Пока ответный гром от бессмертных на трибунах не начинает угрожать разбить стекло под нами.
Неодобрение.
Они его освистывают.
Потому что это Майке, понимаю я.
Он должен был охотиться на меня, а не на нее. Не на самую милую и добрую из нас.
«Я отпустила Декса».
Всего за несколько минут до этого в лабиринте. Я не сражалась с ним. Я не попыталась убить его. Я его отпустила, а теперь…
Бессмертные зрители впадают в неистовство. Кажется, только даймоны мешают им сделать что-нибудь с Дексом, который стоит на стеклянном верху лабиринта, в центре стадиона, с опущенными уже руками, на его лице застыл шок, а толпа обрушивает на него крики о жажде правосудия и крови.
Декс поворачивает голову, смотрит на Майке и, кажется, произносит ее имя, застывая в смятении. Потом отводит от нее взгляд, видит меня, и дикая ярость, появляющаяся у него на лице, вселяет в меня ужас.
– Вот сука, – кажется, говорит Триника.
А потом он оказывается надо мной так быстро, что у меня нет ни шанса подняться на ноги. Он поднимает меня за шею, совсем как Майке, хватка у него такая, что у меня перед глазами пляшут пятна. Я пытаюсь вырваться, бью ногами в воздухе. Но он слишком силен. Я пытаюсь одной рукой дотянуться до карманов жилета, но он так яростно трясет меня, что я не могу зацепиться ни за один язычок молнии.
Триника прыгает ему на спину. Кажется, это даже не замедляет его.
И в его глазах такая жестокость, как будто он одержим.
Я успеваю заметить Зэя, который подбегает ближе и всаживает меч в ногу Декса. Но это его не останавливает, как будто он не человек.
Потом Декс рывком подносит меня ближе к своему лицу.
– Пора умирать, Керес.
Внезапно Триника прыгает на Декса сбоку. Ее удар достаточно силен, чтобы он оступился под весом всех нас троих.
Прямо на меч Зэя.
Я слышу отвратительный звук, когда меч входит в его тело, чувствую, как он принимает удар. Декс все еще держит меня в воздухе, а потом пошатывается за секунду до того, как мы все трое падаем на стекло с глухим звуком. Я отрываю его пальцы от шеи и отползаю в сторону на случай, если он еще в ярости.
Но он уже мертв.
Должно быть, меч Зэя задел какой-то важный орган, поскольку с лица Декса уже ушла вся жизнь, его глаза затуманиваются.
Я разворачиваюсь на четвереньках, желудок подбрасывает к горлу. Я напрягаюсь, но умудряюсь не сблевать.
– Лайра? – Меня настигает голос Зэя. Он говорит… как маленький.
Пытаясь взять себя в руки, я оглядываюсь через плечо и обнаруживаю, что он стоит недалеко, Гарпа Персея еле держится в его руке, а он сам с зарождающимся ужасом смотрит на Декса. Потом начинает трясти головой. Сильно. Потом сильнее. И начинает трястись всем телом.
Я не могу смотреть на то, как его срывает.
Отчасти я жду, что появится Аид и заберет меня, как он сделал, когда умер Бун, но он не появляется. Я поднимаю голову, ища его, но его даже нет среди других богов и богинь, которые сидели на постаменте с пиками с головами наших погибших.
Все до единого олимпийские боги уже на ногах. Мой взгляд находит Афину.
Кровь Аида все еще во мне, все еще часть меня. Может быть, бешеная ярость, разрывающая меня при виде ее, от него. Мне плевать.
Я вскакиваю и указываю на Декса.
– Что ты сделала? Опоила его? Прокляла, чтобы он был поагрессивнее сегодня? – ору я на нее. – Ну, теперь он мертв, и карма – беспощадная сука, ты, чудовище. – Декс был ее поборником. – Теперь тебе не быть царицей богов, так?
Четверо даймонов, все еще стоящие на своих постах по углам платформы, откуда наблюдают боги и богини, внезапно разом расправляют крылья в четком, военном движении.
И тогда передо мной появляется Харон и утаскивает меня прочь, пинающуюся и кричащую.
Когда мы снова возникаем в реальности, я смутно понимаю, что мы с Хароном находимся в доме Аида на Олимпе, но больше особо ничего не замечаю. Ярость все еще пожирает меня заживо. Ярость из-за того, что Декс убил Майке. Ярость из-за того, что кто-то добрался до него и что-то с ним сделал. Что мы не смогли его остановить. Что наши руки были связаны. Ярость из-за того, что Афина насадила головы на пики. Ярость из-за всего этого проклятого Тигля.
Эмоции сжигают меня, разъедают изнутри, как кислота и яд, превращая меня в нечто прогорклое. Настолько, что я бьюсь в руках Харона.
– Эта сука должна заплатить! Они все должны!
Харон обхватывает меня так, что я не могу двигаться.
– Спокойно, – говорит он.
– Иди на хрен.
Майке.
Боги, теплейшее из сердец. Вечно улыбчивая. Всегда готовая к приключениям.
– Спокойно, Лайра. – В одном этом слове столько командного тона, что, невзирая на всю ярость, что еще брызжет во мне кипятком, я умудряюсь успокоиться.
Замираю, как мертвая.
Харон не отпускает меня, пока я стою и дышу носом, как бык, готовый наброситься.
