Игры в любовь и смерть. Книги 1-3 — страница 1 из 10

Великолепная маркиза

Кристине де Бартийя с нежностью…

Часть IУРАГАН

Глава 1ЗАМОК В БРОСЕЛЬЯНДЕ

Когда карета въехала в лес, небо на востоке уже начало светлеть. Откинув голову на подушки, Анна-Лаура де Понталек гнала от себя тревожные мысли, разглядывая величественные многовековые деревья, которые она так любила. Она так надеялась остаться в Комере! Хотя бы до того времени, когда кончится смута. И вот теперь ее убежища больше не существовало!

Стекло было опущено, и в карету проникали запахи леса. Глаза молодой женщины увлажнились. Ей тяжело было уезжать из этих мест, тяжело возвращаться в Париж. На мгновение ей пришла в голову мысль отправиться в Сен-Мало к матери. Но как ее там примут? Никто не мог предугадать настроение Марии де Лодрен. Если мать в гневе, то Анна-Лаура этого просто не вынесет. Так стоит ли ехать к ней?

Анна-Лаура подумала о муже, и ей остро захотелось его увидеть. В конце концов, и он родом тоже из этих мест, которые они оба так любили. Да, он жесток, но Жосс — сильный человек. Возможно, он и не питал теперь пылкой любви к своей жене, но все-таки оставался ее мужем. Маркиз не хотел, делить с ней наслаждения прежней жизни, но, может быть, супруг разделит с ней тяготы и волнения жизни новой? Возможно, грядущие испытания их сблизят?

Анна-Лаура закрыла глаза, чтобы насладиться этой приносящей утешение мечтой, как вдруг карета замедлила ход и остановилась. Молодая женщина открыла глаза, выглянула в окно и увидела, что они все еще не выехали из леса.

— Что случилось? — поинтересовалась она. Жуан спустился с козел и подошел к дверце.

— Благодарение богу, все в порядке. Я лишь хотел поговорить с госпожой маркизой здесь, где нас никто не может услышать. Это место мне показалось подходящим.

— Поговорить? Но о чем?

— Госпожа обо всем узнает, если соблаговолит выйти из кареты и пройти со мной вон к тому поваленному дереву. Это нелегкий разговор. Если госпожа маркиза пойдет со мной, это облегчит мне задачу. Речь идет об очень серьезных вещах.

— Вот как!

Анна-Лаура колебалась лишь мгновение. Упряжка остановилась на небольшой поляне, где бил родник. Место было очаровательным. Невидимые в густой листве, пели птицы, а заря окрасила все вокруг нежными красками.

— Хорошо, я согласна. В конце концов, мы не настолько торопимся…

Жуан открыл дверцу и протянул руку молодой женщине, он подвел ее к заросшему мхом стволу и помог ей сесть, убедившись прежде, что она не испачкает платье. Оба молчали, и тишину нарушали лишь звуки леса. Маркиза де Понталек впервые внимательно рассмотрела слугу своего мужа, хотя знала его уже давно.

До отъезда из Парижа он был для нее лишь тенью мужа. Жоэль Жуан приходился Жоссу молочным братом и следовал за ним всюду. Сначала он был слугой, потом стал кем-то вроде секретаря, а теперь стал доверенным лицом маркиза. Жуан очень редко появлялся на улице Бельшас, и Анна-Лаура никогда не обращала внимания на безмолвную фигуру, сопровождавшую маркиза.

И только теперь на этой поляне она увидела, что Жоэль Жуан — мужчина высокого роста и благородного вида, что у него умное лицо с выразительными чертами, крупным носом и серыми серьезными глазами под густыми бровями.

Понимая, что его разглядывают, Жуан стоял, выпрямившись, перед Анной-Лаурой, держа шляпу в руке, не смущаясь, но и без вызова. Жоэль просто ждал, пока маркиза заговорит первой.

— Итак, — проговорила Анна-Лаура, — я вас слушаю. Что вы хотите мне сказать?

— Могу ли задать вам вопрос… Вернее, два вопроса?

— Задавайте!

— Куда мы едем? И зачем?

— Ну, разумеется, мы едем в Париж.

— Тогда я повторю свой второй вопрос — зачем мы туда едем? Почему госпожа маркиза желает вернуться в этот город, где ее ждут опасности? Госпожа маркиза, возможно, не заметила, но в стране началась революция. От королевской власти остались одни воспоминания, церкви опустели, монастыри закрываются.

И очень скоро на смену благородным людям, желавшим дать народу свободу и счастье, придут отбросы с самого дна общества. Мерзавцы без чести и совести надеются разжиться чужим добром, они съезжаются в столицу со всей страны. Париж бурлит и скоро взорвется. Раз уж вам удалось выбраться, так не возвращайтесь же туда!

Маркиза де Понталек даже не пыталась скрыть своего удивления:

— Откуда у вас такие сведения?

— Отовсюду. Я смотрю, я слушаю, я читаю газеты, я прислушиваюсь к пересудам на улицах и иногда захожу в харчевни. Дворянство ожидает неминуемая катастрофа… И я осмеливаюсь умолять госпожу маркизу остаться в Бретани.

— Неужели вы считаете, что в Бретани безопаснее? Вы же сами все видели. И куда, по-вашему, мне ехать, если в Комере нельзя жить? В Понталек? Допустим, его еще не сожгли, но я не люблю этот замок. С ним связано слишком много ужасных легенд, так что революционеры вряд ли упустят возможность сровнять его с землей…

— Тогда, может быть, Ля-Лодренэ? Или еще лучше в Сен-Мало, там госпожа маркиза будет рядом со своей матерью.

— В Ля-Лодренэ давно уже никто не живет, моя мать редко там бывала. Что же касается Сен-Мало, то мать не будет мне рада. Она без колебаний отправит меня к моему супругу, и будет права. Благодарю вас, Жуан, за заботу о моем благополучии, но мое место рядом с вашим хозяином. Тем более, если нас ожидают трудные времена. Мне кажется, я ответила на ваши вопросы, и теперь мы можем отправляться в путь.

Анна-Лаура встала и отряхнула юбки, но Жуан преградил ей дорогу.

— Я еще не все сказал! — властно заявил он, несказанно удивив молодую женщину. — Было бы безумием вернуться к маркизу, неужели вы сами не понимаете этого?!

Гнев сменил удивление и любопытство на лице маркизы:

— Вам следовало бы питать больше уважения к вашему хозяину! И ко мне тоже! Вы осмелились непочтительно говорить о маркизе, я больше не желаю вас слушать. Едем!

— Нет. То, что я должен вам сказать, слишком серьезно. Вы должны выслушать меня до конца! Я прошу госпожу… Я прошу у вас прощения, — поправился Жуан, оставляя манеру слуги обращаться к хозяйке в третьем лице, — но кто-то же должен открыть вам глаза. И кто сделает это лучше меня, когда именно я знаю Жосса де Понталека лучше других.

И именно поэтому я больше не питаю к нему уважения. Мы с ним ровесники, мы вместе воспитывались, а когда нам приходилось драться, я всегда одерживал верх. Я справлюсь с ним и сегодня…

— Это говорит лишь о том, что вы сильнее, и ни о чем больше, — презрительно парировала Анна-Лаура.

— Если бы он изменился с возрастом! — Жуан, казалось, не слышал ее слов. — Жосс и раньше был жестоким, чванливым, амбициозным эгоистом, но я был уверен, что это человек чести. Увы, я ошибался и убедился в этом, когда он приказал мне сопровождать вас.

— Это какая-то бессмыслица. Мой супруг хотел, чтобы я не подвергалась никакому риску во время поездки, поэтому и отправил вас со мной. Он доверяет вам. И как я теперь понимаю, совершенно напрасно!

— Да, маркиз напрасно доверял мне, и вы должны этому только радоваться. Он считает меня лишь орудием для выполнения его приказов. Я согласился сопровождать вас только по одной причине: я не хотел, чтобы он обратился за помощью к кому-либо другому.

— А вы, конечно, принадлежите к этой категории?! Верно? — насмешливо поинтересовалась маркиза. — Именно это вы пытаетесь мне объяснить, не так ли? Не потому ли вы обращаетесь ко мне как равный?

— Для того, что я должен вам сказать, иное обращение к вам сейчас нелепо. Я прошу вас потерпеть еще немного, хотя мое обращение и оскорбляет ваш слух. Умоляю вас, поверьте мне — вы ни в коем случае не должны возвращаться в Париж! Там вы будете подвергаться опасности каждую секунду, и днем раньше или позже, но смерть обязательно настигнет вас.

— Я не боюсь этих ваших революционеров, которые так вас пугают.

— О них я и не думаю. Хотя и они представляют опасность. Иногда бывает так удобно прикрыться налетом мятежников, чтобы привести в исполнение коварные планы.

Анна-Лаура в изумлении уставилась на Жуана.

— Да о чем таком вы говорите? Я ничего не могу понять! Какие планы? Какое прикрытие? — Не заставляйте меня открыть вам всю правду. Лучше примите мое предложение. Вы не хотите ехать к матери, пусть так. Но у меня есть домик возле Канкаля, я унаследовал его от моей матушки. Вы можете спокойно жить там. Вы ни в чем не будете нуждаться… И вы никогда меня не увидите. И потом, если революция застигнет вас там, я укажу вам место, где вы сможете сесть на корабль и отплыть в Джерси. Кто-нибудь…

— Господь свидетель, вы просто потеряли рассудок! Как вы осмелились предложить мне отказаться от моего положения, от всего, что меня связывает с родными, от моего имени, и все ради того, чтобы жить в вашем доме? Но зачем?!

Последние слова Анна-Лаура произнесла с особым нажимом, чтобы восстановить подобающую своему положению дистанцию. Разумеется, она никогда не подчеркивала свое происхождение перед слугами, но дерзость этого человека вышла за все дозволенные рамки. Неужели он знает, насколько презирает ее Жосс, если осмеливается предлагать свою помощь и поддержку? Но Анне-Лауре не удалось обидеть Жоэля Жуана.

— Госпожа маркиза оскорблена, — произнес он с ноткой сожаления. — Дворянская гордость, положение в обществе, семья, пусть от этого всего и нет никакого проку. Вы даже не смогли распознать искреннюю преданность вам. Я вам предлагаю лишь пожить одной, оставив мир, которому больше нечего вам предложить.

— А кто вам сказал, что я хочу его оставить? В Париже у меня дом, друзья — пусть их и немного, — муж, в конце концов! Мое место там!

— А вы уверены в том, что ваш супруг желает вас снова увидеть?

— Сейчас, разумеется, нет, потому что я собиралась пожить в Бретани…

— Ни сейчас, ни когда-либо в будущем! Маркиз будет крайне удивлен вашим появлением. И я не думаю, что это удивление будет благосклонным!

Возмущенная подтекстом, прозвучавшим в последних словах Жуана, Анна-Лаура хотела было вернуться к карете, но он удержал ее.

— Нет, я не сошел с ума. И раз уж вы не желаете внять моему совету, я должен открыть вам всю правду. Так знайте же — согласно приказанию маркиза вы не должны выйти живой из леса Бросельянд!

Анну-Лауру словно хлестнули плеткой — она согнулась пополам. Жоэль решил, что она падает, и бросился к ней.

— Простите меня, мне пришлось вам это сказать, потому что вы не желали ничего слушать.

Очень по-детски молодая женщина спросила дрожащим голосом:

— Маркиз приказал вам… убить меня?

— Да.

— И вы согласились?

— Да. Хотя я не собирался выполнять его приказание. Я согласился на все, чтобы он не нанял вместо меня другого, кто не стал бы колебаться ни минуты.

Очень медленно Анна-Лаура выпрямилась и отстранилась от Жуана, но только для того, чтобы лучше видеть его лицо.

— Что ж, если маркиз приказал вам меня убить, вы должны повиноваться!

— Никогда!

— И все-таки вам придется. И потом, вы окажете мне услугу, я буду благословлять вас. Видите ли, после смерти моей маленькой Селины я потеряла желание жить. А теперь вы уже нанесли мне смертельный удар. Так довершите же начатое!

— Вы хотите умереть? Такая молодая, такая кра…

— Убейте меня, и поскорее. Вы даже представить не можете, как я хочу уснуть и никогда больше не просыпаться.

— Возможно, это так, но умоляю вас, позвольте мне вас спасти! Я не могу вынести даже мысли о вашей смерти. И если бы мне пришлось вас убить, чтобы уберечь от более страшной участи, потом я немедленно покончил бы с собой! Не требуйте от меня этого!

Он упал перед ней на колени и, закрыв лицо руками, повторял:

— Только не это! Только не это! Анна-Лаура стояла, не шевелясь, удивленная больше тем, что она видит, чем тем, что она услышала. Наконец она наклонилась и коснулась пальцами склоненной головы.

— Но почему? — прошептала маркиза.

— Потому что я люблю вас. Всем своим существом, всей душой, так сильно, как только может любить человек, я люблю вас!

Есть слова, которые требуют молчания, кто бы ни произносил их. В тишине нашептывал что-то древний лес Бросельянд. Прозвучала трель птицы, пробежал кролик, прожужжало какое-то насекомое, блеснув крылышками в луче солнца, зажегшем струи родника. Словно по волшебству, — а в словах любви все полно волшебством, — сомнения Анны-Лауры рассеялись. Этот человек говорил искренне, любая женщина поняла бы это.

— Что ж, вас остается только пожалеть, — мягко сказала она. — Впрочем, как и меня.

Жоэль поднял голову и посмотрел ей в глаза:

— Так вы все еще любите его? Вопреки тому, о чем я вам рассказал?

Анна-Лаура обреченно склонила голову, признаваясь в этом, а потом негромко сказала:

— В это трудно поверить. Даже мне. Что же до моего мужа, то вы ясно дали мне понять, что я ему мешаю. Он никогда меня не любил, потому что его сердце принадлежит другой…

— Вы знаете об этом? — изумленно спросил Жуан.

— Разумеется. Он влюблен в королеву…

— В королеву? Определенно, вы плохо знаете вашего супруга. Вернее, вы совсем его не знаете! Нет, Марию-Антуанетту он не любит. Я бы даже сказал, что маркиз ее ненавидит с тех пор, как она предпочла ему этого шведа Ферзена…

— Но ведь, несмотря на опасность, он каждый день ездит во дворец. Разве это не доказательство?

