Немногие об этом знают. Я знаю только потому, что это есть в его досье, а я его клерк. Точно так же я знаю, что он выплатил свой долг задолго до меня.
Тарантул снова стучит, и я слышу высокое тявканье лиса снаружи. И тогда осознание бьет меня между глаз, и легкие сжимаются. Наступает вечер, тени одеваются пурпуром меж деревьев и становятся длиннее с каждой секундой.
Как так?
Мы начали после полудня. У меня было несколько часов до заката. И летели мы не так долго…
Я щиплю себя за переносицу. Ведь если дорога до Буна заняла столько, то путь в один конец дольше, чем мне казалось. А что, если я не успею доставить его на Олимп?
Мне начинает надоедать ночь в качестве срока. И вообще сроки. Это слово обрело для меня совершенно новое значение.
Я тянусь за жемчужиной в кармане разгрузки и понимаю, что хоть все и кажется реальным, но это не так. Татуировки – часть меня, но настоящие жемчужины остались на Олимпе.
А Бун все еще призрак.
Почему? Я призналась в своих чувствах, которые меня очень смущают. Он должен был проснуться.
– У нас нет времени, – говорю я, бросаясь через всю комнату.
Я беру Буна за руку, тяну к двери и распахиваю, но два огромных арахнида выскакивают из-за деревьев и кидаются в дверной проем. Бун вытягивает руку над моей головой и захлопывает дверь, прижимая ее плечом. Дверь содрогается и гремит, пока пауки пытаются пробраться внутрь. Когда она все-таки закрывается, Бун уже тяжело дышит.
– Это плохо, – говорю я.
– Ты думаешь?
– Нет. – Я качаю головой. – Кажется, твоя греза превращается в кошмар, который не позволит тебе уйти, пока ты спишь.
Бун бросает взгляд в окно и вздрагивает. Возможно, потому, что к нему теперь прижата куча глаз, которые смотрят на нас.
– Так разбуди меня, – требует он, медленно отступая.
– Я пыталась. Сказала тебе то, что должна была сказать.
Входная дверь содрогается.
– Значит, скажи еще раз, – требует Бун. – Может, я был слишком в шоке, чтобы услышать. Или скажи этому мне. – Он указывает на тело на постели.
Опять? Я должна сказать это опять? Чтоб меня.
Я пересекаю комнату, опускаюсь рядом с Буном на колени и беру его за руку. Приходится откашляться дважды. Надо все сделать правильно.
– Я люблю…
У меня сжимается сердце, и я проглатываю последнее слово. Это все равно кажется неправильным. Не так, как я собиралась сказать.
И я меняю слова. Совсем чуть-чуть. Это по-прежнему правда. Может, правдивее, чем я была готова признаться даже себе до сих пор.
– Я запала на тебя в пятнадцать лет, – говорю я, и слова мои громоздятся друг на друга. – Ты единственный, кто когда-либо выказывал хоть толику доброты ко мне. Это жалко. Я в курсе. И ты не обязан ничего ко мне чувствовать. – Я знаю, что и не почувствует. И он не должен переживать и винить себя из-за этого. – Просто знаю, что я всегда буду немножко тебя любить за то, что ты делал мою жизнь в логове хоть на капельку проще.
Тело Буна не двигается, не моргает – ничего.
Я оглядываюсь через плечо, но… он пропал.
Пропал. Пропал. Я не просто его не вижу. Хижина однокомнатная. Его было бы сложно не заметить.
– Бун?
Я резко оборачиваюсь к его телу. Он не стал бледнее? Я смотрю в окно, где снаружи, кажется, темно, но мы в лесу. Я слишком сильно затянула?
– О боги! – Шепот вырывается у меня из горла, а руки взлетают, прикрывая рот. – О боги, слишком поздно. Я тебя убила.
Я крепко зажмуриваюсь, не в силах заставить себя смотреть на то, что сделала. Руки, которыми я прикрываю себе рот, начинают трястись, и эта дрожь отдается по всему моему телу до самых ног.
«Я убила Буна. Я убила его. Я столько тянула. О боги, я…»
– Открой глаза, смертная.
Я знаю этот голос. Я распахиваю глаза и обнаруживаю, что рядом со мной стоит Морфей. А на кровати рядом с телом Буна лежит мое. Больше не прикованное к кровати на Олимпе.
Пауки все еще стучат, пытаясь попасть в дом.
– Идем. – Морфей берет меня за руку и помогает улечься обратно в свое тело. Никаких ощущений, как и при вытягивании из него. Можно было подумать, что это будет ощущаться как нырок или будто тебя засасывает в зыбучий песок. Но это не ощущается… никак. Я ложусь. Закрываю глаза, а когда открываю – я смертная, а Морфей пропал. Вместе с пауками.
– Эй.
Мне на плечо ложится ладонь, и я взвизгиваю, подпрыгивая и садясь на кровати.
Только чтобы взглянуть в смеющиеся теплые карие глаза.
Плотные и больше не полупрозрачные.
