Для меня они спасение. Финишная черта. Я могу победить.
Я могу закончить Подвиг и для остальных.
«Покончим с этим».
Медленно, шаг за осторожным шагом, я пробираюсь к клубящимся вратам. Финишная черта манит меня. Соблазн, подобный соблазну сирен. И я дохожу туда. Мне достаточно сделать всего один шаг. Один-единственный шаг.
Но я не могу заставить себя его сделать. Все внутри меня просто кричит, что это неправильно.
Сжав кулаки, я закрываю глаза и пытаюсь думать.
Оставят ли боги своих поборников – которые проиграют им Тигель – умирать с сиренами? Даже если я закончу Подвиг, богам не обязательно их возвращать. Тигель закончится. После этого дня смертные поборники им будут не нужны. А боги известны своей мелочностью.
Ну, почти все.
Но сможет ли Аид спасти их, даже если захочет, когда я закончу испытание? Что-то мне подсказывает, что Зевс устроил этот финальный Подвиг, чтобы никто из поборников из него не вышел, кроме его собственного. Он просто не ожидал меня.
Но если я остановлюсь сейчас, я могу все потерять. Для Аида. Для Буна. Для Персефоны.
У меня трясется рука, когда я просовываю пальцы в карман на молнии, вынимаю одну из жемчужин и рассматриваю ее. Просто… я не могу позволить остальным умереть. И не думаю, что Аид бы тоже этого хотел.
Понимание на миг останавливает мою руку, а последняя мысль внезапно соединяет для меня все точки.
Аид не хотел бы, чтобы я их бросала. Даже учитывая, в какой я буду опасности. Даже учитывая, что я проиграю. Он знает, что я не смогу их покинуть. Что я бы никогда так не решила.
У меня расширяются глаза, когда я внезапно понимаю, почему Аид отталкивал меня. Он знал, чего мне это будет стоить, и предоставлял мне выбор.
Он всегда видел меня лучше всех прочих, иногда даже лучше меня самой. Память мигом устремляется к моменту нашей первой встречи, когда он сказал, что моя способность ставить себя на первое место хорошо мне послужит. Я подумала, что он называет меня эгоисткой, но, возможно, он ясно видел меня еще тогда. Что, возможно отчасти из-за проклятья и моей жажды быть любимой, я ставлю всех остальных превыше себя. Но иногда нужно ставить себя на первое место. Вот как сейчас.
Мне нужно сделать лучший выбор для себя. Не из-за Аида. Или Персефоны. Или даже Буна. Мне нужно выбрать, с чем я смогу жить, – а это означает спасти моих друзей.
И он знал.
Я вспоминаю, как Аид обнимал меня после смерти Исабель. Как не отходил от меня оба раза, когда меня ранили. Каким он был, когда мы сошлись. Эти моменты были настоящими. Он не двигал фигурки по шахматной доске. Это все настоящее.
Он бы не хотел, чтобы я победила сейчас, если это означает жить с болью, что я не смогла спасти всех. Или хотя бы не пыталась.
Я знаю, что это тоже по-настоящему.
Потому что если Аид уже знал, что я смогу победить в этом испытании, то он также знал, что я бы одержала победу в нем ради него. Если бы не стала его ненавидеть, то могла бы предпочесть победу ради него спасению всех остальных. А он заставил меня его ненавидеть, чтобы я сделала выбор ради себя.
По-своему, своим упоротым способом он сказал мне, что именно сейчас у него на сердце.
Потому что он был готов пожертвовать моими чувствами к нему, даже собственными нуждами, чтобы дать мне выбор. И я без колебаний воспользуюсь его подарком.
Я глотаю жемчужину, точно представляя, куда хочу попасть.
Использование жемчужин шокирует каждый раз. Та же сила набрасывает невидимое лассо мне на талию и тащит, пока я не оказываюсь на камне, который выдается из кристально чистых голубых волн, бьющихся о него, обдавая меня водяной дымкой. Когда волны отходят, я вижу в деталях все на дне океана.
Только в странных цветах – благодаря слезам Эос.
Я стою на одном из множества таких камней, торчащих из воды, подобно пикам, что образуют корону вокруг небольшого островка. Двери, окна и узнаваемые формы зданий вырезаны из природного камня. И везде – в расселинах, на валунах, в воде – видны пышущие красками цветы… и кости. Человеческие кости, выбеленные погодой и солнцем. Тысячи их.
Анфемуза. Остров сирен.
Но где они? Разве хотя бы горстка не должна сидеть на камнях, заманивая моряков на смерть? Я смотрю в небеса, но птицеподобных созданий нигде не видно.
Я осторожно пересекаю каменный карниз и ступаю на сам остров. Он не громадный, но придется проверить много вырезанных в камне зданий. Или меня поймают.
Я решаю избрать методический подход, по комнате за раз.
Но прежде чем я ступаю в первый дверной проем, я слышу его. Пение. Вернее, какофонию: это все равно что слушать стаю койотов, охваченных жаждой убивать.
Будь проклят Зевс, это плохо.
Как можно быстрее и тише, заглядывая за каждый угол и в каждую дверь, я иду на звук, а он становится все громче и громче, и наконец я чуть не натыкаюсь на них.
Сирены, сотни сирен собрались в амфитеатре, вырезанном в скале самого острова. В сердце его камень образует полукруг многоярусных сидений лицом к сцене, которая похожа на несколько этажей с резными колоннами и дверными проемами.