— Нет. Это всего лишь игра. Он демонстрирует преданность, которой на самом деле не испытывает. Это позволяет ему каждый день наслаждаться теми унижениями, которым подвергают королеву. Ему так нравится наблюдать, как она постепенно спускается со своего трона. Наш маркиз странный человек!

— Но ведь вы служили ему, вы были ему преданы…

— Это так. Вы правы, что говорите об этом в прошедшем времени. Мое отношение к нему изменилось в день вашей свадьбы, когда я увидел, как он с вами обращается. А теперь мне кажется, что я его ненавижу за то, что он осмелился приказать мне убить вас. И все-таки я благодарен богу, что с этим поручением маркиз обратился именно ко мне. Доверие — отличная штука, — добавил Жуан с горьким смешком.

— Он считает, что вы способны на такое! И что же нам теперь делать? Вы меня убьете или мы поедем дальше?

Жуан долго с грустью смотрел на молодую женщину.

— Я так надеялся, что вы меня поймете. Возможно, настанет день, когда вы узнаете меня лучше… Разумеется, мы едем, но только не в Париж! Умоляю вас, позвольте мне отвезти вас в Сен-Мало! Всего на несколько дней. Это же естественно, если вы поделитесь с матерью постигшим вас горем…

— И что я там буду делать эти несколько дней?

— Всего пять-шесть дней, я вам обещаю! У меня будет время съездить в Париж, свести счеты с маркизом и вернуться за вами, чтобы увезти вас туда, куда пожелаете, клянусь вам!

— Что вы хотите этим сказать — сведете счеты с маркизом? Вы намерены его убить?

— Я не убийца. Я намерен вызвать его на дуэль на шпагах или на пистолетах. И я выиграю, потому что я сильнее его и более ловок. В детстве мы часто боролись с ним.

— Вы давно уже не дети. Маркиз не станет драться со слугой.

Это слово обожгло Жуана как пощечина.

— Суть человека — это его душа! Я никогда не был слугой и тем более перестал им быть после того, как ваш муж отдал мне свой последний приказ. Я могу отвезти вас в Париж. Но помните, что меня не будет рядом с вами, чтобы защитить вас.

— Вы собираетесь уехать?

— Да. После того, что я рассказал вам, я не могу больше оставаться с Жоссом де Понталеком. Говорят, что германские принцы собираются прийти на помощь королю. Франции понадобятся солдаты. Я отправлюсь сражаться за свою страну, и будь что будет. А теперь, прежде чем мы закончим наш разговор, который, без сомнения, будет последним, я прошу вас помнить только одно. Если вам понадобится убежище и вы не будете знать, куда пойти, вспомните о моем домике в Канкале. Он называется «Бутон» и всегда готов вас принять. За домом присматривает моя кузина Нанон Генек. Она живет по соседству. Вам достаточно будет только попросить у нее ключ. Вы не забудете? «Бутон», Нанон Генек.

Анна-Лаура кивнула и чуть заметно улыбнулась. Щедрость Жуана тронула ее, но его искреннее признание в любви заставило задуматься о другом. Жуан отчаянно ревновал ее к Жоссу и наверняка сгустил краски, чтобы постараться навсегда удалить ее от мужа. Может быть, Жосс вообще только пошутил, а Жуан воспринял все всерьез? Ее муж был способен и на такое. Он был эгоистом и человеком непостоянным, но это желание убить ее? Он не мог быть настолько жесток…

Анна-Лаура медленно двинулась к карете, и Жуан больше не удерживал ее. Он отвязал лошадей, вскочил на козлы и щелкнул кнутом. Упряжка понеслась вперед. С усталым вздохом молодая женщина откинулась на подушки и закрыла глаза. Водоворот воспоминаний захватил ее…

Маленький букетик из маргариток и дрока выскользнул из рук Анны-Лауры и исчез в могиле. Каменную плиту поставили на место, пока старый Конан Ле Кальве, за неимением священника, бормотал слова заупокойной молитвы. Слова гулко отдавались в тишине часовни, а Жоэль Жуан мягкими, осторожными движениями, словно он боялся нарушить траурно-торжественную тишину, приводил в порядок часовню, чтобы не осталось никаких следов похорон. Закончив, он загасил фонарь.

Темнота показалась абсолютной только на мгновение, но потом летняя ночь, проникавшая сквозь разбитые витражи, осветила обезглавленные статуи, изуродованный герб на скамье хозяина этих мест и следы пожара, остановившегося у самого алтаря. Странно, но огонь не тронул позолоченное дерево. Казалось, людская ярость наткнулась на невидимую стену, и рука господа остановила вандалов, не позволив совершить самое страшное святотатство.

В темноте гулко прозвучал голос Жуана:

— Когда это случилось?

— В праздник святого Эрве будет два месяца, — ответил Конан. — Но это не местные. Из Морона явились перепившиеся парни. Они такое кричали, что я думал — рухнут небеса… Они сожгли господский дом и осквернили часовню.

— Их было много?

— Даже слишком много! Что могла сделать деревня в десять домов против вооруженной банды? Это точно были не крестьяне. Они спалили два амбара.

— И кто их привел?

Старик недовольно покачал головой:

— Кто же это знает? Этого косоглазого здесь никогда не видели. Здоровый неряшливый рыжий детина, заросший волосами до самых глаз. И я бы сказал, что он очень похож на тебя.

Мужчины разговаривали шепотом, чтобы не мешать горю молодой женщины. Но она их и не слушала. Анна-Лаура — мать только что, похороненной малютки — оглядывалась по сторонам с отсутствующим видом, словно все это ее не касалось. На самом деле, несмотря на весь этот кошмар, она испытывала необыкновенное облегчение, оказавшись здесь после путешествия, напоминавшего дурной сон. Да, часовня пострадала, но освященная земля осталась, и молодая женщина думала, что ее маленькая Селина скорее обретет вечный покой здесь, чем в одной из этих ужасных парижских ям, куда ее пришлось бы отнести, потому что в закрытых церквях и опустевших монастырях больше никого не хоронили. Подобная мысль была для Анны-Лауры невыносимой. Здесь, в Комере, ее девочка будет дома около пруда, где, согласно легенде, с незапамятных времен фея Вивиана держит в плену волшебника Мерлина. Даже если осторожность предписывала не делать на камне никакой надписи о том, что здесь покоится Селина де Понталек, умершая на втором году жизни…

Направляясь к выходу, Анна-Лаура услышала рыдания старой Барбы Ле Кальве. Именно она помогла Селине появиться на свет, а теперь заливалась слезами, бормоча:

— Наш маленький ангел…

Анна-Лаура позавидовала ей, потому что сама не могла проронить ни слезинки. Боль иссушающим огнем жгла ее изнутри, но Анне-Лауре удалось проделать весь долгий путь по ставшей неузнаваемой стране с высоко поднятой головой. Она везла с собой старый дорожный сундук, скрывавший маленький гроб. Это была отчаянная авантюра, и свекор Анны-Лауры ее не одобрил:

— Это безумие! Вы рискуете быть арестованной в любую минуту, и вам не помогут никакие пропуска. И потом, почему именно Комер? Отчего не похоронить девочку у меня в Понталеке или в Ля-Лодренэ, принадлежащем вашей семье?

К удивлению маркиза, застенчивая, молчаливая невестка его не послушалась. Комер принадлежал только Анне-Лауре, доставшись ей по завещанию от крестного-холостяка. Крестного называли сумасшедшим, а местные жители полагали, что он обладает волшебной силой. Ронан де Лодрен оставил ей это убежище фей, маленький замок, бывший некогда частью мощной крепости, от которой остались лишь камни на берегу пруда у леса Бросельянд. Здесь Анна-Лаура еще девочкой провела свои самые лучшие часы в окружении деревьев, воды, загадочных теней, веря в легенды куда больше, чем в Евангелие. Теперь и от замка не осталось ничего, кроме почерневших от копоти стен.

В этом же замке родилась и Селина. И именно сюда Анна-Лаура захотела вернуться в свой самый горестный час. Только этой земле она хотела отдать тело своей дочери. Если бы молодая женщина прислушалась к внутреннему голосу, она опустила бы Селину в воды пруда, чтобы та присоединилась к Вивиане, Мерлину и тому рыцарю, который из-за любви к своей королеве был лишен права сражаться за священный Грааль. Но даже здесь, в глухом уголке Бретани, ее никто бы не понял, и такой поступок сочли бы святотатством.

Более того, об этом невозможно было говорить и с мужем, Жоссом де Понталеком, который никак не мог понять желания своей жены похоронить малютку в бретонской земле. Но он на удивление быстро сдался и только пожал плечами:

— В таком случае Жуан поедет с вами. Я надеюсь, вы не собирались совершить это путешествие в одиночестве?

— Признаюсь, я надеялась, что вы поедете со мной. Принято, чтобы отец присутствовал на похоронах своего ребенка.

— Вы все решили сами, моя дорогая. А так как я не согласен с вашим решением, то вам и нести ответственность за свои поступки. Скажите спасибо, что я позволяю вам ехать. Но с Жуаном вы будете в большей безопасности. И к тому же, — добавил он после некоторого колебания, — я никогда не любил Комер. Только вы чувствуете себя там как дома.

Предлог был просто смехотворным. Истину следовало искать во дворце Тюильри, куда Жосс отправлялся каждый день, чтобы показаться при дворе королевы Марии-Антуанетты. Для него это было куда важнее, чем сопровождать жену в столь тягостном путешествии. Если бы еще речь шла о сыне… Но дочь не стоила того, чтобы маркиз де Понталек хотя бы на один день оторвался от того, что он почитал делом чести.

— Я делил с королевой восхитительные часы в Трианоне. И теперь я должен разделить с ней суровые испытания изгнания.

Изгнание? Это слово раздражало Анну-Лауру. Неужели пребывание в столице можно считать изгнанием для королевы Франции? Неужели ей легко дышится только в очаровательном и искусственном мире Трианона или в роскоши Версаля? Разумеется, после неудачного бегства и бесславного возвращения из Варенна старый дворец Тюильри стал для королевской семьи практически тюрьмой. И весь Париж был ее тюремщиком. Некогда всевластным монархам запретили оттуда выезжать. Даже переехать в замок Сен-Клу, расположенный совсем рядом с Парижем, им не разрешили. И добрый король Людовик XVI, для которого охота была самым лучшим развлечением, молча страдал без своих лесов. Их ему не хватало намного больше, чем огромного дворца в Версале!

Анна-Лаура, редко появлявшаяся при дворе, любила короля, который всегда был очень добр к ней. Но королева ей совсем не нравилась, тем более что в ее присутствии молодая женщина чувствовала себя неловкой деревенщиной. И Жосс не пытался помочь жене. Он демонстрировал невероятную преданность Марии-Антуанетте, относился к своей супруге несколько пренебрежительно и редко одаривал ее своим вниманием. И в самом деле, Анна-Лаура де Лодрен, только недавно вышедшая из монастыря, принадлежавшая к семье состоятельных судовладельцев, очень проигрывала рядом с роскошной Марией-Антуанеттой. Маркиз и женился на Анне-Лауре исключительно ради приданого.

Разумеется, Анна-Лаура об этом не подозревала, когда тремя годами раньше отдала свою руку и сердце маркизу в часовне Версаля. Ей только исполнилось шестнадцать, она приехала из Бретани и казалась самой себе счастливейшей из женщин, выходящей замуж за лучшего из мужчин. Потому что Жосс де Понталек, будучи старше своей невесты на десять лет, оставался одним из самых красивых мужчин при дворе, где в красавцах не испытывали недостатка. А его безупречная элегантность принесла ему исключительную известность.

Оказавшись в Версале в двенадцать лет, Жосс стал одним из самых непоседливых пажей, а потом появился при первом из изысканных королевских дворов мира и стал своего рода эталоном хорошего вкуса. Он первым, еще до герцога Шартрского, предпочел английское платье, умелый и простой покрой которого выгодно подчеркивал его фигуру, достойную античного героя, и великолепные ноги, при виде которых любой танцовщик из Оперы побледнел бы от зависти. Его рединготы копировали, от манеры завязывать галстук приходили в восторг, а когда маркиз де Понталек снисходил до того, чтобы надеть придворный костюм, никто не мог соперничать с ним в великолепии.

Но любая роскошь обходится дорого, тем более что маркиз к тому же любил азартные игры и женщин. Его состояние — по тем временам немалое — растаяло как снег под весенним солнцем, и Жоссу не оставалось ничего другого, как подыскать себе богатую невесту. Обе семьи обсудили этот вопрос, королева соизволила принять в этом участие, и вскоре невесту маркиза привезли из монастыря, где она завершала свое образование.

Отец девушки давно умер. Себастьян, старший брат Анны-Лауры, погиб за два года до этого, далеко от дома на одном из пиратских судов в Индийском океане. Так что в семье не осталось близкого родственника-мужчины, чтобы повести Анну-Лауру к алтарю. Она приехала в Париж в сопровождении своей крестной матери, госпожи де Сен-Солан. Мать невесты, Мария де Лодрен, была слишком занята, чтобы терять время в Версале, даже когда речь шла о свадьбе ее дочери. К тому же судьбу девушки решила сама королева.

Госпожа де Лодрен была женщиной энергичной и суровой. Она страстно любила мужа и так и не смогла обрести покой после его смерти. Некоторым утешением стало то, что она заняла его место в семейном доме. В Сен-Мало этому никто не удивился. За последние сто лет там уже видели трех женщин — мадам де Босежур Соваж, мадам Онфруа дю Бур и мадам Лефевр Депре, — с успехом снаряжавших корабли. Погрузившись с головой в дела, Мария де Лодрен уделяла мало времени своим детям, особенно Анне-Лауре. Девочка, не представлявшая, что между детьми и родителями могут существовать куда более теплые отношения, не особенно от этого страдала, и всю свою нежность она отдала госпоже де Сен-Солан, ее крестной матери.