Мои собственные глаза широко распахиваются, и я осматриваю его с ног до головы – сидящего рядом со мной живого, дышащего, не мертвого Буна.
– Но ты был… – Я снова смотрю ему в глаза. – Мертв. Ты был мертв. Я провозилась слишком долго…
Видимо, Бун слышит нарастающую истерику в моем голосе, потому что внезапно заключает меня в медвежьи объятья.
– Я здесь. Я здесь, и ты меня не убила.
Я его не убила.
Реальность начинает вытеснять леденящий душу ужас, который, как мне казалось, был явью.
– С тобой все хорошо? – шепчу я.
Он слегка вздрагивает, будто от смеха – беззвучного, чтобы не ранить мои чувства.
– Все правда хорошо.
Бун отпускает меня и берет мою руку, чтобы прижать ладонь напротив своего сердца, которое бьется спокойно и ровно.
– Видишь? Жив. Не сон. Не призрак. Не мертв.
Я понимаю, чем мы занимаемся, и выдергиваю руку из его пальцев.
– Я рада, что не стала убийцей.
А про себя морщусь. Потому что стоило сказать, что я рада, что он не погиб. Я чувствую именно это. Но я все еще жутко смущаюсь рядом с Буном, так что слова вылетают так же, как и обычно рядом с ним. С язвительностью и сарказмом.
Вместо того чтобы огрызнуться, он просто ухмыляется мне.
Снаружи раздается отчаянное тявканье лиса. Он торопится. И нам стоило бы. Надо еще добраться до Олимпа.
– Идем.
Я вытаскиваю нас обоих из дома. Пауки, кроме моего, пропали, и теперь перед хижиной стоит пегас.
– Ого, – шепчет Бун.
– Привет, – говорю я крылатой лошади. – Ты слишком боялась пауков, чтобы подлететь ближе?
Она поднимается на дыбы.
Ясно. Торопимся.
Я призываю лиса и тарантула на руку и бормочу благодарности, а потом готовлюсь совершить свой странный подход к спортивному снаряду типа «лошадь с крыльями», когда сильные руки берут меня за талию и поднимают на спину пегаса. Прежде чем я успеваю запротестовать или поблагодарить, – я все еще обдумываю, что именно сделать, – Бун уже сидит позади меня. Он просовывает руки под моими, его грудь прижимается к моей спине.
И я пытаюсь игнорировать все это, когда мы взмываем в небо.
– Рассказывай, какого хрена происходит, – немедленно требует Бун. – Детали, Лайра.
Он ведь ничего не знает, кроме того, что его втянули во что-то, связанное с Тиглем. Ну, и то, что я его люблю. Но Тигель – до сих пор полная загадка для него. Я быстро и лаконично ввожу его в курс дела, отлично понимая, что он мрачнеет с каждым моим словом.
– Если бы я мог убить бога смерти – убил бы, – зловеще бормочет он, когда я заканчиваю.
Именно в этот момент мы вырываемся из облаков и видим Олимп; солнце едва касается горных пиков.
Я чувствую, как Бун выпрямляется, но у него получается рассмотреть все как следует, только когда мы подлетаем к вершине.
– Потрясающе. – Низкий голос Буна рокочет у моей спины, дыхание щекочет мое ухо. – Я никогда…
– Знаю, – говорю я. – А Нижний мир еще прекраснее.
Он напрягается, прочнее перехватывает гриву пегаса.
– Ты была в Нижнем мире? – В его голосе звучит не просто гнев. Беспокойство? Не могу сказать. Очевидно, мой эмоциональный приемник сломан.
Я показываю на три головы и водопад:
– Я упала в черную реку, которая ведет в Нижний мир. Но все хорошо, я цела…
Наша лошадь внезапно накреняется и спускается по спирали на балкон дома Афродиты. Как только ее копыта касаются камня, я начинаю дышать чуть свободнее.
Мы добрались.
Прежде чем я успеваю что-то сказать, по черно-белому коридору и через открытые двери балкона, на котором мы стоим, доносится крик боли. Бун следует за мной по пятам, а я бегу в комнату с кроватями и торможу только в дверях.
Афродита сидит рядом с кроватью Дэ, держа его за руку, и по ее красивым щекам катятся слезы. Я и не знала, что боги и богини вообще умеют плакать.
Может, все еще хуже: четыре даймона стоят по углам комнаты со сложенными перед собой руками, их головы склонены, а крылья опущены так, что перья подметают землю в выражении безнадежной, глубокой скорби.
Смертное тело Дэ все еще лежит на кровати, не прикованное, но очевидно, что он все еще спит и, судя по всему, видит кошмар. В комнате стоят еще несколько поборников со своими спасенными близкими. Оглядываясь, я понимаю, что они все здесь.
Амир стоит дальше всех, возле стены, глядя в окно с выражением, которое напоминает мне об Аиде в моей спальне не так давно. Невысокая женщина в синем сари, с очень смуглой кожей и зачесанными назад седыми волосами под легким покрывалом похлопывает Амира по плечу морщинистой ладонью и что-то тихо ему говорит.