– В моем видении он в неистовой ярости… и сжигает весь мир. – Она говорит это резко, с дрожью в голосе, что проявляется в ее руках, и лицо ее бледнеет и даже зеленеет. Ее страх настолько силен, что его не сдержать. – И никто – ни смертные, ни греческие боги, ни любые другие боги – не может его остановить.
– Добро пожаловать на ваше одиннадцатое испытание, поборники.
Афина стоит перед нами, прекрасная и все же воинственная, в белом брючном костюме с такими подплечниками, что модники восьмидесятых обзавидовались бы. Улыбка богини скорее пугает, чем обнадеживает. Честно, я считаю Афину охренительно устрашающей. Не могу сказать, что по доброй воле выбрала бы возвращение в Тигель на ее испытание. Гера, с ее звездами и созвездиями, определенно была бы лучше.
Другие поборники настороженно смотрят на меня, когда я прибываю, – все, включая Сэмюэла. Его немного покачивает, и он бледен, но стоит на ногах. Насколько мне видно, на его уцелевшем запястье нет золотой ленты.
Я киваю им всем, надеясь, что они увидят: я поняла, почему они не смогли принять мое предложение. Но мои союзники… Они извинялись, и мне пришлось стоять молча и отправлять мысленные «прости» Буну, хотя я и уверила команду, что все понимаю.
А я понимаю. Честное слово. Но сейчас мне надо победить их в этом Подвиге, потому что я все еще собираюсь выиграть. И я надеюсь, что они это поймут.
По крайней мере, сейчас они стоят рядом со мной, а это уже что-то.
– Все считают, что Арес – кровожадный бог, – говорит Афина.
Потом она сжимает кулак, взмахивает им в воздухе, и в хватке ее пальцев возникает копье, которое врезается в каменный пол со звонким металлическим лязгом. И тут же ее белый костюм сменяется на броню, ту же самую, которая была на ней, когда поборникам пришлось завоевывать свои дары.
Это было как будто века назад. Целая жизнь прожита между «тогда» и «сейчас».
На ее серебряном нагруднике изображено оливковое дерево с обвившей ствол змеей. Ее шлем сделан в виде совиной головы, линии, похожие на рога, образуют изгиб надо лбом, а сверху и сзади совиные перья в качестве наголовника.
Лицо богини расписано светящимися белыми рунами и символами. В одной руке простое копье, а на шее висит кулон. Скорее всего, это горгонейон для защиты. Всем известно, что она его носит.
Перед нами стоит богиня знаний и войны.
Четыре даймона, стоящие по углам площадки, немедленно падают на одно колено, склоняют головы и прижимают кулаки к груди.
– Встаньте, – говорит Афина.
Э-э… они ведь должны быть нейтральны во время Подвигов? Судьи? Не могу сказать, что мне нравится эта маленькая интерлюдия. Судя по тому, как остальные поборники переминаются с ноги на ногу, уверена, они думают о том же самом.
Афина щелкает пальцами, и рядом с нами появляются все наши боги. Аид кладет руку мне на плечо, и мы исчезаем. А когда возвращаемся, то больше не стоим на Олимпе. Не успеваю я вздохнуть, как Аида уже снова нет.
И тогда рев толпы ледяной волной окатывает меня, накрывая с головой и погребая под своей толщей.
Я пытаюсь не попятиться, увидев, куда нас занесло.
Римский Колизей, только не похожий на те фото развалин, которые я видела.
Мы стоим на подиуме, выстроенном на арене, где, наверное, сидели цезари со своими семьями и сикофантами, а вокруг нас возвышаются руины изначального здания. Те места, где камень износился, выветрился и развалился, теперь заменены или заполнены… матовым стеклом.
Здание целиком восстановлено подобным образом, формируя сиденья на стадионе и воссоздавая стены с арочными проходами и окнами и закругленным навесом, все из молочного стекла – думаю, чтобы укрыться от глаз смертных, пропуская при этом солнечный свет.
Тут все забито битком.
На трибунах полно народу, но это не смертные. Похоже, все бессмертные древнегреческого мира: боги, полубоги, нимфы, сатиры и прочие – явились сюда посмотреть на Подвиг лично. Мне они кажутся ямой с гадюками, готовыми переплетаться, душить и кусать. Бессмертные выкрикивают наши имена, как будто мы на футбольном матче. Некоторые держат растяжки, болея за своего любимого поборника.
Я не вижу ни одного с моим именем или бабочкой Аида.
Над нашими головами вьются бирюзовые флаги с совой, символом Афины, но здесь она выступает под своим римским именем – Минерва. Ее флаги перемежаются флагами других главных олимпийских богов с их римскими именами: Юпитер, Нептун, Юнона, Венера, Меркурий, Диана, Марс, Вулкан, Бахус, Церера. Даже есть один черный флаг для моего бога – Плутона.
Я в шоке оттого, что Афине позволено устроить здесь все это. Смертные же поймут, что происходит. Или, может быть, снаружи все зачаровано так, что выглядит и звучит как обычно?
«У тебя сейчас есть поводы волноваться посерьезнее, Лайра».