Несмотря на долги Жосса, госпожа де Лодрен сочла этот союз весьма желательным. Понталеки были старинным, уважаемым родом, у них был титул, и если их владения на континенте пострадали от излишеств молодого маркиза, то в Санто-Доминго они сохранили плантацию сахарного тростника. Это владение приносило бы отличную прибыль, если бы только Жосс соизволил им заняться. Или хотя бы просто съездил туда, чтобы призвать к порядку зарвавшегося управляющего. Но Жосс ненавидел путешествия по причине отсутствия комфорта и из-за врожденной лени. Как только брачный контракт был подписан, Мария де Лодрен взяла дело в свои руки и отправила туда верного человека на хорошо вооруженном корабле с командой, готовой оказать ему любую помощь. Управляющего повесили, и в течение трех лет плантация устойчиво приносила солидный доход. Но в 1791 году во время восстания негров она превратилась в пепел, залитый кровью.

Все эти меркантильные интересы ускользнули от внимания Анны-Лауры. И потом — ее мнение никого не интересовало. Очарованная миром, в который она попала, девушка видела свою будущую жизнь только в розовом свете. У ее жениха была обворожительная улыбка, тем более ценная, что улыбался Жосс редко. Анна-Лаура тут же в него влюбилась, и после свадебной церемонии в версальской часовне ей казалось, что перед ней открылись двери рая. Разве Жосс не поклялся, что будет любить ее, защищать ее и хранить ей верность, пока смерть не разлучит их?

Очарование не разрушила и первая брачная ночь, к которой Жосс, в те времена пылко влюбленный в актрису театра «Комеди-Франсез», отнесся как к обременительной повинности. В своем эгоизме он не задумался ни на секунду, что наносит глубокую рану молодой девушке, ставшей его женой. И все-таки Анна-Лаура не перестала его любить. Она была настолько невинна, что вообразила, что именно так и ведут себя обычно мужья, и во всем упрекала только себя.

Анна-Лаура не знала о любви ничего. В детстве она читала рыцарские романы, а в двенадцать лет летним вечером на берегу пруда в Комере, где громко квакали лягушки, девочку поцеловал кузен, ее ровесник. Его поцелуй не доставил ей никакого удовольствия. Больше Анна-Лаура никогда не видела своего кузена. Семейная распря разлучила их. Первый опыт разочаровал девочку, а ночь с Жоссом укрепила Анну-Лауру во мнении, что любовь не имеет ничего общего с грезами молоденьких девушек.

Медовый месяц с Жоссом де Понталеком оказался совсем коротким — маркиз поспешил вернуться к удовольствиям придворной жизни, не испытывая никаких угрызений совести. А так как вскоре Анна-Лаура забеременела, то Жосс воспользовался этим, Чтобы удалить ее от себя. Он устроил жену вместе с Августиной де Сен-Солан в прелестном доме на улице Бельшас в Париже и нечасто вспоминал о «ей, развлекаясь со своей актрисой. Тем не менее он почитал себя обязанным время от времени навещать жену, и молодая маркиза не особенно жаловалась на свое затворничество. У нее был свой сад, птицы, звон колоколов женского монастыря по соседству, две-три приятные соседки и тошнота по утрам. Первые волны революции обошли стороной ее дом, и если бы Анна-Лаура вела дневник, то, как и король Людовик XVI, она записала бы „ничего не произошло“ в тот день, когда парижане взяли штурмом Бастилию.

Иногда маркиза выходила из дома — она очень любила берега Сены и сад Тюильри, где прогуливалась вместе со своей крестной, любуясь солнечными бликами на темной воде. В октябре женщины оказались свидетельницами того водоворота, который захватил Париж.

Подчинившись требованию толпы, из Версаля вернулась в Париж королевская семья. За каретой, двигавшейся очень медленно под палящим солнцем по пыльной дороге, следовали почти две тысячи повозок.

Анну-Лауру затолкали, чуть не задушили, она потеряла в толпе крестную. Женщина погибла бы под колесами, если бы не хладнокровие гвардейца, подхватившего ее в последний момент. И все-таки из-за этих ужасных событий Анна-Лаура потеряла ребенка. Это был мальчик, и Жосс загрустил, чем тронул сердце жены. Маркиз не стал терять времени даром, и одиннадцать месяцев спустя родилась Селина. Отец отреагировал на появление на свет дочери вздохом разочарования.

А Анне-Лауре малышка принесла огромное, ни с чем не сравнимое счастье. Она отдала крошке всю ту любовь, которой пренебрег ее муж. Казалось, маркиз все меньше и меньше интересуется женой, но занятая малышкой Селиной Анна-Лаура от этого не страдала и вполне смирилась со своим положением. Она не считала себя красавицей и уделяла мало внимания своей внешности, несмотря на уговоры госпожи де Сен-Солан и даже старого герцога Нивернейского, жившего по соседству и ставшего ее другом. Анна-Лаура жила только ради улыбки своей дочери, забыв обо всем на свете.

Обитатели пригорода Сен-Жермен уезжали подальше от мятежного Парижа на берега Рейна, в Голландию или в Англию. Монастырь закрылся, его колокола больше не звонили, революция разрушила привычный мир. Но Анне-Лауре казалось, что она в безопасности в своем гнездышке.

И тут началась эпидемия оспы, с одинаковой легкостью проникавшей в богатые и бедные кварталы. Ее жертвами стали многие из тех, кто не уехал в эмиграцию, и среди них крестная Анны-Лауры и ее обожаемая дочка…

Горе совершенно сломило молодую женщину. Она словно окаменела, жили только ее руки, обнимавшие крохотное безжизненное тельце, и переполненное страданием сердце. Наконец мужу удалось оторвать ее от Селины. Но как только Анна-Лаура поняла, что ее бесценное дитя хотят побыстрее похоронить, она превратилась в волчицу. Теперь она была во власти только одной мысли — вернуться в Комер, овеянный самыми теплыми воспоминаниями, где родилась Селина, похоронить малышку там и остаться рядом с ней. И, разумеется, никогда в жизни больше не возвращаться в этот ужасный, сошедший с ума Париж! Анна-Лаура больше не хотела видеть Жосса. Он не нашел ни слова сожаления об умершем ребенке, ни нежного или дружеского жеста по отношению к своей несчастной жене. У них еще будут дети, стоит ли так горевать!

Услышав эти слова, Анна-Лаура поняла, что готова возненавидеть мужа, и заторопилась с отъездом. Только дом, где прошло ее детство, сможет исцелить ее. Она не предполагала, что мятежники не пощадили и его. Это стало для нее еще одним жестоким ударом. Перед ее взором предстала печальная картина. За полуразрушенными башнями феодального замка она увидела то, что осталось от прекрасного строения в стиле эпохи Возрождения, — обгоревшие стены, провалы окон, устремленные к небу каминные трубы. Охваченные яростью бунтовщики разрушили не просто жемчужину бретонской архитектуры, они уничтожили убежище, где молодая маркиза надеялась пережить свое горе. Оказалось, что только службы и часовня не пострадали от пожара. Что ж, по крайне мере Селина найдет здесь свой последний приют!

Теперь, после похорон девочки, исполнив все по своему желанию, Анна-Лаура как будто немного успокоилась. Ее окружала успокоительная летняя ночь — темно-синее, усыпанное звездами небо, ароматы леса и земли. Лес Бросельянд обнимал раненый Комер, утешая и Анну-Лауру…

Крепкая рука потянула Анну-Лауру назад, вырывая из плена задумчивости:

— Прошу простить меня, госпожа маркиза, но вы промочите ноги! — раздался голос старого Конана.

Только тут Анна-Лаура заметила, что подошла почти к самой воде. Ей удалось улыбнуться в ответ на заботу старика.

— Я просто задумалась, Конан. Хотя, возможно, мне бы стоило поискать дворец феи Вивианы. Вспомните, как рассказывал о нем крестный, когда я была совсем маленькой!

— Я не забыл, но не стоит топиться ради того, чтобы туда попасть. Да и в рай эта дорога не приведет! Если вы решите лишить себя жизни, то вы никогда не встретитесь с маленькой Селиной, к тому же совершите большой грех.

Грех! Это совсем не заботило Анну-Лауру. Даже в монастыре она не проявляла рьяного благочестия, но ей не хотелось обижать старого друга.

— Не бойтесь, Конан. Я никогда этого не сделаю. Я вам обещаю.

— И слава богу! Пойдемте лучше к нам. Барба уже, должно быть, развела огонь. Она вам приготовит поесть и постелит постель. Ваш кучер может спать в конюшне.

— Благодарю вас, но раз я больше не могу жить в собственном доме, то нам лучше немедленно отправиться в обратный путь. Скоро рассвет, а я не могу подвергать вас опасности.

— Местных нечего бояться, и вам здесь ничего не грозит. Вас всегда здесь любили.

— Я знаю об этом. Не буду скрывать, я собиралась остаться в замке. Но теперь это невозможно. Если о моем приезде станет известно, вы можете прострадать. Все меняется, и люди тоже…

— Мы с Барбой уже старые. Кого нам бояться в нашем-то возрасте?

— Ничего нельзя знать заранее, И я хочу, чтобы вы остались живы и берегли то, что мне дороже всего на свете.

Разговаривая, старик и молодая женщина поднялись к увитой плющом старой стене, у которой в зарослях была спрятана карета. Высокий мужчина двинулся им навстречу.

— Если госпоже маркизе будет угодно, мы можем выехать немедленно, — заговорил Жоэль Жуан. — Лошади достаточно отдохнули и легко довезут нас до следующей станции.

— О лошадях ты подумал, — укоризненно заметил Конан, — но лучше бы ты позаботился о своей хозяйке, парень. Она-то ни минуты не отдохнула!

— Но скоро рассвет, и нам не стоит здесь задерживаться.

— Мы уезжаем, Жуан! — вздохнула Анна-Лаура. — Пойду попрощаюсь с Барбой. Но потом я обязательно вернусь, — она обняла старика, — и выстрою новый дом.

Анна-Лаура попрощалась с супругами Ле Кальве и, снабженная благословениями, пожеланиями доброго пути и кое-какой провизией на дорогу, маркиза де Понталек села в свою карету, бросив последний взгляд на часовню.

— Мы за ней присмотрим, — сказала Барба, заметив этот печальный взгляд.

Карету тряхнуло, и Анна-Лаура вздрогнула, возвращаясь в настоящее. У нее было странное чувство, что она словно потеряла нечто важное, но очень давнее, относящееся к ее детству, что ей не суждено найти.

Она утратила свои иллюзии, которые ей удавалось сохранять та долго, несмотря ни на что. Теперь они растаяли как дым, как утренний туман, обнажив неприятную и горькую правду.

Анна-Лаура осознала это так остро, слезы помимо ее желания хлынули из глаз, и она разразилась рыданиями. Анна-Лаура плакала и плакала, пока, обессиленная, не сползла на пол кареты, лишившись чувств…

Там ее и нашел Жуан, когда они остановились в первый раз, чтобы сменить лошадей. Он испугался, поспешил уложить ее на сиденье, смочил ей виски водой, поднес к носу нюхательную соль. И Анна-Лаура пришла в себя — Жуан услышал легкий вздох и шепот:

— Мы уже приехали?

— Нет еще.

— Тогда в путь!

Она снова закрыла глаза, свернулась клубочком, словно котенок, и уснула. Жуан нашел покрывало, укрыл ее и так поставил дорожные сундуки, чтобы молодая женщина не упала.

Пока меняли лошадей, он оставался рядом с ней, думая о том, не отвезти ли маркизу, даже против ее воли, к матери в Сен-Мало. Жуан отдавал себе отчет в том, что такой поступок только рассердит молодую женщину, тем более что Анна-Лаура отличалась истинно бретонским упрямством. Знал он и то, что никогда не поступит против ее воли, хотя возвращение в Париж ничего хорошего им обоим не сулило. Жуан мгновение смотрел на тонкое, благородное лицо в обрамлении белокурых локонов, выбившихся из-под черного капюшона, такое трогательное со следами слез и синевой вокруг закрытых глаз. Он поднял изящную ручку и прикоснулся к ней губами. Удостоверившись, что Анна-Лаура надежно устроена, он расплатился за лошадей, выпил одним глотком стакан сидра, который ему с игривой улыбкой подала служанка. Не ответив на ее заигрывания, Жуан забрался на козлы, и карета выехала со двора. Дорога до Парижа была неблизкой, и ему хватило времени обдумать, что предпринять дальше. И у него еще оставалась смутная надежда на то, что маркиза де Понталек, выспавшаяся и отдохнувшая, все же внемлет его доводам и не вернется в Париж. В любой момент, даже у самых ворот столицы, Жуан будет готов развернуть лошадей и отправиться туда, куда она ему прикажет…

В то же самое время в Париже ранним прохладным утром жители двух предместий — Сент-Антуан и Сен-Марсо — собирались по призыву своих вожаков, среди которых был и знаменитый Сантер, пивовар из Сент-Антуана. Официальным предлогом для сбора послужила годовщина клятвы, которую намечено было отпраздновать в Национальном собрании. Но вскоре всех этих возбужденных людей, среди которых были женщины и дети, охватила лихорадка неповиновения. По толпе пробегали слухи — король отправил в отставку министров-якобинцев, чтобы назначить других, верных престолу; король отказывается подписать декрет о высылке непокорных священников; король отказался принять в день праздника тела господня процессию, которую возглавили присягнувшие новой власти священники из прихода Сен-Жермен-л'Оксерруа, который на протяжении столетий был приходом королевского дома Франции.

Солнечное утро предвещало жаркий безветренный день. Именно жара и подогрела спустя несколько часов горячие головы, опьяненные ненавистью, отважившиеся на штурм «замка».

Но пока в королевской резиденции было спокойно. Королевскую семью охраняли швейцарцы и конституционные гвардейцы, сменившие личную охрану, которую потребовали уволить члены Национального собрания. В своих покоях королева Мария-Антуанетта совершала утренний туалет в окружении своих фрейлин, а в прихожей маркиз де Понталек, старый герцог Нивернейский и еще несколько придворных, сохранивших верность престолу, ждали, пока их примут. В садах щебетали птицы. Розы, лилии и левкои наполняли благоуханием воздух, а над Сеной низко кружили чайки, высматривая добычу.