Я стою в тени арки на первой из крутых ступенек, ведущих к амфитеатру. Так сказать, вид с высоты птичьего полета. На плоском пространстве перед театром, также вырезанные из камня, стоят кресла с прямой спинкой, похожие на троны. Их пять, и на них сидят сирены. Возможно, вожди?
На коленях перед ними, с лицами, вялыми от зачарованного благоговения, стоят Зэй, Рима и Диего.
Они не в оковах и не борются. Кажется, они абсолютно довольны своим положением, пока сирены спорят, но песнями. Для меня обилие голосов кажется какофонией. Не могу сказать, что они говорят и из-за чего ругаются.
Но догадываюсь, что из-за моих друзей.
Где остальные?
Я обозреваю окрестности, ища, где они могут быть, и замираю при виде двух молодых сирен, стоящих спинами к двери, которая ведет на саму сцену.
Они должны быть там. Верно?
«Придумай план, Лайра».
Это не занимает много времени, но если все пройдет идеально, то мне понадобятся еще минимум три жемчужины. Должно хватить.
Но когда и что шло идеально в этих испытаниях?
Мне очень хочется послать молитву богам. «Пожалуйста, позвольте мне вытащить нас отсюда так, чтобы никто не остался позади».
Не знаю, как долго я пробираюсь вокруг амфитеатра к обратной стороне сцены. Долго. Все это время я слышу сирен, но держусь в стороне, продолжая идти. Время от времени одна из них взлетает в небо, и мне приходится нырять в тени или прятаться в дверных проемах.
И только когда я вижу светловолосый затылок Джеки, я наконец начинаю верить, что могу справиться.
Остальных поборников держат в маленькой камере с дверью, ведущей к сиренам, и окошком – недостаточно большим, чтобы пролезть в него, – сзади. Я не хочу напугать их. Если они будут слишком шуметь, это привлечет к нам внимание.
Я издаю негромкий свист.
В мою сторону поворачиваются две головы: Сэмюэла и Джеки.
Синие, как океан, глаза Джеки распахиваются.
– Лайра! – шепотом кричит она. Я морщусь и машу ей, чтобы она была потише, прежде чем мы застываем, прислушиваясь к сиренам, стоящим на страже с той стороны двери. Они не входят. Я оглядываюсь, но сзади никого нет. Но напряжение, которое и без того зажало мне мышцы плеч, становится только сильнее.
Джеки и Сэмюэл подходят к окну.
– Скажи, что у тебя есть план, – шепчет Джеки намного тише.
Я показываю им жемчужину.
– Мне нужно, чтобы вы все крепко держались за руки и взяли за руку меня.
Сэмюэл кивает:
– Понял.
Они действуют быстро: Сэмюэл подводит остальных к окну, одного за другим, а Джеки выстраивает их в шеренгу со сцепленными руками. Они выставляют Дэ и Тринику на места, когда в амфитеатре поднимается шум, ведь спор сирен набирает силу. Несколько из них взмывают в небо, их тени проносятся надо мной. Потом две сирены выходят из-за угла, из боковой двери амфитеатра, и мы с Джеки замираем.
Вот только… кажется, они меня не замечают.
Мое сердце подпрыгивает к горлу, пытаясь задушить, но это не страшно, я все равно задерживаю дыхание… а сирены проходят мимо того места, где я съежилась, просунув руку в окно. И даже не смотрят в мою сторону.
Видимо, где-то сейчас уссывается от смеха богиня иронии.
Когда сирены отходят достаточно далеко, чтобы нас не слышать, Джеки бормочет:
– Что это сейчас было, во имя Аида?
– Скорее во имя Зевса. – Надеюсь, этот ублюдок сейчас давится от расстройства. – Быстрее.
Сэмюэл ставит Амира в конец шеренги, а Джеки еще раз перепроверяет их руки, потом подходит к окну, берет за руки Дэ и меня и крепко их сжимает.
«Прошу, во имя любви Аида, пусть я смогу забрать их всех с собой».
Я кладу жемчужину на язык и глотаю. Оставшиеся жемчужины зажимаю в руке.
Вес стольких людей оттягивает мою больную руку – ту, что обжег дракон, – и даже в отсутствие звука у меня из горла вырывается крик, резко обрываясь, когда мы вываливаемся прямо перед последними вратами.
– Где это я? – стонет Дэ.
Меня накрывает облегчением и новым зарядом адреналина.
– Идите за финишную черту, пока сирены снова за нами не явились, – говорю я им.
Потом проглатываю еще одну жемчужину.
Я материализуюсь именно там, где и представляла, – прямо за моими друзьями, стоящими на коленях в центре амфитеатра.
Это был риск, но я решила, что так быстрее, чем красться сюда.
Я стою очень смирно и жду, чтобы сирены закричали, или напали, или еще хоть какой-то реакции.
Ничего.
Они все еще ругаются между собой, а меня как будто здесь и нет.
Я наклоняюсь к Зэю и шепчу ему на ухо:
– Возьми Диего и Риму за руки.
Он отшатывается от меня и хмурится.
– Лайра? – спрашивает он. Не шепотом. Говорит вслух.
Одна из сирен на троноподобном кресле выпрямляется, смотрит на него и чуть сдвигает брови.