– Начнешь снова, если я отпущу?
Я стискиваю зубы, но спустя секунду мотаю головой. Один раз.
– Я уже спокойна.
Он выжидает еще секунду, прежде чем слегка ослабить руки. Когда я не начинаю снова биться, он отпускает меня и отступает назад. Я не поворачиваюсь к нему.
И я не впадаю снова в ярость.
Злость покинула меня, дав путь кое-чему похуже. Скорби. По Майке, разумеется, по Майке. По Рафу, несчастному племяннику Декса, который будет скучать по дяде, которого он почитает как героя. По сестре Декса, потерявшей брата, который пытался помочь ей справиться с болезнью. По Зэю, который будет теперь носить в себе смерть Декса вместе со смертью Исабель до конца дней своих. По Тринике, которая сейчас утешает его без меня.
По мне.
– Аид отправил тебя за мной вместо того, чтобы прийти самому. – Слова, адресованные Харону, не вопрос.
– Он не смог явиться сам в тот момент.
Не смог явиться? Я сражалась за свою жизнь, а он не смог… Чем таким важным, прокляни его боги, он был занят?
– Он хотя бы смотрел?
– Его… вызвали.
«Вызвали»?
– Но кто?
– Он не сказал. – Эти слова звучат чуть резко. Что, Аид отталкивает Харона так же, как и меня?
Нет. Ерунда какая-то.
Мой взгляд скользит мимо него к окну за его спиной и к сиянию Олимпа в солнечном свете. Это все теперь для меня такая безвкусица после Нижнего мира.
– Он бы не ушел, не будь это важно, Лайра.
– Не придумывай для него оправданий. Он был в моей постели вчера ночью… – Я смутно замечаю, как Харон вздрагивает, но слишком занята летящим без управления поездом своих мыслей. – А сегодня он не удосужился даже посмотреть, как я сражалась за победу в этом долбаном…
Я сама обрываю себя, потому что ярость возвращается по следу обиды на Аида, на всех них и вслед за ошеломляющим ощущением, что я сейчас одинока как никогда. Это как будто дамба, которую я строю, только чтобы она разрушалась под потоком воды. Снова и снова.
Я заставляю себя двигаться, как будто стряхивая все это, как будто отторгаю прикосновения.
– Он предупреждал, что ему нечего будет дать мне дальше… – Я качаю головой. – Я просто не понимала…
И я ухожу. Если я не буду двигаться, ярость затопит меня.
Харон следует за мной, но я игнорирую его, бреду через черный ход из дома Аида и дальше вниз по террасам. Я просто иду через поля с мягкой травой и летними цветами к ближайшей горе. Мне на глаза попадается тропинка, и я иду по ней.
Мне просто надо не стоять на месте.
Ступеньки маленькие, они заставляют меня сдерживать шаг, ведут и ведут вверх. И вверх. И вверх. Лестница обвивается вокруг горы. И с каждым шагом я снова и снова обдумываю каждый момент с тех пор, как я пыталась бросить камень в храм Зевса.
То, как Аид отталкивает меня, кажется неправильным. Это жестокое обращение. Так непохоже на него. Каким он себя показал мне. Бросить меня вот так – и только потому, что мы переспали?
Обрыв справа от меня делается таким крутым, что смертный, боящийся высоты, уже бы ничком приник к скальной стене. Я едва замечаю его. Я не вижу конца тропы, пока не заворачиваю за последний поворот и не застываю, на секунду выброшенная шоком из вихря мыслей и эмоций.
Обсерватория Геры.
– Ого, – шепчу я.
Белые коринфские колонны обрамляют путь к парящим ступеням. В буквальном смысле парящим: они не закреплены ни друг на друге, ни на земле. Они ведут к зданию с куполом, также парящему на облачном ложе. Это обсерватория, сделанная из какого-то розового камня, – может быть, это розовый кварц, поскольку виден свет фонарей внутри. Над крышей обсерватории, как парус, переливается тонкий, изящно изваянный серп серебристой луны. Он поставлен на рельсы, так что, я полагаю, он движется вместе с телескопом внутри, чтобы не загораживать вид.
Даже снизу, где я стою, небо кажется намного ближе. И намного больше. Думаю, ночью тут возникает ощущение, что можно потянуться и коснуться настоящей луны. Ощутить жар звезд.
Звезды.
Аид зовет меня своей звездой.
– Все хорошо, Лайра? – Серьезный голос Цербера плывет в моем разуме, я оглядываюсь и обнаруживаю, что адский пес стоит на тропинке позади меня, все три головы вскинуты, во всех парах глаз странного цвета проглядывает беспокойство. – Я чувствую твое горе.
«В порядке ли я?»
– Не особо. Нет. – Не в порядке.
Вся бившаяся во мне неуемная ярость покинула меня, как Аид сегодня, оставив после себя замешательство и кучу другого дерьма, и я плюхаюсь на траву там, где стою.
Спустя секунду подваливает Цербер и укладывает свою огромную тушу рядом со мной, сворачиваясь вокруг, как живой щит, и располагаясь так, чтобы я могла опереться на его плечо: три головы нависают справа от меня, а задняя часть раскладывается слева. Его пушистый хвост плюхается мне на колени, как очень большое мохнатое одеяло, пахнущее дымом.
– Аид не стал бы спать с тобой, если бы ничего не чувствовал, – говорит Харон.