Еще несколько безмятежных мгновений были наполнены покоем, но восстание взорвало эту мирную тишину…

Стоял жаркий день 20 июня 1792 года…

Глава 2ВОДОНОС

Три дня спустя Жосс де Понталек стоял перед зеркалом и пристально рассматривал свой наряд, который он надел к ужину в посольстве Швеции. Правда, самого посла, барона де Сталь-Гольштейна, в посольстве не было. Король Швеции отозвал его в феврале. Это случилось из-за жены посла, урожденной Жермены Неккер, проявившей излишнее сочувствие новым идеям. Но это решение нисколько не изменило поведение мадам Неккер, и она продолжала посещать модные салоны на улице Бак. Она была молода, независима и не слишком дорожила узами брака. Жермена была к тому же богата, так как ее отец, швейцарский банкир Неккер, был министром финансов при короле Людовике XVI. Мужа она ценила только за то положение в обществе, что он ей дал, и за титул жены посла. Что же до остального, то Жермена де Сталь не видела никаких причин, чтобы отправляться мерзнуть на север Европы, когда жизнь в Париже была такой приятной.

Капризы госпожи де Сталь и ее блестящий ум забавляли Жосса де Понталек. Ему к тому же нравилось бывать в обществе, где не слишком уважали королевскую власть, но питали привязанность к самому принципу монархизма и потому желали спасения короля и его семьи. В доме баронессы де Сталь Жосс встретил обворожительную Шарлотту де Сенсени, молодую вдову, не слишком богатую, но удивительно красивую. Шарлотта охотно бывала в богатом доме, где собиралось такое изысканное общество.

Госпожа де Сенсени сразу обратила внимание на маркиза де Понталека, который умел нравиться женщинам. Обаяния ему добавляла и собственность его жены, которая была настолько велика, что растранжирить ее было не так-то легко. А Жосс с упоением поддался мгновенному капризу, который часто перерастает в пылкую страсть. Пока дело еще не зашло слишком далеко, но сам маркиз признавал, что весьма увлечен красавицей-вдовой. Он до последних мелочей помнил тот день, когда Шарлотта стала его любовницей. Маркиз был весьма искушен в любовных утехах, но даже он впервые встретил сочетание неотразимой внешности с утонченным любовным искусством, благодаря которому мужчина не будет знать пресыщения. И Жосс понял, что он способен на безумства ради того, чтобы удержать эту женщину. Но прежде чем безумствовать, ему необходимо завладеть безраздельно собственностью Анны-Лауры, ведь маркиз оставался единственным Наследником внушительного состояния своей жены. А для того чтобы оно перешло законным путем в его руки, требовалось совсем немногое…

Он улыбнулся своим мыслям и в последний раз оглядел свое отражение в зеркале. Черный фрак подчеркивал его широкие плечи, высокий бархатный воротник подчеркивал значительность осанки. Достоинство и даже высокомерие читалось на его лице. Жилет из зеленой парчи, украшенный двумя золотыми брелоками, туфли с золотыми пряжками и красными каблуками придавали некоторую живописность его облику. Несомненно, этот костюм был излишне элегантен для тревожного времени, но Жосс не собирался изменять своим привычкам и предпочел бы умереть, но ни за что бы не надел костюм, принятый революционерами той поры и ставший модным — широкие матросские штаны, плебейская куртка с узкими фалдами и многочисленными пуговицами, так называемая карманьола, И ужасающий красный колпак, наводящий на воспоминания о каторжниках. Всего три дня назад разъяренная толпа, захватившая Тюильри, нарядила в такие колпаки короля и дофина.

Бросив последний взгляд в зеркало, маркиз повернулся, чтобы взять с комода платок, и его улыбка тут же погасла. Перед ним стояла собственная жена. Он скользнул недоуменным взглядом по ее растрепанным белокурым волосам, ниспадающим из-под широкополой черной шляпы, бледному лицу со следами слез и черным глазам, смотревшим на него с ужасом. Хотя Жосс меньше всего ожидал увидеть Анну-Лауру здесь, в Париже, у него хватило самообладания, чтобы скрыть разочарование и выдавить из себя улыбку:

— Вы вернулись? — спросил он, натягивая перчатки, что позволило ему больше не смотреть на Анну-Лауру. — Разве вы не собирались остаться подольше в этом вашем обожаемом лесу?

— От Комера остались одни руины. Там побывали бунтовщики. Уцелели только службы и часовня, но и она пострадала…

— Я глубоко опечален. Я знал, как вы дорожите этим домом. Но, учитывая цель вашего путешествия, остается только радоваться, что часовню не разрушили.

Он взял руку жены и поцеловал ее — церемонно и холодно. Но Анна-Лаура привыкла к его поведению и не ожидала от мужа большего. Она внимательно посмотрела на наряд маркиза, и ее осуждающий взгляд остановился на зеленом жилете.

— Вы собираетесь на бал? Мне казалось, что мы в трауре. Неужели ваша дочь так мало значила для вас?

— Моя дорогая, мы живем в такое время, когда не пристало выставлять напоказ свои личные переживания. Я отправляюсь не на бал, а в посольство Швеции, куда я приглашен. Там я предполагаю узнать более достоверные новости об истинном положении вещей, чем те, о которых судачат на улицах. Только бывая в таких местах, можно оставаться в курсе событий.

— И что же произошло, пока меня не было в городе? От самых городских ворот нас преследуют странные слухи и еще более странные личности…

— Нас? Вы, вероятно, имеете в виду Жуана… Я полагаю, он заботился о вас в дороге?

— Вы, я вижу, этим недовольны?

Это был неожиданный удар. Но маркиз без промедления парировал его:

— Вы, вероятно, потеряли рассудок, если обвиняете меня в подобных вещах. Он был обязан защищать вас. Жуан выполнил свой долг. Завтра же я отблагодарю его.

— Он будет счастлив! Но вернемся все же к последним событиям. Расскажите же мне, что происходит?!

— Горожане взбунтовались и три дня назад ворвались в Тюильри, чтобы заставить короля вернуть министров Ролана, Сервана и Клавьера и принять закон об изгнании непокорных священников. Но зачем вы заставляете меня все это рассказывать, когда вы ничего не смыслите в политике?

— Я прошу вас — продолжайте!

Маркиз внимательнее вгляделся в лицо жены. Что-то в ее голосе и поведении показалось ему необычным. Он привык к тому, что в его присутствии Анна-Лаура всегда была застенчива, сдержанна и молчалива. Маркизу на мгновение показалось, что перед ним стоит совсем другая, неизвестная ему женщина… Если, конечно, допустить, что он хорошо знал ту, на которой с такой неохотой женился!

— Прошу меня простить, но у меня совершенно нет времени для пространного разговора! И потом, ваш старый друг герцог Нивернейский сможет рассказать вам больше, чем я. Двадцатого июня он провел во дворце целый день. Говорят, что во время этой смуты он даже заслонил собой короля. Правда, король отстранил его, не желая, чтобы пожилой человек пострадал вместо него…

— Говорят? Значит, вас там не было?

Жосс раздраженно поднял бровь. Ему совершенно не нравился этот неожиданный допрос, но он сдержался и не произнес в гневе тех слов, о которых потом мог пожалеть.

— Я присутствовал при утреннем туалете его величества, — заговорил он тем тоном, которым говорят с непонятливым ребенком, — а потом я отправился к королеве. Но я плохо себя почувствовал. В тот день было так жарко, что мне чуть было не стало дурно. Королева посоветовала мне подышать воздухом, и я отправился в Отей. В Париже все еще было спокойно. Люди собирались группами, но ничто не предвещало грозы.

Глаза Анны-Лауры смотрели на маркиза с удивлением и недоверием. Как странно… Внезапное плохое самочувствие в тот самый момент, когда опасность грозит монархам. Жосс двадцать раз дрался на дуэли, и никто не осмелился бы назвать его трусом. Что же до его здоровья, то оно всегда было отменным, и маркиз никогда не страдал от приступов удушья. И потом, что ему было делать в Отее? Несмотря на всю свою наивность, молодая женщина нашла это объяснение странным и тут же вспомнила слова Жуана: «Он не любит королеву, и мне даже кажется, что маркиз ее ненавидит…» Неужели Жуан сказал правду и у Жосса настолько низкая душа, что он мог бросить свою королеву в беде? Тогда, значит, слуга не солгал, утверждая, что получил приказ маркиза убить Анну-Лауру… Она уже собиралась задать еще один вопрос, когда в комнату вошел без доклада, как член семьи, граф Александр де Тильи и весело воскликнул:

— А я за тобой, мой дорогой! Не хочешь ли поужинать в приятной компании?

Элегантный и развязный одновременно, затянутый в синий фрак под цвет глаз, с припудренными волосами, веселый и дерзкий, как паж, кем он и был когда-то, граф Александр, как и его друг Понталек, был из тех мужчин, которых ни одна женщина не в силах забыть после даже мимолетной встречи. Хотя сама Анна-Лаура принадлежала к малому числу дам, кто вспоминал о нем без удовольствия. Граф был игроком и неисправимым ловеласом, ходили даже слухи о его чрезмерной жестокости. Он всегда был верным спутником Жосса во всех его похождениях, поэтому молодая женщина его недолюбливала. Этим вечером его появление оказалось особенно некстати. Маркиз и граф Александр встречались редко, и граф никогда не обращал внимания на маркизу де Понталек. Но на этот раз де Тильи не удалось проигнорировать ее. При виде молодой женщины он смолк, но придворная выучка спасла его. Молодой человек никак не выразил своего удивления и изящным поклоном приветствовал хозяйку дома:

— Прошу прощения, сударыня, за столь фамильярное вторжение. Я не предполагал, что буду иметь счастье лицезреть вас. Я полагал, что вы в своем поместье, на своей земле…

— Вы верно выразились, назвав поместье землей, так как замка больше не существует. Поэтому мне пришлось вернуться…

Красивое лицо графа на мгновение омрачилось:

— Ах, так там тоже беспорядки… Увы, мы переживаем печальные времена. И все-таки позвольте мне выразить сожаление по поводу вашего возвращения. У вас была возможность свободно выехать из Парижа. Зачем же снова подвергать себя здесь опасности?

Жосс рассмеялся:

— До чего ж ты недогадлив! Неужели ты забыл, что мы женаты? Маркиза лишь пожелала воссоединиться со мной, вот и все…

Но Тильи не разделял веселости своего друга. Его лицо оставалось озабоченным.

— Я не вижу повода для шуток! Для госпожи маркизы было бы куда лучше отправиться в Англию или в Голландию и там дожидаться твоего приезда. Мы все уедем. Последние события пробудили в людях страх, и многие из моих знакомых сочли за лучшее закрыть свои дома и уехать.

— Страх? В твоих устах это слово звучит странно. И потом, просто смешно поддаваться панике из-за одного неприятного случая. Разве парижане, я говорю о людях достойных, а не о всяком сброде, — не возмущены тем, что произошло в Тюильри? Я знаю, что начат сбор подписей под протестом против действий мерзавцев двадцатого июня, и подписей становится все больше. К тому же Лафайет потребовал, чтобы Национальное собрание приняло меры против якобинцев. Всем известно, что беспорядки — это их рук дело. И потом, смелость короля произвела большое впечатление…

— Все это так, но ты ведь знаешь, мой друг, что королева никогда не примет помощь какого-то Лафайета — человека, которого она презирает. А армия марсельских бандитов, которая ускоренным маршем направляется к Парижу?! Это известные головорезы.

Поэтому люди разумные думают о том, чтобы найти убежище. Вот тебе свежий пример. «Деяния апостолов», наша любимая газета, с которой я имел удовольствие сотрудничать, закрывается. Ривароль уезжает в эмиграцию. Что же касается твоего соседа, Талейрана-Перигора, бывшего епископа Отейского, который только что вернулся из Англии, так он даже не стал распаковывать вещи.

— Он сразу же отправился в Лондон. Вполне понятно, что он не собирается здесь задерживаться. Но мой сладкоречивый друг, почему ты сам не уезжаешь?

— Это может произойти. Верньо меня к этому подталкивает.

— Верньо? Этот жирондист? Человек, поддержавший бунтовщиков, которому королевская семья обязана четырьмя часами страха и оскорблений? Что у тебя общего с подобным типом? — воскликнул Жосс, не пытаясь скрыть своего возмущения.

Тильи смахнул воображаемую пылинку со своего жабо и вздохнул:

— А что ты хочешь? Он меня любит. А ты же знаешь, как тяжело помешать людям любить тебя. И все-таки я не тороплюсь собирать вещи. Я слишком незначительная фигура, чтобы мной заинтересовались. И потом… Жизнь в Париже дарит столько удовольствий тому, кто умеет их искать. Поэтому сегодня вечером…

— Ты и в самом деле собирался пригласить меня на ужин? И куда же?

— В Пале-Рояль…

— К герцогу Филиппу, который весьма скоро будет именоваться просто Филиппом?

— Нет, не к нему, а к госпоже де Сент-Амарант. У нее самый лучший повар в Париже, а ее дочь Эмилия — самая красивая женщина в городе… Разумеется, после госпожи де Понталек, — галантно добавил граф, ослепительно улыбаясь Анне-Лауре и так пристально глядя на нее, что та покраснела. Жосс нахмурился:

— Вам следует отдохнуть, моя дорогая, — с необычной нежностью произнес он, повернувшись к жене. — Путешествие утомило вас, и Тильи вас простит. Если, конечно, он сам не намерен попросить прощения, — строго произнес Жосс. И, не давая молодому человеку возможности ответить, маркиз проводил жену до двери и открыл ее. Но когда Анна-Лаура уже собиралась переступить порог, Жосс удержал ее и поцеловал в лоб:

— Спите спокойно! — прошептал он. — Сон облегчает боль…

Удивленная порывом мужа, Анна-Лаура застыла у закрывшейся двери на галерее. Вдруг она услышала резкий голос мужа:

— Ты напрасно упражняешься в любезностях с госпожой де Понталек, а упоминание о Сент-Амарантах было абсолютно неуместным. Это всего лишь шлюхи!

