После этого мы начинаем выжидать. По крайней мере, я. Гефест не говорит ничего конкретного, но когда звучат имена, то я не сомневаюсь, что мы с Буном будем последними. Как обычно.
Не только Амир решил соревноваться один, чтобы спасти близкого. Зэй поступает так же ради матери. Майке – ради своей соседки, которая старше ее минимум лет на десять.
А Раф спорит с Дексом до последней секунды:
– Я сильный.
По лицу Декса можно изучать, что такое сожаление и целеустремленность.
– Я это знаю, sobrino[8], но твоя мама никогда меня не простит…
– Она хочет, чтобы я был хозяином в доме. Боги выбрали меня в помощь тебе, tio[9] Декс.
Они всё гоняют одно и то же по кругу, пока Гефест не называет имя Декса.
Раф бросается к воротам, но Декс хватает его за костлявую руку. Все его тридцать лет внезапно прорезаются на хмуром лице, пока он тащит племянника к богу.
– Подержишь его для меня?
К моему удивлению, Гефест подхватывает мальчика под мышку, как футбольный мяч, не обращая внимания на тщетно бьющие по нему кулачки, и Декс кивает в знак благодарности, а потом бежит в лес.
– Декс! – Крик Рафа вслед дяде мог бы вывернуть наизнанку даже самое жестокое сердце.
И мне кажется, это самые легкие решения. Все остальные спорят еще дольше. Триника убеждена, что ее сын должен жениться и подарить ей внуков, а он не сможет, если умрет. Она не выигрывает этот спор. Нив тоже не выигрывает спор с Норой.
Диего в итоге выходит победителем из ожесточенных дебатов со своей женой Еленой, настояв, что их детям нужен хотя бы один родитель, если что-то пойдет не так. Поцелуй, которым они обмениваются перед тем, как он уходит без нее… Мне приходится отвернуться, давая им право побыть наедине. Но их любовь – это нечто драгоценное. Нечто редкое. Нечто, за что стоит бороться.
Чувство, которое украл у меня Зевс.
На самом деле каждое сегодняшнее прощание заставляет мое сердце и чахнуть от печали, и согреваться при виде любви в смертном мире. Жестокость наших богов и богинь подсвечивается каждым словом, каждым взглядом, каждым объятьем.
Вот бы весь гребаный мир это видел и делал заметки.
Гостей, не участвующих в испытании, уводят даймоны – явно ждать своих поборников на финише.
«Пожалуйста, пусть все это переживут».
Это эгоистично, но мне кажется, что я не смогу снова смотреть на потерю, подобную той, что пережил Дэ, всего через несколько дней.
Ждать все мучительнее с каждой командой, которую выкликают. Мое сердце не перестает заходиться. Не из-за меня, но из-за Буна. И остальных. Ни сигнала, что кто-то закончил испытание, ни способа узнать, добрались ли они до вершины живыми.
– Лайра, – говорит Гефест. – Твоя очередь.
Что-то быстро. Тринику вызывали всего несколько минут назад. Предыдущие перерывы между уходом команд занимали больше времени. Но, наверное, это логично. Она говорила, что Гефест благословил ее даром изобретательства, способностью видеть и понимать механизмы. Вроде автоматонов. Ее покровитель явно даровал своей поборнице преимущество в своем Подвиге. Легкая улыбка играет на его губах, так что я понимаю, что права.
Бун разворачивается лицом ко мне и протягивает руку:
– Готова, Лайра-Лу-Ху?
Я хотела быть в его команде столько лет. Годами наблюдала, как остальные работают с ним, пока я сидела и занималась бумажной работой.
Но я не хотела, чтобы это было так.
Я должна хотя бы попробовать еще раз.
– Ты мог бы подождать меня…
– Нет. – И Бун шагает вперед, таща меня за собой, пока мы не проходим ворота. Теперь мы не можем повернуть назад.
Вокруг нас царит тишина леса, нарушаемая случайным шепотком ветра в сосновых иглах. Я глубоко дышу и пытаюсь успокоить сердце, найти спокойствие, которого пока не могу достичь. Мы не обязаны побеждать. Мы просто должны выбраться живыми.
Поворот тропинки заводит нас глубже в чащу леса. Не мрачную, но почти очаровательную, полную светлячков, порхающих вокруг нас. И вскоре мы доходим до еще одних ворот. Эти ведут к подвесному мосту надо рвом с темной водой. Ров окружает одинокую башню с зубчатым верхом, похожую на замок.
Как и на первых воротах, тут на перемычке есть резьба. Опять молоты Гефеста – и новые слова:
СТУПАЙ ВПЕРЕД СМЕЛО.
НО НЕ СЛИШКОМ СМЕЛО.
– Так… – говорит Бун. – Зловеще.
Эти слова не воодушевляют – это предупреждение. А последнее предупреждение, вырезанное в камне, закончилось плохо.
Пока мы пялимся на слова, я вспоминаю, откуда их знаю. Один из наших заложников однажды стырил книгу с кельтскими сказками, которую мы передавали из рук в руки. Там была сказка про мужчину, который убивал женщин в своем замке, а его невеста узнала ужасную правду. И узнала, потому что ей был любопытен замок, о котором жених говорил, но никогда не показывал, и она пошла искать его сама.
В итоге любопытство спасло ей жизнь.
