ом следует за мной в этот поток. И я клянусь, вокруг нас в дыму вздымается пламя с обсидиановыми язычками.
Удовольствие сокрушает нас, но потом медленно утихает, утягивая за собой, и мы лежим словно выброшенные на берег после шторма, пока нас нежно лижут волны.
А когда дым рассеивается, все прочее в этом мире уплывает прочь, пока не перестает существовать для меня: боль, страх, прошлое, будущее, боги и поборники, Верхний мир и Нижний, Олимп.
Все это не важно сейчас. В момент сплавления тел, умов, сердец и душ.
Аид притягивает меня ближе, зарываясь лицом в мои волосы, и мы дышим вместе. В этот раз его нахлынувшие эмоции погружают меня в сладкое, бесконечное, раскаленное удовольствие, сокрушающее удивление и желание обладать до глубины души.
Я его. Мое сердце тоже предъявляет на него права, пока мы цепляемся друг за друга. Пусть даже сегодня вечером он не сможет зайти за грань.
Часть 7. Моя единственная надежда
Победа или могила.
Смерть выигрывает в любом случае.
Соскальзывать в блаженный сон в руках любовника на склоне горы… а проснуться одной в холодной постели. Сказать, что это сбивает с толку, – значит преуменьшить.
Я не ожидала уютных ласк и признаний в вечной любви. Разумеется. Ну… по большей части. То, чего втайне хочет мое сердце, – чтобы прошлая ночь что-то значила, – не из тех откровений, что приходят как гром с ясного неба. Оно мягкое, как крылья бабочки.
Это не похоже на мою влюбленность в Буна. То были невинные чувства одинокой девушки, которая просто хотела связать себя с кем-нибудь, а его лицо в толпе было единственным дружелюбным. Но с Аидом… это нечто другое.
С Аидом это по-прежнему связь, но еще и защита, нежность и выживание. Это опасность, раздражение, все его клятые тайны – и все равно доверие. Это честность, уважение и понимание.
Когда видишь – и тебя действительно видят в ответ.
И, возможно… возможно, может быть, что-то еще.
Вот почему это утро как минимум неприятно шокирует. Да, мы оба ясно определили, чем была прошлая ночь, но сейчас он как будто сбежал или бросил меня. Ну серьезно… даже без записки?
«Ладно. Презумпция невиновности», – говорю я себе. Возможно, Аид хотел дать мне побыть одной. Или заказывает слугам мою любимую еду на завтрак. Или любит рано утром принимать душ. Я решила, что раз боги едят, спят и трахаются, то и мыться должны. Хотя щелчок пальцами, когда ты оказываешься мгновенно одет и приведен в порядок, может означать иное.
Или он знает, что сегодня следующий Подвиг и мне нужно сосредоточиться.
Вот только мою голову целиком занимает Аид. И я не могу это прекратить, принимая душ и одеваясь – скорее поспешно, чем тщательно, по крайней мере пока не принимаюсь проверять разгрузку. Тут я не спешу и действую внимательно. Спасибо Аиду, он вернул мой топор от Гефеста. Я оставила его торчать в щупальце автоматона в окне.
Я чешу Беру голову, а потом делаю себе тост и чай. Наверняка мой желудок не оценит что-то большее по множеству очень серьезных причин.
Харон смотрит на мою тарелку, когда я сажусь.
– Аид поймет, если ты решишь все-таки этим не заниматься, – говорит он почти обыденно, закидывая в рот кусочек яблока и начиная жевать.
– Я знаю.
– Бун тоже поймет.
– Это я тоже знаю.
Я слышу, как Харон шумно вдыхает и выдыхает; песочного цвета волосы падают на глаза. Ему не нравится мой план победить в следующих двух Подвигах с того момента, как мы ему об этом рассказали. И рык «да хрена с два» был довольно четким показателем, что заставило Аида смерить друга холодным взглядом. Харон успокоился, только когда я объяснила, что это моя идея, но остался против.
Я усмехаюсь:
– Ты в чем-то мать-наседка, ты в курсе?
Рус испускает хриплый лающий смешок, наполняющий комнату сильным запахом дыма. Цер и даже Бер тоже смеются, когда Харон с ворчанием начинает возить яичницу по тарелке.
Потом Бер вскидывается и смотрит мимо меня, а потом тыкает носом две другие головы. Мне не нужно смотреть. Я знала, что Аид там, еще до этого, как будто мое тело до сих пор на него настроено и я могу быть приложением для определения местоположения Аида.
Харон тоже смотрит мимо меня:
– Скажи Лайре этого не делать.
Я тоже медленно поворачиваюсь… и встречаю стену абсолютного равнодушия.
Он смотрит сквозь меня. Я вполне могу быть одной из местных мертвых душ, настолько я сейчас невидима. А если кто и знает, каково быть невидимкой, так это я.
Только это гораздо хуже.
Как будто лезвия бритв над моей кожей, оставляющие тысячу мелких порезов.
– Лайра знает, что делает и чего хочет, – говорит Аид Харону.
– А ты, Фи? – вопрошает Харон. Потом рывком поднимается на ноги, и ножки кресла царапают каменный пол с протестующим скрежетом. – Не угробь все только потому, что…
Он обрывает сам себя, когда выражение лица Аида становится абсолютно пустым, а голос скучающим:
– Она – моя забота, не твоя. Можешь спокойно свалить на хрен.