Пол Колизея – тоже из стекла, но абсолютно прозрачного – позволяет увидеть туннели внизу, где содержались гладиаторы и заключенные перед боями и судами наверху. Каменные колонны тоже заполнены стеклом, они поддерживают плоскую поверхность здесь, на уровне стадиона, но я могу рассмотреть то, что похоже на несколько уровней или этажей, которые вместе составляют…
Лабиринт.
Со множеством уровней.
Я смогу, мать вашу! Я выросла в лабиринте – в туннелях под городом. И провела все детство, исследуя его уголки.
Это я смогу.
Тут я могу победить!
– Нет! – это кричит Триника. Ужас искажает ее черты, и она отшатывается от чего-то за моей спиной так быстро, что врезается в Зэя, и они вместе чуть не падают. Но это привлекает внимание всех остальных, и мне приходится зажать рот ладонью, чтобы не сблевать своим чаем с тостом.
Там на пиках торчат головы поборников, которых мы потеряли, – с землистой кожей, мутными мертвыми глазами и ртами, открытыми будто в беззвучном крике.
Нив. Исабель. Но еще бабушка Дэ… и Бун.
Его мертвые холодные глаза смотрят на меня.
– Это иллюзия, – говорит Джеки.
Она знает точно, потому что умеет смотреть сквозь иллюзии и чары. Я узнала об этом, потому что она в открытую использовала свой дар во время Подвига Геры: Деймос и Фобос никак на нее не повлияли.
Я с отвращением смотрю на головы. Иллюзия, как и многие ужасы, которые мы перенесли, но эффект от этого не менее реален. Как от пламени дракона. Я знаю, что Афина этим ходом влияет на наш разум. Знаю, но не могу это так оставить. Особенно когда Рима молча дотягивается до трясущейся руки Дэ.
Я оборачиваюсь к Афине с рыком, который заставил бы гордиться даже Аида:
– Ты чудовище.
Весь стадион ахает и, клянусь, единым движением подается назад. Потому что они знают. За такое заявление меня должны проклясть так, как могут только боги и богини.
– Убей ее! – кричит в затихшей толпе какой-то бессмертный с дрянным чувством справедливости.
– Что не так с Дексом? – слышу я справа бормотание Джеки.
Рядом с ней Декс подпрыгивает на цыпочках и бубнит нараспев: «Убей ее, убей ее», пока Рима не пихает его локтем.
Больше никто не поддерживает этот призыв.
Афина еле заметно улыбается.
– Война и знание жестоки, их сложно выиграть, сложно завоевать, и вы, смертные, похоже, не способны это принять. И все же они существуют. Неизбежные, неотвратимые и необходимые, как дыхание.
– Не обязательно должно быть так, – возражаю я. Мне уже так и так кранты, какая разница? – Только чудовища, изверги, намеренные невежды и демоны делают мир таким.
Она слегка опускает подбородок, в глазах сияет расплавленное золото.
– Назови меня чудовищем еще раз, маленькая смертная.
Уверена, больше всего ее разозлила часть про «невежд».
Я умудряюсь держать рот закрытым, но не отвожу взгляда от богини, сжимая и разжимая кулаки.
Ее улыбка становится самодовольной. Насмешливой.
И только это заставляет меня мысленно сдать назад. Она что же, хочет, чтобы я нарвалась на нее? Твою мать, кажется, именно так. Она хочет, чтобы я дала ей повод наказать меня так, чтобы даймоны не приняли это за вмешательство. Чего она не хочет, так это того, чтобы я участвовала. Поэтому и Бун здесь.
Должно быть, Декс рассказал ей о том, какую сделку я предложила… и почему.
Я знала, что он будет проклятым богами стукачом. Он заключил какую-то сделку с ней? В конце концов, он ее поборник.
Когда я больше ничего не говорю и не делаю, она корчит разочарованную гримасу, прежде чем пройти мимо меня и остальных к пикам, где поднимает с земли большую прозрачную, накрытую крышкой чашу, полную пауков. Афина снимает крышку и подносит чашу под голову Буна, подхватывая кровь, которая льется так, будто его убили только что.
Внезапная гадливость похожа на удар по лицу, поскольку пауки тут же начинают расти. Афина сбрасывает их в стеклянный лабиринт под нами, где они разбегаются, продолжая становиться все больше и больше.
– О, милота, – говорит Декс все тем же странным голосом.
Я кошусь на него: темные глаза сияют от азарта. Что с ним творится?
После пауков Афина берет чашу со скорпионами, растущими от крови Нив, затем чашу муравьев-пуль, растущих от крови Исабель, и, наконец, гнездо шершней с кровью бабушки Дэ.
Все эти создания отправляются в стеклянный лабиринт.
Афина не тратит время на долгие объяснения:
– Выбирайтесь, если сможете. Вам нельзя пользоваться реликвиями, чтобы не проходить лабиринт, – только чтобы выжить. Если не сможете найти выход за час, – она указывает на большие электронные часы, установленные на шестьдесят минут, – тогда вас оставят там, внизу, задыхаться или на корм насекомым. Первый вышедший поборник побеждает.
По щелчку пальцев Афины я больше не стою на платформе. Я в яме из стекла и камня – наверное, в самом низу, потому что пол тут песчаный и хрустит под моими ботинками. Воздух стоялый, недвижный. По крайней мере, хотя бы кажется, что тут есть воздух, хотя Афина сказала «задыхаться», так что, видимо, надолго его не хватит.