Молодая женщина задержалась еще на минуту, совершенно сбитая с толку. Неужели это тот же самый человек, который с холодным равнодушием отпустил ее в опасную поездку и который, если верить Жуану, приказал ее убить? Какое счастье, что она отказалась верить в это и отнесла это странное признание на счет ревности. Анна-Лаура никогда не сомневалась, что однажды сердце ее мужа смягчится и произойдет чудо. Молодая женщина так нуждалась в любви, что мимолетное проявление нежности тут же сняло камень с ее души. А так как иллюзии всегда готовы расцвести в ее добром и доверчивом сердце, маркиза решила, что именно в эти тревожные времена ее семейная жизнь может измениться. Жосс будет жить здесь в особняке и не станет больше скрываться в своем холостяцком жилище. И если их ждет смерть, то они примут ее вместе… если только Жосс не решит уехать из Франции. В таком случае она последует за мужем даже на край света, если он того пожелает.

Анна-Лаура направилась в свою спальню. Проходя мимо большого зеркала, она замедлила шаг и остановилась. Этот Тильи только что дал ей понять, что она красива, а молодая женщина впервые слышала откровенный комплимент. Скорее всего его слова не более чем придворная вежливость, но он бы не стал произносить эти слова, если бы в них не было хоть капли правды. Никто из окружавших Анну-Лауру людей никогда не говорил ей о ее внешней привлекательности, если не считать недавнего признания Жуана и его дерзкой попытки сбить ее с пути истинного.

В зеркале отразилась стройная фигура, чье изящество подчеркивало строгое черное платье, бледное лицо, утратившее округлость юности, водопад белокурых волос, четко очерченные брови и темные глаза, неожиданные при светлых волосах. Анна-Лаура с некоторым любопытством смотрела на свое отображение, словно видела впервые. Сама женщина отнюдь не считала себя красавицей, тем более что ни ее муж, ни свалившаяся на нее тяжесть потерь не давали ей оснований, чтобы изменить мнение о своей наружности. Как полагала Анна-Лаура, чтобы считаться красавицей, надо обладать голубыми глазами. Черные глаза — это ошибка природы, ими она обязана своей прабабушке-испанке. И потом, будь она немного счастливее, красота ее могла бы расцвести в полную силу: счастье украшает женщину. Так что слова графа — не более чем любезность. И потом, все это не имеет никакого значения…

Анна-Лаура пожала плечами, бросила последний взгляд на зеркало и двинулась дальше в свою спальню. Ее камеристка Бина уже распаковывала дорожный сундук, раскладывая по местам белье и предметы туалета, и роняла крупные безутешные слезы. Маркизу встревожили слезы ее камеристки. Они с Биной были одного возраста и знали друг друга с детства, ведь Бина была дочерью Матюрины, горничной госпожи де Лодрен. После свадьбы Анны-Лауры Бина стала ее камеристкой, хотя эту девушку никто не назвал бы сокровищем. Она была легкомысленной, довольно неловкой, излишне болтливой, но все ее недостатки искупались неизменно ровным настроением и усердием в работе. Бина была красивой блондинкой с голубыми глазами. Она искренне радовалась тому, что перебралась вместе с хозяйкой из Бретани в Париж, где, как ей казалось, она могла бы преуспеть.

Бина обожала малютку Селину. Когда безутешная Анна-Лаура в своем горе не могла проронить ни слезинки, ее камеристка рыдала так отчаянно, что маркиз, которого она боялась до дрожи в коленях, не выдержал и резко отчитал ее.

Увидев, что Бина плачет, разбирая ее вещи, Анна-Лаура решила, что та все еще оплакивает умершую малышку.

— Будь же благоразумной, Бина, — заговорила маркиза. — Наш маленький ангел теперь на небесах. Она лежит в часовне у пруда, а старые Барба и Конан будут присматривать за могилой.

— Это утешает, — всхлипнула девушка, — но я оплакиваю не малышку…

— Тогда почему же ты плачешь?

— Госпожа маркиза должна была бы спросить, о ком я плачу… — И камеристка, упав на кушетку, разразилась громкими рыданиями.

Анна-Лаура придвинула стул и села рядом с кушеткой.

— Расскажи мне, что тебя так расстроило, — мягко сказала она. — Может быть, я могу помочь тебе?

— Ох нет, мадемуазель Анна-Лаура, вы ничем не можете помочь. Это все из-за Жоэля…

— Из-за Жуана?

— Другого-то у нас нет. А теперь и его не будет! Он… Он уехал! — И Бина снова зарыдала.

— Как это уехал? Мы же только что приехали!

— Вот и я ему так сказала, но он меня и слушать не стал. Отправился прямиком к господину маркизу, но хозяин ответил, что у него нет времени и что он поговорит с ним завтра.

— И Жуан отважился уехать безо всякого разрешения?!

— Да. Он оставил записку для вас. Я должна вам ее передать, как только мы останемся одни…

— Так давай же ее сюда!

Бина вынула из-за корсажа сложенный и запечатанный листок, который она все не решалась выпустить из рук, мучимая любопытством. Но печать без герба была большой, плотной и хорошо держалась. Бина пристроилась за плечом у хозяйки, чтобы все-таки исхитриться и прочесть записку, но Анна-Лаура отлично знала все ее уловки и отодвинулась подальше. Но Бине хватило одного взгляда, чтоб прочесть по крайней мере одно слово: «Остерегайтесь!»

Какое разочарование! Было бы из-за чего устраивать все эти тайны! Анна-Лаура подожгла листок свечой и отправила догорать в камин. Решительно, Жоэль Жуан сошел с ума, и его поведение совершенно необъяснимо. Человек получает приказ убить свою хозяйку, но не делает этого, потому что якобы любит ее. Не успевает он войти в дом, как тут же исчезает, оставив это нелепое предупреждение. Если бы Жуан и в самом деле ее любил, то ему следовало бы остаться и защитить ее, разве не так? Нет, она не ошиблась, не оверив этому безумцу. Да, Жосс был удивлен и явно недоволен, но он просто не ожидал столь скорого возвращения жены. Жуан ввел ее в заблуждение, чтобы сбить с пути истинного. А Бина тем временем продолжала плакать.

— Так ты его любишь? — Девушка не ответила, но усердно закивала головой. — А он давал тебе понять, что тоже любит тебя?

— Ну, я не уверена… Да. Он всегда был со мной таким любезным, мы часто с ним разговаривали. Жоэль часто меня расспрашивал о моей жизни в Сен-Мало, в Ля-Лодренэ или в Комере. Вот я и подумала, что он ко мне неравнодушен и что потом, возможно… А он взял и уехал! И я думаю, что навсегда.

— Жуан сказал тебе, куда едет?

— Сначала он собирается пожить у своего друга. А вообще-то он хочет стать солдатом. Жуан собирается сражаться против германского принца, который хочет освободить короля. Ну что за чушь! Ведь король не в тюрьме! Зачем его освобождать? Это все ложь…

— Нет, это не ложь. Жуан человек честолюбивый, он не хочет вечно быть слугой. А теперь все эти новые идеи о свободе, равенстве, братстве вскружили ему голову. Так он сказал тебе «прощай»?

— Нет, только «до свидания».

— Ну вот видишь! Не плачь, вы еще увидитесь… А теперь помоги мне наконец смыть эту ужасную пыль.

Бина побежала на кухню за горячей водой, а Анна-Лаура начала с блаженным вздохом освобождаться от одежды. Как приятно оказаться дома, в покое и тишине, увидеть свой маленький сад, после того как она несколько дней тряслась в карете. С наступлением ночи жара спала. Окна, выходящие в сад, были открыты, и воздух был напоен ароматом левкоев и цветущих лип. Молодая женщина понимала, что эта тишина объясняется тем, что квартал почти опустел, что страх согнал с места его обитателей. И все равно Анна-Лаура наслаждалась тишиной. Она подумала о муже и спросила себя, как можно в такой вечер добровольно запираться в душной гостиной, среди множества людей, когда ночь так прекрасна! Нет, решительно они с Жоссом такие разные люди!

Из ванной комнаты донесся голос Бины:

— На кухне недостаточно горячей воды, так что ванна будет еле теплая, но я подумала, что в такую жару это только приятно. И я добавила в воду немного росного ладана.

— Ты правильно сделала.

Спустя некоторое время Анна-Лаура с вымытыми, высушенными при помощи множества полотенец и заплетенными в косы волосами надела свежую ночную сорочку, улеглась в постель и уснула безмятежным сном.

Разбудил ее гневный голос Жосса. Он разносился по всему дому и достигал спальни маркизы. Через минуту ее муж распахнул дверь. Он рявкнул с порога:

— Жуан перешел на сторону врага! Вы можете мне объяснить, что произошло?

— Вам должно быть это известно лучше, чем мне. Он был вашим слугой, а не моим, — парировала Анна-Лаура. Она с удивлением обнаружила, что разговаривает с мужем в том же резком тоне, что и он с ней. — Жуан жил рядом с вами. Кому, как не вам, знать о его намерениях?

— Намерениях? Какие могут быть намерения у прислуги?

— Я полагаю, что каждое человеческое существо их имеет. И потом, возможно, вашему Жуану просто нестерпимо было оставаться слугой.

Глаза маркиза настороженно сузились:

— Он что, откровенничал с вами, и вы опустились до того, что стали его слушать?

— Если вы не желали, чтобы я с ним говорила, вам следовало бы самому сопровождать меня в Комер. Да, ваш слуга дал мне понять, что после возвращения в Париж намерен присоединиться к тем, кто будет сражаться на границах. Я полагала, что вам об этом уже известно.

— Меня он в известность не поставил и правильно сделал. Но он еще раскается в этом, когда я до него доберусь. Если человек мне принадлежит, он не может просто так от меня уйти.

— Жуан не ваш раб! Боюсь, что впредь при таких ваших взглядах у нас будут трудности с прислугой. Теперь и слова-то такого лучше не употреблять…

— Вы, моя дорогая, в курсе современных веяний, как я посмотрю! Вы, кажется, решили идти в ногу со временем? Только этого еще не хватало! Мне было бы спокойнее, чтобы вы оставались в Бретани. Зачем, черт побери, вы вернулись? Вам надо было поехать к вашей матери!

— Я хотела быть рядом с вами. Это так естественно для супругов — быть рядом, особенно в столь тревожных обстоятельствах. А ваш преданный Жуан предложил отвезти меня в ваше имение Понталек.

— Вы правильно сделали, что отказались, — вздохнул Жосс. — От Понталека, как и от вашего Комера, тоже ничего не осталось. Пока вы были в отъезде, я узнал, что мои добрые крестьяне сожгли замок. Вероятно, они намеревались таким образом навсегда избавиться от призрака Черного маркиза. Они не пощадили и семейный архив, так что я даже не знаю, если потребуется доказать свое дворянское происхождение, сумею ли я теперь это сделать.

— Не представляю, кто бы мог потребовать от вас доказательства такого рода.

Жосс с любопытством взглянул на жену. Анна-Лаура сидела в кровати в скромной ночной сорочке, руки стыдливо сложены на груди, и в чепчике из белого муслина она напоминала ту воспитанницу монастыря, на которой он женился три года назад. Но у маркиза снова возникло ощущение, что перед ним уже не прежняя Анна-Лаура… Что-то новое, неизвестное ему появилось в облике жены, и Жоссу это совсем не нравилось. Маркиз неприятно хохотнул:

— А я-то считал, что вы поглощены романтическими мечтами и легендами! Я начинаю задаваться вопросом — уж не разделяете ли вы идеи этого мужлана, вознамерившегося стать солдатом? Кстати, кроме своих планов, он с вами больше ничем не делился?

Анна-Лаура собралась было возразить, что ей не к лицу было выслушивать излияния слуги, но в комнату вошла Бина. Она внесла поднос с завтраком. Солнечный свет, проникавший в окна, бросал мягкий отсвет на лицо молодой женщины. Дурманящий аромат кофе, казалось, смягчил раздраженное настроение Жосса.

— Ваш кофе так соблазнителен, моя дорогая! Примесите мне чашку, Бина! Благодаря вашей матери в нашем доме еще можно выпить кофе. В Париже теперь осталось немного таких домов. Надо ценить это удовольствие, потому что это не может продолжаться долго. Герцог Нивернейский говорил мне как-то на днях… Ах да, я упоминал о том, что он болен?

— Герцог болен? В это трудно поверить!

— Не правда ли? Этот хрупкий человек прожил почти целый век, страдая только от легких военных ранений. Казалось, болезни обходят его стороной. И все-таки после событий во дворце Тюильри он занемог. Герцог встал на защиту короля, и на его долю достались жестокие побои…

Жосс с удовольствием выпил две чашки сладкого кофе и поднялся.

— Я отправляюсь во дворец, а потом навещу герцога. А может, и вы соберетесь нанести ему визит? Он очень о вас беспокоился…

— Вы думаете, мое появление доставит ему удовольствие? Когда пожилой человек болен, ему не хочется никого видеть.

— Я уверен, что вы осчастливите его своим присутствием. Герцог вас нежно любит. К тому же он теперь так одинок! Ведь его дочь госпожа де Коссе-Бриссак и его внучка госпожа де Мортемар уехали…

— Тогда я навещу его как можно скорее.

С широкой улыбкой, словно он забыл свой недавний гнев, маркиз де Понталек поцеловал жене руку и вышел легкой походкой. Анна-Лаура недоумевала.

Муж так быстро забыл и о вероломном Жуане, и о своем недовольстве. Но, зная, что маркиз человек непредсказуемый, она вздохнула и выбросила эти праздные мысли из головы. Она твердо решила, не откладывая, навестить герцога. Для этого у нее был и повод, и желание, тем более что она не очень хорошо представляла, чем можно занять себя в этом ставшем неузнаваемым Париже. Поэтому мысль о визите показалась ей весьма привлекательной.

Анна-Лаура была искренне привязана к герцогу Нивернейскому. Этот человек пользовался любовью жителей своего герцогства, что было для двора редкостью. В нем сочетались живой ум, щедрость и душевное благородство. Герцог нередко бывал в особняке на улице Бельшас, где Жосс де Понталек поселил свою жену. Немногие следовали его примеру, именно благодаря ему Анна-Лаура знала о том, что происходит при дворе — если еще можно было назвать двором горстку преданных подданных, еще остававшихся в Тюильри и в городе. Герцог оживленно рассказывал истории, которые могли бы развлечь, позабавить молодую женщину, поглощенную любовью к дочери, давал ей отеческие советы и старательно обходил все темы, которые могли бы ее встревожить. Именно поэтому он ничего не рассказывал Анне-Лауре о поведении ее мужа.