Я откидываюсь на спинку кресла. Пусть я недолгое время провела рядом с ними, но эти двое общаются не так.
Харон с убийственно злобным взглядом толкает тарелку через стол и исчезает. Цербер фыркает на Аида и тоже исчезает, оставляя меня с ним наедине.
Его челюсть все равно что высечена из гранита. Через секунду он смотрит на меня так, будто вынуждает себя это сделать.
– Готова?
И все?
И… все?
Да ну, на фиг. Почему он ведет себя так странно? С его точки зрения, у нас был феноменальный секс по взаимному согласию и без привязанностей, и это все. Но не обязательно же вести себя со мной так. Я уже поняла ситуацию.
– Разумеется.
Я оставляю завтрак на столе, пересекаю террасу… и нарочно не останавливаюсь, пока не оказываюсь прямо перед Аидом, настолько близко, что глубокий вздох заставит мою грудь слегка коснуться его груди. Тогда я поднимаю руку в воздух, как будто давлю на невидимую стеклянную стену дистанции, которую он воздвиг между нами, – еще выше и толще прежней.
Я жду.
Жду, когда он посмотрит мне в глаза, а потом улыбаюсь. «Просто обращайся со мной, как раньше», – говорю я этой улыбкой.
На кратчайшую секунду лицо Аида смягчается, и сквозь меня извилистой молнией проходит вспышка нежной жажды.
Но в следующее мгновение все пропадает, сгорает под алмазно-твердой и абсолютно бессмысленной решимостью. Он прижимает ладонь к моей, и мы пропадаем из бытия. А когда снова появляемся, мы стоим во дворе его резиденции на Олимпе. Но он не отступает. И не опускает руку.
Мы стоим там рядом, ладонь к ладони, и я смотрю в глаза, которые показывают мне лишь отблеск битвы, которая бушует в нем. Битвы, которая находится далеко за пределами блажи, в которую впутались бог и смертная.
Что с ним происходит, во имя преисподних?
Я открываю рот, чтобы спросить, но его взгляд скользит поверх моей головы, и на место встает знакомая маска закрытого, мрачного бога.
– Ты пришла поговорить с Лайрой? – спрашивает он.
Я оборачиваюсь через плечо, разрывая связь наших рук и чувствуя, как будто в этот миг Атропос обрезала нить наших судеб.
Но не могу ничего показать, потому что во вратах стоит Рима и смотрит на нас.
Рима. Никто другой. Даже не мои союзники.
– Да, – говорит она, переводя взгляд с меня на Аида.
– Удачи в следующем Подвиге, – говорит он, глядя мне куда-то на лоб, а потом уходит.
Я смотрю в землю, сосредоточившись на звуке его все удаляющихся шагов. Я слышу легкий щелчок: открылась дверь в дом. Потом пауза.
– Не погибни, Лайра, – тихо говорит Аид.
И после этой фразы, почти похожей на мольбу, звук закрывающейся за ним двери кажется до странности завершающим, и я не могу сдержать дрожь.
Подходит Рима, и я заставляю себя взглянуть на нее. Сосредоточиться на ней. Она смотрит то на дверь, то на меня, как будто волнуется, что если она подойдет слишком близко, то Аид снова появится и накажет ее за то, что нам помешали. Страх в ее глазах безошибочен, его невозможно игнорировать.
– Он тебе не навредит, – уверяю я ее.
Взгляд темно-карих глаз, почти черных от расширившихся зрачков, останавливается на мне. Рима качает головой, и я не знаю, то ли она отвергает мои слова, то ли что-то еще.
– Я пришла сказать, что мы обсудили твое предложение.
Я так и поняла. И по лицу вижу, что ответ вышел не в мою пользу.
Новая тяжесть присоединяется к бремени, которое медленно росло с того момента, как я проснулась одна этим утром.
Но это бремя другое – сотканное из вины, разочарования и безысходности.
– Значит, ответ «нет»? – спрашиваю я, и мой голос грозит сорваться, но я его удерживаю.
– Все верно.
– От всех вас? – Мои союзники не захотели прийти и сказать мне сами? Я не спрашиваю об этом. Это покажет слабость.
– Тоже верно.
Из моих легких выходит весь воздух, плечи обмякают, а сердце сжимается.
– Можно спросить почему?
Рима выпрямляется, как будто палку проглотила.
– Зэй хотел доставить эти новости сам. Но я настояла, чтобы сказать тебе самой. Мы говорим «нет»… из-за меня.
Я хмурюсь:
– Из-за тебя? Почему? Это хорошая сделка для всех…
– Мое благословение от Аполлона – это дар… – она говорит последнее слово с непонятной грубостью в голосе, – пророчества.
Ух ты.
И… Ладно?
– Но я не понимаю, как…
– Проблема в том, что я не контролирую свой дар. Он сам выбирает, что мне показывать. – Она корчит гримасу. – И во время Подвигов это не особенно помогает, потому что дар показывает мне одно и то же… только одно видение… снова и снова.
Ужас сочится сквозь меня, как стоячая вода в бочаге.
– Что тебе видится?
– Аид как царь богов.
– Я знаю, ты этого не хочешь, – медленно говорю я, – но бояться нечего. Он хороший…