По крайней мере, я всегда так это интерпретировала. Наверное, потому и помню сказку. А еще это значит, что я не удивляюсь словам, вырезанным над дверью башни, которые мы видим, перейдя через ров:
СТУПАЙ ВПЕРЕД СМЕЛО.
НО НЕ СЛИШКОМ СМЕЛО.
ЧТОБЫ КРОВЬ ВНУТРИ ТЕБЯ НЕ ЗАЛЕДЕНЕЛА.
– Веселуха, – бормочет Бун. Но его чувство юмора угасло, он перешел в режим «делай дело».
Я медлю, положив руку на старомодный рычаг, и смотрю вверх, изучая каменную башню. Мне не видно окон, щелей или хоть чего-нибудь с этой стороны, чтобы посмотреть, сколько там уровней.
– Что думаешь? – спрашиваю я. – Семь или восемь этажей?
– Похоже на то.
Пережить семь или восемь уровней. Но даже если мы не доберемся до верха вовремя, мы не умрем. Это хотя бы что-то.
Рычаг протестующе скрипит, когда я давлю на него, и мы вместе с Буном шагаем внутрь.
Не знаю, чего я ждала от первого автоматона Гефеста, но, будь я проклята, точно не того, что это будет маленький ребенок из чистого золота, стоящий в центре круглой комнаты.
Дверь закрывается за нами, оставляя пространство, освещенное фонарями и единственным окном с противоположной стороны. Ребенок-автоматон, выглядящий года на три, медленно поднимает мясницкий нож самого зловещего вида, и его миленький ротик изгибается в улыбке, отражающей чистое зло. Он бежит на меня, широко размахивая ножом, а его звенящий радостный смех наполняет комнату.
– Твою мать! – ору я.
Хватаюсь за топор, но я настолько обалдела от убийцы-ребенка, что промахиваюсь мимо кармана. Пытаясь нащупать оружие, я разворачиваюсь и бегу. Между нами с автоматоном встает Бун и пинком отправляет металлического пацана через всю комнату. Тот бьется о стену, но быстро поднимается на ноги и хихикает, прежде чем снова начать гоняться за нами. К этому моменту я уже не пытаюсь добраться до топора. Я не смогу вынести, если придется зарубить ребенка, пусть даже это автоматон.
Уворачиваясь от смертоносного и смеющегося демона-карапуза, я вытаскиваю из жилета бечевку, которую Зэй вернул мне после Подвига Диониса.
Бун видит, что я делаю, и, не говоря ни слова, начинает работать со мной.
Требуется еще один пинок от Буна и наши совместные действия, чтобы еще три раза увернуться от автоматона, прежде чем я наконец могу захватить эту скотину сзади, пока он гоняется за Буном. Я обматываю вокруг него бечевку, пока металлические руки не оказываются плотно прижаты к бокам. Как только автоматон перестает корчиться и с лязгом роняет нож, справа от нас распахивается потайная дверь.
Теперь я понимаю, почему прохождение в одиночку было бы проблемно.
– Неплохо, Керес, – говорит Бун.
Он даже не запыхался. А я – да.
За дверью мы находим ведущую наверх каменную винтовую лестницу, истертую ногами, которые ступали по ней много веков подряд. Когда мы доходим до следующего этажа, дверь туда уже открыта.
Внутри мы обнаруживаем латунную сову, сидящую перед шахматной доской.
Я смеюсь.
Шахматы – единственная игра, которую держат в логовах Ордена. По сути, Орден настаивает, чтобы заложники учились играть, и играть хорошо, утверждая, что стратегическое мышление – главный инструмент для всех воров. Хороших воров, по крайней мере.
И я хорошо умею играть. Как и Бун.
Ха!
Мы с Буном изучаем доску, на которой уже идет игра. Потом мы садимся на стоящие здесь стулья и начинаем работать. Через четыре хода Бун мягко прикрывает мне рот ладонью:
– Прости, но тебе и правда пора взять под контроль эту привычку. Когда-нибудь тебя могут из-за нее прикончить.
Я морщу нос, потом отстраняюсь.
– Знаю.
Завершение игры занимает больше времени, чем мне хотелось бы, – в основном потому, что нам с Буном приходится прекратить спорить над стратегией, – но мы наконец умудряемся поставить сове шах и мат в семь ходов. Распахивается еще одна дверь.
Бун ухмыляется:
– Проклятье, ты хороша. Когда вернемся в логово, я попрошу Феликса сделать нас напарниками.
Он говорит это так обыденно, так прозаично, что я знаю: эта фраза не продумана и не сказана из жалости. Он и правда хочет работать со мной. Он только что поставил галочку рядом с мечтой из моего списка, даже не зная, что это делает.
Вот только…
Почему мне внезапно так сложно представить себя живущей в Верхнем мире? Вдалеке от Аида.
– Хорошо поиграли, – говорю я сове.
Механизм внутри птицы жужжит, когда та поворачивает голову, а потом она издает гудящее уханье, заставляющее меня улыбнуться. Два этажа пройдено, и я чувствую себя более уверенной в том, что мы хотя бы выживем.
Я направляюсь к двери, но успеваю дойти только до основания следующей винтовой лестницы, как позади меня раздается знакомый свист.
Я поворачиваюсь и вижу, как Бун сидит – да, сидит, как будто все происходящее в мире его не волнует, – на деревянном подоконнике, ноги свешены наружу, а на лице цветет ухмылка.