Герцог научил юную маркизу говорить по-английски, и теперь она свободно им владела, занимался с ней и итальянским. Этот дворянин полагал, что владение одним языком, пусть даже и самым распространенным в Европе, явно недостаточно.

— Знание языков очень помогает во время путешествий, — объяснял он своей подопечной. — Я думаю, вам, моя милая, понравится путешествовать.

— Я надеюсь, что да, потому что мужчины в моей семье всегда были путешественниками и моряками. Должно же было и мне что-то перейти по наследству. Герцог Нивернейский всегда приносил прелестные мелочи — цветы, только что вышедшую книгу, игрушку для маленькой Селины, которую он любил любовью деда, никогда не видевшего своих внуков.

Луи-Филипп-Жюль-Барбон — этим именем он был обязан своему крестному Манчини-Мазарини, бывшему послом в Венеции. Он приходился внуком Филиппу Манчини, любимому племяннику кардинала Мазарини и брату прекрасной Марии Манчини, из-за которой юный король Людовик XIV хотел отказаться от брака с инфантой. Титул герцога Нивернейского он унаследовал от отца Филиппа-Жюля-Франсуа, герцога Нивернейского, который по весьма туманным причинам передал четырнадцатилетнему сыну управление герцогством, сохранив за собой только титул. И молодой человек настолько преуспел в этом, что после смерти отца в 1769 году в возрасте девяноста двух лет Он не пожелал поменять свое ставшее столь известным имя. Он так и остался герцогом Нивернейским.

Совсем молодым он женился на Элен-Анжелике-Фелипо де Поншартрен. У них было трое детей — сын, умерший подростком, и две дочери. Утонченный, образованный, неутомимый коллекционер, как и пристало настоящему Мазарини, он стал другом маркизы де Помпадур. Король Людовик XV ценил его высоко и трижды назначал послом — в Рим, в Берлин и в Лондон. Герцог чуть было не стал гувернером дофина, будущего Людовика XVI, но отказался от этого поста. Память об умершем сыне все еще причиняла ему боль, и он не мог всей душой отдаться воспитанию другого — царственного ребенка. Но молодого принца он искренне любил.

Жена герцога умерла в 1782 году после долгой болезни, а через несколько месяцев герцог женился на вдове маркиза де Рошфора… и вновь овдовел через три месяца. Тогда Людовик XVI дальновидно назначил его министром, чтобы горе не смогло сломить блестящего дипломата и политика. И герцог оправдал ожидания монарха. Благодаря усилиям герцога были приняты некоторые меры, облегчившие положение народа. У себя в Ниверне он созвал Национальное собрание задолго до Генеральных штатов, созыв которых герцог считал преждевременным. Поняв, что новая государственная политика ведет в тупик, он подал в отставку, объявив друзьям:

— Теперь нас всех ждет либо смерть, либо тюрьма!

Тем не менее в эмиграцию герцог не уехал и неизменно каждое утро приезжал во дворец, пренебрегая своим солидным возрастом, — ему уже исполнилось семьдесят шесть лет. К этому человеку Анна-Лаура и отправилась несколько часов спустя после разговора с мужем.

Проявив несвойственную ему заботливость, Жосс оставил жене кабриолет, которым всегда пользовался сам, если не выезжал верхом. В каретном сарае теперь оставалась только одна большая дорожная карета. У Понталеков не осталось ни одного настоящего кучера, если не считать конюха Сильвена, который, впрочем, совсем неплохо справлялся с новыми обязанностями. Он и повез Анну-Лауру и Бину к тому, кого теперь называли гражданин Нивернейский и кто оставался герцогом только в покоях короля.

Герцог, человек искушенный и дальновидный, прекрасно понимал непредсказуемость событий. Чтобы остаться на своем посту подле короля, о котором он тревожился более всего, старый дворянин не то чтобы перешел на сторону революционеров, но счел разумным задобрить новую власть. После печально знаменитой ночи 4 июля 1789 года он лишился большей части своих владений. Все деловые бумаги он подписывал теперь Манчини-Мазарини и добровольно жертвовал крупные суммы — сорок тысяч ливров — патриотической контрибуции, двести ливров — на военные расходы, три тысячи ливров — в качестве займа революционной секции своего округа и тому подобное.

Свой герцогский дворец он подарил городу Ниверне, а национальной гвардии коммуны Сен-Уан, где ему все еще принадлежал великолепный дворец, выстроенный когда-то Ле Погром, — знамя. Именно поэтому новые власти позволяли ему вести привычный образ жизни, но все же не выпускали из поля зрения.

Кабриолет быстро довез Анну-Лауру с улицы Бельшас на улицу Турнон, хотя Сильвену пришлось проявить немалую сноровку, чтобы не вызвать недовольства прохожих, не любивших быстрые кабриолеты. Но даже на такой разумной скорости элегантный экипаж привлекал скорее гневные, чем дружелюбные взгляды. Сильвен вздохнул, когда пущенный меткой рукой камень отлетел от начищенной коляски:

— Я думаю, что госпоже маркизе лучше было выехать в фиакре. В Париже так будет безопаснее.

— Господин маркиз выезжает в кабриолете каждый день, и до сих пор с ним ничего не случилось, — буркнула Бина. — Ты, наверное, трусишь, Сильвен!

— Не больше, чем другие. Но теперь чем меньше привлекаешь к себе внимание, тем лучше.

Анна-Лаура не стала вмешиваться в этот спор. Раньше она никогда не обращала внимание на то, что происходит вне ее маленького мирка, но теперь она не могла не заметить, насколько изменилась улица Сен-Сюльпис, по которой они проезжали. Раньше всегда оживленная, особенно ближе к рынку, она стала мрачной и тихой. Многие лавки были закрыты. У мастеров и торговцев больше не было работы, потому что владельцы особняков уехали, а монастыри закрылись. Больше всех пострадали золотых дел мастера, изготовители париков, парикмахеры, продавцы модных изделий, безделушек и украшений, кондитеры и все те, кто зарабатывал деньги на роскоши прежних дней.

Группы безработных в карманьолах и полосатых брюках слонялись без дела или собирались на площади Сен-Сюльпис, с одной стороны которой находилась церковь, теперь закрытая, с молчащими колоколами, с другой — опустевшая семинария. Женщины в широких юбках, с платками, завязанными на груди, и в чепцах присоединялись к мужчинам или оживленно беседовали между собой. Казалось, все эти люди чего-то ждали. Но чего?

Герцог Нивернейский по-прежнему жил в своем роскошном особняке, когда-то принадлежавшем Кончини, флорентийскому авантюристу, ставшему благодаря Марии Медичи маршалом д'Анкром, позже казненному по приказу юного Людовика XIII.

Миновав церковь, кабриолет свернул на улицу Тур-нон, и Сильвен как раз подъехал к воротам, ведущим к особняку, когда путь им преградил гвардеец с трубкой в зубах.

— И куда это ты, парень, направляешься? — лениво поинтересовался он.

— Ясное дело — куда?! Я везу дам к монсень… к гражданину Нивернейскому. А ты что здесь делаешь? Я надеюсь, с хозяином дома ничего плохого не случилось?

— Плохого? А я здесь для чего? Ты что, смеешься? Объясняю, — гвардеец вынул погасшую трубку изо рта. — Гражданин Нивернейский — хитрая бестия. Он сообразил, что, пустив на постой Национальную гвардию, он обеспечит себе надежную охрану. И к тому же он нас содержит совсем неплохо! Храбрый старикан! Мы его любим…

— Мы тоже, — ответил Сильвен. — В кабриолете госпо… гражданка, которая хотела бы узнать о его здоровье и которой хотелось бы его увидеть.

— Я-то ничего не имею против. Что касается здоровья, гражданин Нивернейский себя чувствует вполне прилично. А вот насчет визита… Старика нет дома!

— Как это нет дома? — не удержалась от восклицания Анна-Лаура. — Ведь он болен!

Гвардеец гулко расхохотался:

— Болен? Для больного он что-то слишком резво собрался, когда за ним пришли.

Анна-Лаура встревожилась не на шутку. Она тут же вообразила худшее.

— А вы не могли бы сказать, кто именно за ним пришел? — Она ждала, что услышит в ответ «местные революционеры», и нервничала, ожидая, пока гвардеец раскурит трубку. — Прошу вас, скажите мне, кто за ним пришел?

Вместо ответа гвардеец наградил ее насмешливым взглядом и выдохнул струю дыма:

— Не стоит так волноваться, гражданка! Он всего лишь перешел на другую сторону улицы. За ним пришел человек, находящийся в услужении у… Э, постойте-ка, вон он возвращается!

И действительно. Анна-Лаура, вышедшая из экипажа, заметила фигуру в черном, пересекающую по диагонали улицу Турнон. Напудренный парик герцога прикрывала старого фасона треуголка, и он размахивал тростью, явно радуясь чему-то. Он заметил молодую женщину и поспешил к ней.

— Наконец-то вы вернулись, моя дорогая девочка! Благодарение богу! Я так о вас беспокоился!

— Мой дорогой герцог, наверное, только вы один и волновались. Жосс нисколько не тревожился и…

— Ну-ка, ну-ка, — вмешался гвардеец. — Все эти ваши герцоги, маркизы и все такое прочее, такого лучше на улице не говорить. Зайдите-ка вы в дом.

Герцог Нивернейский улыбнулся. Улыбка разительно молодила его. В семьдесят шесть лет у него было отменное здоровье. Его красивое лицо — в семье Манчини красота передавалась из поколения в поколение — с тонкими чертами и высоким лбом пощадили годы. А перенесенные страдания смягчили высокомерное выражение.

— Септим, мой друг, вы как всегда правы! Идемте, дорогая моя!

И по-дружески взяв под руку молодую женщину, герцог повел Анну-Лауру к подъезду особняка. Маркиза с удивлением обнаружила, что герцог занимает теперь только несколько комнат. На пороге их встретил слуга, ровесник герцога, и взял у хозяина шляпу, перчатки и трость.

— Что вы сделали с остальными комнатами? — обратилась к герцогу молодая женщина, давно не бывавшая на улице Турнон.

— Они закрыты, дитя мое! Из осторожности я уволил большую часть слуг. У меня остались только старый Колен и его жена, которая мне готовит. Надо идти в ногу со временем, а ведь вы знаете, что я старый либерал…

— Но как же ваша коллекция?

— Закрытые двери защищают некоторую ее часть, картины, например. Что же до остального… — герцог понизил голос. — Большая часть коллекции находится в другом месте. Но садитесь же, моя дорогая, и расскажите, чему я обязан счастьем видеть вас?

— А разве мой супруг не предупредил вас о моем приезде? Он должен был побывать у вас этим утром, справиться о вашем здоровье и сообщить о том, что я заеду вас навестить. Маркиз говорил, что вы очень больны.

— Я не впервые замечаю за нашим дорогим маркизом склонность к преувеличению, хотя он и не уроженец юга. Да, в Тюильри меня и в самом деле немного помяли в тот страшный день, но я принял ванну и хорошо выспался, и все прошло. И этим утром ваш муж не заезжал ко мне. В противном случае я бы не вышел из дома или распорядился бы, чтобы вас попросили подождать. Я навещал моего соседа и друга. Он умирает. Я вам рассказывал об адмирале Джоне Поль-Джонсе?

— Американском герое, славно сражавшемся за свое отечество во время войны за независимость, а потом служившем верой и правдой Франции? Я знаю, что король дал ему корабль и титул шевалье. И он умирает? Но адмирал совсем еще не стар.

— Ему сорок семь, но… Мой дорогой Поль-Джонс слишком любил женщин и всегда был окружен ими. Я полагаю, именно это и убивает его, если не считать той болезни, которой он заразился, служа Екатерине Великой… Пребывание в России не пошло ему на пользу. Не буду скрывать от вас — мне его очень жаль. Это необыкновенно приятный человек и страшно одинокий, несмотря на свою дружбу с герцогом Орлеанским. У Поль-Джонса осталось только двое друзей — Сэмюэль Блэкден и граф де Сент-Олер… И ваш покорный слуга, конечно. Мы познакомились два года назад, когда он снял дом чуть дальше по улице. Я восхищаюсь его храбростью перед лицом смерти… Но простите меня! Я не должен был произносить в вашем присутствии это ужасное слово! Расскажите мне скорее, почему вы вернулись. Я полагал, что вы теперь в безопасности в вашей любимой Бретани…

— В моей Бретани теперь тоже небезопасно. И все-таки я уверена, что моему маленькому ангелу там ничто не угрожает.

Анна-Лаура вкратце рассказала о своем печальном путешествии, не упоминая о странном разговоре с Жуаном. И не потому, что она не доверяла герцогу Нивернейскому. Он был ее самым верным и, вероятно, единственным другом. Но как признаться в том, что слуга, которому революция вскружила голову, признался ей в любви, обвинив попутно ее мужа в намерении убить ее? Анна-Лаура была слишком молода и бесхитростна, и поэтому старый герцог сразу догадался, что женщина что-то от него скрывает и это что-то очень волнует ее. Он попытался помочь ей:

— Я понимаю, что вы не могли остаться в Коме-ре, но почему вы не поехали к вашей матери? Разве это не естественный поступок для дочери, пережившей такую утрату?

— Только не в том случае, если она замужем. Я полагала, что раз я не могу остаться рядом с дочерью, то мое место подле мужа. И потом, смерть моего брата нанесла сильный удар моей матери, от которого она до сих пор никак не оправится. Она ищет спасение в делах.

В это герцог легко мог поверить. Он не был лично знаком с Марией де Лодрен, но догадывался, что дочь не занимает большого места в жизни этой дамы. Госпожа де Лодрен даже не удосужилась приехать на ее свадьбу, и это о многом говорило. Но Жосса де Понталека герцог знал очень хорошо, и, искренне привязавшись к Анне-Лауре, он не переставал сожалеть о заключении этого союза, понимая, что этот брак не принесет счастья молодой женщине.

Он знал о склонности маркиза к любовным похождениям, с иронией вел им счет и не думал, что де Понталек намерен остановиться. У маркиза было много женщин. Когда до герцога доходили слухи о многочисленных романах маркиза, эти сообщения не вызывали особого беспокойства герцога. Но вот связь Понталека с Шарлоттой де Сенсени его тревожила. И именно потому, что Жосс проявлял необыкновенную скрытность и не свойственную ему осторожность, герцог счел это увлечение опасным. Он спросил молодую женщину:

— А как ваш муж отнесся к вашему возвращению?

Анна-Лаура неопределенно махнула рукой и грустно улыбнулась:

— Должна признаться, радости он не выказал. Я бы сказала, что он был недоволен. Не могу его за это винить. Муж полагал, что я нахожусь в безопасности в Комере… — сказала Анна-Лаура. — В трудные времена всегда хочется думать, что твои близкие в безопасности, не правда ли?

— Вы совершенно правы, — согласился с ней старый герцог. В глубине души он считал, что маркизе лучше знать, что муж проявляет о ней заботу, чем подозревать правду — Жосс, насколько мог судить старик, не слишком хотел видеть свою жену и более того — был бы рад не видеть ее вовсе. Правда могла бы быть убийственной для Анны-Лауры. Но вот одного герцог понять не мог — зачем маркиз отправил к нему свою жену, предложив навестить тяжело больного старца, когда Жоссу было отлично известно истинное положение дел?

— Я спрашиваю себя, — заговорил он так, словно размышлял вслух, — не следует ли вам вернуться в Бретань. Недавнее нападение на Тюильри оставило у простолюдинов ощущение незавершенности дела. Мятежники перешли последнюю грань в оскорблении их величеств. За это раньше отправляли на эшафот. Времена становятся все опаснее, я уверен — они найдут способ завершить начатое. Эмиграция, начавшаяся в восемьдесят девятом году, возобновилась с новой силой. — Вы тоже намерены уехать?

— Я? Ни за что на свете. Мое место рядом с моим королем… К тому же я слишком стар для подобных авантюр. Но к вам, моя дорогая, это не относится.

— Я с радостью бы уехала, но только вместе с мужем. Видите ли, когда удивление моим неожиданным возвращением прошло, Жосс проявил ко мне больше нежности, чем когда-либо раньше. Мне кажется, что в эти роковые дни мы могли бы начать все сначала. Я не оставлю его…

Как и Жуан, герцог был и восхищен этой способностью юных существ оживлять свои иллюзии, и одновременно эта наивность повергала его в ужас. Если Жосс де Понталек и решит уехать, то сделает это только ради красавицы Сенсени… Но разве можно сказать об этом юной влюбленной жене?!

— Обещаю обо всем узнать подробнее и рассказать вам при нашей следующей встрече, — сказал герцог. — Но кто знает, не застанут ли нас обстоятельства врасплох? Хочу сказать вам, дитя мое, — что бы ни случилось, вы всегда найдете убежище в моем доме. Я предпринял кое-какие шаги, и благодаря им мой дом остался последним безопасным дворянским особняком в Париже, — закончил он с горьким смешком.

— Предприняли шаги? Что это значит, господин герцог?

— Я отдал в муниципалитет мою цепь ордена Святого Духа, грамоту гранда Испании и грамоту императора Карла Великого, дарующую мне титул принца Святой империи. Но если такой ценой я могу сохранить жизнь тем, кого я люблю, то я готов на такие жертвы!

Он произнес это таким беззаботным тоном, что Анна-Лаура не смогла сдержать улыбки:

— Я еще не встречала человека, который с такой легкостью отказался бы от достойных титулов, дорогой герцог!

— Мой друг, я отказался от них не навсегда и собираюсь когда-нибудь вернуть все это. Вы уже уезжаете? — спросил он, видя, что Анна-Лаура встала.

— Да, мне пора. Вы позволите задать вам еще один вопрос?

— Прошу вас!

— Почему вы ни разу не привезли ко мне адмирала Поль-Джонса, хотя ваши рассказы о нем пробудили мое любопытство?

— Потому что, несмотря на состояние его здоровья, он бы стал за вами ухаживать и ему пришлось бы иметь дело с маркизом. Именно из-за состояния его здоровья…

— Ухаживать за мной? У вас богатое воображение. Разве адмирал ухаживал за всеми молодыми женщинами?

— Нет, только за самыми красивыми.

— Но я некрасива.

— Это вы так полагаете. Но дайте возможность другим судить об этом.

— И потом, мой супруг не настолько интересуется мною, чтобы драться из-за меня на дуэли.

— Вы заблуждаетесь, мадам! Я не знаю, способен ли Жосс де Понталек на страстную любовь, но у него слишком развито чувство собственника. А вы его жена.

Иными словами, ему принадлежат и ваше тело, и ваше состояние, и он никогда не позволит другому охотиться на его территории. Доказательством тому служит его упорное желание запереть вас в особняке на улице Бельшас.

— Может быть, это потому, что он меня любит и боится за меня? — прошептала Анна-Лаура с такой надеждой в голосе, что у старого герцога сжалось сердце.

— Не мне судить, в конце концов возможно и такое, но не забывайте, моя дорогая, что нет худшего ревнивца, чем тот, кто ревнует, но не любит. Ах да, кстати! Вы приехали в кабриолете, а это очень неблагоразумно. Люди из народа ненавидят эти экипажи, и я не понимаю, почему ваш супруг уступил его вам. Если еще раз соберетесь ко мне приехать, то непременно возьмите фиакр. Это безопаснее и надежнее. А еще лучше не приезжайте вовсе. Я сам буду навещать вас каждые два дня, как в те времена, когда давал вам уроки. Согласны ли вы терпеть и дальше мое общество?

Анна-Лаура оживленно улыбнулась:

— Вы мне доставите огромное удовольствие! Это будет почти совсем как в старые времена, верно?

Воспоминание о прошлых счастливых днях подействовало как всегда. Выходя из особняка герцога Нивернейского, Анна-Лаура едва сдерживала слезы умиления.

Сильвен развернул кабриолет, но они успели проехать совсем немного, когда выяснилось, что с улицы Турнон им не выбраться. Неожиданно собравшаяся толпа перегородила выезд на площадь. Сильвен не успел среагировать, а здоровый детина в засаленном красном колпаке с высокой кокардой ловко и сноровисто ухватил лошадь под уздцы. В ту же секунду другой мужчина, худой, высокого роста, растянулся под кабриолетом, притворяясь, что экипаж сбил его. И сразу же раздались гневные возгласы:

— Долой кабриолеты! Позор потаскухе, которая вообразила, что может запросто давить простых людей! Сожжем их! Еще одна шлюха, которая считает, что ей все можно! Мы ее проучим!

Не прошло и нескольких секунд, как сопротивляющегося Сильвена стащили с козел. Возбужденные и нетерпеливые мужчины выпрягли лошадь, краснолицый здоровяк уселся на нее верхом и увел в неизвестном направлении. Другие вытащили из кабриолета Анну-Лауру и несчастную Бину, цеплявшуюся за свою хозяйку и голосившую что было сил.

Бледная от страха маркиза молчала, вглядываясь в разъяренную толпу. Женщины грозили ей кулаком, кто-то уже рубил топором экипаж, чтобы устроить костер и бросить туда его хозяйку. Анна-Лаура, казалось, овладела собой, в ее голове билась спасительная мысль. Если ей суждено умереть от рук этих обезумевших людей, она примет смерть с облегчением. Ее измученное сердце наконец успокоится — она наконец соединится со своей дорогой Селиной. С Анны-Лауры сорвали соломенную шляпу и платок из черного муслина, обнажая нежную шею. Какой-то мужчина тут же протянул к ней грязную руку:

— Лакомый кусочек! Может, нам сначала полакомиться, а уж потом его поджарить? Она такая нежная, надушенная…

— Не стесняйся, Люка! Эти девочки совсем не свирепы. Правда, красавица? Покажи-ка нам свои сокровища!

Понимая, что сейчас ее разденут посреди улицы на виду у всех этих людей, Анна-Лаура закрыла глаза, от всей души желая лишиться сознания. Но родная Бретань наградила ее крепким здоровьем, и никогда прежде она не лишалась чувств. Анна-Лаура попыталась молиться, но слова не шли на ум… Но тут руки, беззастенчиво ощупывавшие ее, тянувшие за платье, чтобы разорвать его, вдруг отпустили Анну-Лауру, и она услышала совсем рядом мужской голос:

— Вы что, с ума посходили? Это она-то шлюха?! Ненапудренная, ненарумяненная, одетая как монахиня? Вы разве не видите, что она в трауре? Ну и народ! Хочет свободы и не умеет уважать чужое горе!

Анна-Лаура открыла глаза и увидела перед собой водоноса. Люди бросились к полным ведрам, которые он только что поставил на землю. Ведь стояла такая жара! В мгновение ока цепь, сомкнувшаяся вокруг Анны-Лауры, разомкнулась. Кроме двух мужчин, захотевших ее раздеть, остались еще несколько женщин и парочка ротозеев, не желавших пропустить бесплатное развлечение.

— Может, она и в трауре, но ее кабриолет чуть было не задавил Малыша Луи! И мы его сожжем!

— Если вам так хочется, расправьтесь с кабриолетом, но оставьте гражданку в покое! У нее, возможно, не осталось ничего, кроме этого экипажа.

— Пусть ходит пешком, как все остальные. Но ты, похоже, ее знаешь? Кто же она?

— Ну, конечно. Я ношу воду в ее дом. Это гражданка Понталек. Она недавно потеряла свою единственную дочку. Малышке не было и двух лет.

— Понталек? Похоже, она аристократка, а?

— Ну и что? Нельзя же винить человека за его происхождение. Вы видите, что она еще совсем молоденькая. И уж поверьте мне, очень несчастна. Потому что шлюхи это как раз по части ее муженька.

Женщина с пронырливыми глазами и острым носом обратилась к защитнику Анны-Лауры:

— Как это вышло, что ты ее так хорошо знаешь, гражданин…

— Мерлю! Жонас Мерлю из тупика двух мостов. Я же уже сказал, что ношу в ее дом воду! И слышу, о чем судачат на кухне. Позвольте мне проводить бедняжку домой! Она и так жертва, нечего делать из нее великомученицу! Это было бы немилосердно.

— И где же она живет? — На улице Бельшас.

— Тогда мы пойдем с тобой, — решила женщина. — Охота посмотреть на ее муженька…

Анна-Лаура вернулась домой пешком. Полумертвая от страха Бина семенила рядом. Кабриолета больше не существовало, лошадь куда-то увели, и Сильвен, больше привязанный к ней, чем к хозяйке, исчез следом. Маркиза шла твердым шагом, без посторонней помощи. Ее спаситель снова подхватил свои ведра, в которых не осталось ни капли воды, и больше не обращал на нее внимания, насвистывая какую-то задорную песенку.

Анне-Лауре хотелось его поблагодарить, но водонос явно не желал возбуждать лишние подозрения, которые и так навлек на себя своим благородным поступком. Это был мужчина без возраста, среднего роста, сутулый, отчего казался ниже ростом. Под старой шляпой, защищавшей его от солнца, был виден парик из шерсти, какие носят моряки, а седая борода скрывала половину лица. Красный нос пьяницы и покрасневшие тяжелые веки дополняли в общем-то ничем не примечательную физиономию.

Когда они пришли к дому на улице Бельшас, выяснилось, что маркиза не было дома, и небольшая толпа, шедшая за Анной-Лаурой от площади Сен-Сюльпис, разочарованная и ворчащая, лениво разошлась. Остались лишь несколько женщин, двое мужчин и водонос, к которому Анна-Лаура и обратилась с взволнованными словами благодарности. Тот только отмахнулся. Но прежде чем уйти, мужчина снял кокарду со своей вылинявшей фетровой шляпы и протянул ее молодой женщине.

— Напоследок один добрый совет, гражданка. Если ты не хочешь неприятностей на свою голову, не выходи на улицу без этого! И больше никаких кабриолетов, тем более что твой уже спалили. И вообще появляйся на улицах как можно реже — целее будешь.

Анна-Лаура, оправившаяся от страха, внимательно вслушивалась в слова своего спасителя. Только что перед толпой его голос звучал резко и пронзительно, а теперь был мягче и мелодичнее. И в этом голосе была какая-то магия, несмотря на простонародный говор. Он сумел усмирить разъяренную толпу и спасти Анну-Лауру, к тому же сумел уцелеть и сам.

Госпожа де Понталек обратилась к Урсуле — кухарке, поспешившей на помощь своей хозяйке.

— Вы ведь знаете этого человека, Урсула? Он утверждает, что носит в наш дом воду. Его зовут Жонас Мерлю, так ведь, Урсула?

Женщина пристально посмотрела вслед удалявшейся фигуре.

— Ничего подобного! Я его никогда прежде не видела… — она с сомнением покачала головой.

Глава 310 АВГУСТА 1792 ГОДА

В полночь тревожный гул набата разбудил Париж…

В городе уже несколько недель не звонили колокола. Первым тишину нарушил колокол монастыря Ордена францисканцев, за ним зазвонили в церкви Сент-Андре-деэ-Ар, в предместье Сент-Антуан, в Гравилье, Ломбаре и Моконсее. Молчал только колокол в Сент-Жермен-л'Оксерруа, когда-то давший сигнал к началу Варфоломеевской ночи. Поэтому он и не подавал голоса — эта ночь по злому умыслу должна была стать повторением той страшной резни…

Потом заговорили барабаны. Они возвестили общий сбор. А ночь 9 августа была красивой, теплой, удивительно звездной. Париж сиял всеми огнями, освещенный, как в праздник, окружая светящимся ореолом темный дворец Тюильри и его сады. Там горели только несколько наружных светильников, и все здание казалось огромным и загадочным животным.

Несколькими часами раньше Жосс де Понталек привез в Тюильри Анну-Лауру под предлогом того, что он не желает волноваться о ее судьбе в то время, когда он будет защищать жизнь своего короля и его семью. Было известно, что надвигаются решающие события и без схватки не обойдется. Поэтому, когда маркиз де Понталек вышел из дома с пистолетами и настоящей, а не придворной шпагой, Анна-Лаура без колебаний последовала за ним. Она наконец-то получила доказательства привязанности маркиза — ее, супруг отказывался расставаться с ней в минуту опасности. Разделить участь мужа, какой бы она ни была, разве не об этом она мечтала?

С 20 июня, когда отвага короля заставила отступить жителей предместий, бунтовщики только ждали своего часа. Обстановка продолжала накаляться. На восточной границе собрались австрийские и прусские войска, возглавляемые герцогом Брауншвейгским, готовясь вторгнуться во Францию. «Отечество в опасности» — под этим лозунгом начали вербовку добровольцев прямо на перекрестках, чтобы пополнить, поредевшие ряды королевской армии. Лафайет, узнав о том, что произошло в Тюильри, покинул армию, чтобы защитить королевскую семью.

Жирондистское правительство едва держалось, ему наносили ощутимые удары самые яростные участники Клуба якобинцев, целью которых было добиться от Национального собрания свержения короля. К тому же, перед ставшим уже ритуальным празднованием дня падения Бастилии 14 июля в Париже собрались республиканцы, прибывшие из Марселя, Бреста и с севера Франции. Они напоминали стаи голодных волков. Их ярость и чинимое ими насилие посеяли страх, который власти тщательно скрывали под командирскими окриками. Праздник на Марсовом поле порадовал «сердца патриотов». Под равнодушным взором Людовика XVI там сожгли огромное дерево, увешанное до самой макушки дворянскими гербами, и стол с коронами, лентами, нитями жемчуга и другие символы дворянской власти. Народ ликовал — люди танцевали, подпрыгивали, кричали возбужденно вокруг этого костра, как американские индейцы вокруг столба пыток, рискуя поджечь свои кокарды и одежду.

А 28 июля газеты вышли с так называемым манифестом герцога Брауншвейгского. Герцог пригрозил — если парижане не подчинятся немедленно и без всяких условий своему королю, монархи-союзники жестоко отомстят, сровняв Париж с землей и подвергнув мятежников пыткам. Немедленно увеличилось количество наспех сбитых помостов на открытом воздухе и трехцветных палаток, где записывали добровольцев, но страх спровоцировал и гнев секций, и без того уже взбудораженных экстремистами и теми, кто корыстно искал в падении короны грядущую власть и богатство. Монархию должно было свергнуть как можно быстрее, чтобы поднять людей на борьбу с захватчиками. Идея сама по себе была неплоха. К несчастью, слишком много сброда проникло в ряды тех, кто видел в добродушном Людовике XVI врага страны и кто сгорал от желания принести наивысшую жертву.

Анна-Лаура давно не бывала в Тюильри. Она никогда не стремилась попасть во дворец. Там ей нечем было занять себя, она чувствовала себя ненужной и неуклюжей среди всех этих блестящих и незнакомых ей людей. А так как Жосс никогда не стремился к тому чтобы его жена добилась успеха при дворе, на что у него были свои причины, то те, кто знал о ее существовании, считали ее хрупким созданием слабого здоровья, оправляющимся после очередного выкидыша. Это было исчерпывающим объяснением ее уединенной неприметной жизни. Именно поэтому появление Анны-Лауры в траурном одеянии в покоях королевы стало своего рода сенсацией.

Юная маркиза отметила про себя, что рядом с королевой теперь было меньше придворных, чем прежде. Несколько дам окружали Марию-Антуанетту, ее четырнадцатилетнюю дочь Марию-Терезию и ее золовку, нежную и набожную Мадам Елизавету. Анна-Лаура предполагала найти себе укромное местечко, но оказанный ей прием удивил ее. Сестра короля бросилась ей навстречу, как только муж ввел маркизу в зал:

— Госпожа де Понталек! Вы пришли к нам в самый трагический день, хотя вы оставались в стороне, пока небо улыбалось нам. Как передать вам, насколько взволновал нас ваш поступок? Сестра моя, — обратилась она к Марии-Антуанетте, — посмотрите, кто присоединился к нам в тот час, когда многие покидают нас!

Мария-Антуанетта внимательно посмотрела на молодую женщину, склонившуюся в реверансе, и наклонилась, чтобы поднять ее. Рассматривая юное лицо, еще хранившее следы недавней трагедии, королева покачала головой:

— Вам не следовало привозить вашу жену, маркиз! — обратилась она к Жоссу. — Ваша юная супруга и без того получила свою долю огорчений. Что может утешить мать, потерявшую ребенка?! Вам следовало спрятать ее в надежном месте…

— Маркиза не желает этого, ваше величество. Мы оба преданно служим вашим королевским величествам.

— Тогда мне остается только поблагодарить вас, дитя мое, — Мария-Антуанетта легко коснулась кончиком пальца щеки Анны-Лауры.

— Королеве не за что меня благодарить, — ответила молодая женщина. — Мой супруг решил связать свою судьбу с судьбой монархов, мой долг повелел мне следовать за ним.

— Мне бы хотелось, чтобы вы пришли сюда по зову сердца, а не по велению долга, — вздохнула Мария-Антуанетта. — Но это не так, и в этом мне некого винить, кроме себя самой. Королева обязана видеть подлинное благородство за внешней неприметностью. Я только сегодня увидела, что ваше личико из тех, которые хочется видеть почаще. Господин де Понталек, — строго добавила королева, — отправляйтесь к королю, а маркиза останется со мной.

С некоторым удивлением Анна-Лаура рассматривала Марию-Антуанетту. Она не симпатизировала королеве, потому что была уверена, что Жосс любит эту женщину. Теперь перед ней предстала не та блестящая и высокомерная женщина, хозяйка самого прекрасного дворца в мире, и не украшенная лентами пастушка из Трианона, вечно ищущая новых удовольствий. Мария-Антуанетта оставалась по-прежнему красивой в платье из тафты и белого муслина, но как она нервничала! Взгляд красивых голубых глаз был беспокоен и насторожен. Казалось, королева прислушивалась к шуму города. Это была женщина, по-прежнему преисполненная гордости, но ставшая более зрелой благодаря испытаниям — захват Версаля, вынужденный переезд в Париж, неудачная попытка бегства, постыдное возвращение, оскорбления, страх перед толпой, которую она презирала и которую боялась. К тому же королева потеряла двоих детей. Возможно, именно это воспоминание заставило маркизу де Понталек снова присесть в глубоком реверансе.

— Мадам, — сказала она, — королеве должно быть известно, что рядом мы или далеко, она всегда вправе потребовать нашей преданности королевской семье и ей лично…

Мария-Антуанетта улыбнулась.

— Хотелось бы мне иметь таких подданных. Дочь моя, — обратилась она к юной принцессе, которая с недетской серьезностью наблюдала за происходящим, — представляю вам маркизу де Понталек, с которой вы еще не были знакомы. Мне бы хотелось, чтобы она была рядом с вами, когда все это закончится. Она ненамного старше вас, как вы, наверное, уже заметили.

Вместо ответа Мария-Терезия протянула Анне-Лауре обе руки таким естественным, таким неожиданным жестом, что маркиза поняла, что ей искренне предлагают доверие и дружбу, хотя они и взглядом не обменялись с дофиной. Для Анны-Лауры, сердце которой жаждало любви и утешения, жест, взгляд, робкая улыбка этой красивой белокурой девочки стали утешением. Она почувствовала такое тепло, которое и не надеялась ощутить никогда больше. Ей вдруг показалось, что перед ней стоит Селина, если бы господь позволил ей вырасти. Поэтому Анна-Лаура с особой нежностью поцеловала протянутые маленькие руки. Тонкие и хрупкие пальчики дрогнули в ответном пожатии. Они не обменялись ни словом, но молодая женщина поняла, что теперь она навсегда связана с дочерью короля. Она и представить не могла, каким страшным эхом это мгновение еще отзовется в ее жизни.

В былые времена такая неожиданная милость привлекла бы к маркизе одних придворных и вызвала бы зависть у других. Но в эти дни рядом остались только самые верные, не способные бросить королевскую семью перед лицом опасности. Это были люди высокой души, не способные на низкую зависть.

Анну-Лауру тепло приняли дамы, окружавшие королеву. Они все принадлежали к самой высшей знати. Принцесса Ламбаль, о которой маркизе было известно, что она самая верная подруга королевы, вернулась из Англии, когда для королевской четы настали тяжелые времена. Это была сорокалетняя, красивая, мягкая, преданная и гордая женщина, к сожалению, подверженная нервным приступам. В шестнадцать лет она вышла замуж за сказочно богатого герцога Пантьеврского, внука Людовика XIV и госпожи де Монтеспан, но, увы, никогда не была с ним счастлива. Ее супруг, проявлявший слабость к женскому полу, прожил недолгий век. Принцесса была счастлива только рядом со своим свекром, которого любила как родного отца, и рядом с королевой, чьи привязанности, к сожалению, менялись очень быстро. Принцесса Ламбаль испытала это на себе. Другая верная душа, преданная королеве, — принцесса Тарант, урожденная Шатильон, высокая, гордая и отважная, приехала незадолго до появления Анны-Лауры из своего парижского особняка. Она была заметно встревожена.

Толпа бродила вокруг Тюильри, словно тигр вокруг деревни, на которую собирается напасть. Луизу-Эммануэль де Тарант трудно было напугать, но она дрожала от возмущения, рассказывая о том, что ей довелось увидеть по дороге.

— Я видела человека со знаменем, на котором было написано: «Людовик, завтра мы тебя свергнем и станем свободными». Еще более странная картина предстала передо мной на площади Людовика XV — там на фонарном столбе повесили священника. А женщины и дети — да, и дети тоже, — топили в дворцовом пруду одного из ваших телохранителей, мадам! Этих людей опьянили вино и ненависть…

Возгласы ужаса сопровождали этот рассказ. Побледневшая Мария-Антуанетта инстинктивно прижала дочь к себе, когда раздался громкий голос:

— Я и не предполагала, что вы настолько впечатлительны, моя дорогая Луиза! Но не стоит волновать королеву, мы здесь для того, чтобы защитить ее!

В зале появилась маркиза де Турзель, она вела за руку семилетнего дофина. Гувернантка королевских детей произвела неизгладимое впечатление на Анну-Лауру, редко бывавшую при дворе. Эта великосветская дама, спокойная и суровая, хотя и не лишенная юмора, с первого взгляда внушала доверие. Вместе с госпожой де Тарант и госпожой де Ламбаль они составляли преданное и храброе трио, защищавшее королеву, как когда-то мушкетеры, встававшие на защиту короля во времена Людовика XIII. Маркиза де Турзель заняла свое место при дофине в 1789 году после бегства герцогини де Полиньяк, как раз в тот момент, когда ситуация стала опасной. И этим было все сказано.

За ней вошла ее дочь, шестнадцатилетняя мадемуазель Полина, которую очень любила Мария-Терезия. Анну-Лауру представили ей. А госпожа де Тарант горячо запротестовала:

— Никто и не думал волновать королеву! Королева всегда предпочитала услышать правду, и у нее хватало смелости смотреть фактам в лицо.

— Вы правы, но детали совершенно излишни. И потом, эти бунтовщики еще не добрались сюда.

Благодарение богу, дворец хорошо охраняется. По приказу короля сюда пришли швейцарцы, свободные от несения службы. И здесь батальон Национальной гвардии, который верен нам. Не забывайте и о храбрых парижских дворянах, которые никогда не бывали при дворе и все-таки пришли защитить своего короля. Ах да, я еще забыла о пушках! У нас их четырнадцать, и с ними этому сброду не справиться. Этого достаточно, чтобы вас защитить, дорогая Луиза!

— Повторяю, я беспокоюсь не о себе…

— Тогда перестаньте дрожать! Во дворце достаточно смельчаков, готовых умереть за своих повелителей. И даже в случае самого худшего их величества и их дети смогут надеть специальные плотные нагрудники, которые созданы графом де Паруа. Они защищают и от удара ножом, и от пули.

— И который король никогда не наденет, — резко перебила королева. — Он уже отказался от этого. Его величество также отказался от побега прошлой ночью, и я его одобряю. Почтовая карета нам ни к чему, — с грустной улыбкой добавила она.

В покои королевы пришел Людовик XVI, окруженный несколькими дворянами, среди которых Анна-Лаура увидела своего мужа и герцога Нивернейского. Король знал о тревожных слухах и пришел успокоить дам. Он также собирался им сказать, что мэр Парижа Петион делает все возможное, только бы избежать столкновений. А после сожжения гербов на Марсовом поле Петион был в Париже самым популярным человеком.

— Ему обязательно удастся уговорить совестливых горожан. И потом, Национальное собрание почти целиком состоит из жирондистов. Мы дали ему знать, что нам неприятна даже мысль о том, что придется стрелять в наших подданных. Так что успокойтесь, сударыни, это просто неприятный момент, который надо пережить.

— Сир, — вмешался герцог Нивернейский, — я боюсь, что ваше величество доверяет не тому человеку. Париж кипит, как ведьмин котел, и мэр в любую секунду может потерять свое влияние. Если Петион испугается, — а мэр отнюдь не храбрец, — то он перейдет на сторону наших врагов. И потом, нам неизвестно, что происходит в Национальном собрании, если не считать того, что люди, желающие низвержения короля, дали его членам срок до полуночи, чтобы вынести свое решение.

— Герцог, где же ваша вера в бога? Надо верить людям. Не все же они кровопийцы.

Миролюбивый тон Людовика XVI, его добродушная улыбка больше ободрили дам, чем любая длинная речь. Для каждой у него нашлось приветливое слово. Анна-Лаура присела перед королем в реверансе, он поднял ее и сказал:

— Я знал о вашем благородстве, сударыня, но не предполагал, что вы проявите его в такую минуту. Вы так молоды!

— К чему дворянство, сир, если носитель титула не предан королю?

— Боюсь, моя дорогая, что ваше мнение разделяют немногие. Вам следовало почаще бывать у нас!

Молодая женщина с грустью заметила, как изменился Людовик XVI. Он был практически пленником в этом дворце, и ему пришлось отказаться от ежедневных поездок верхом, которые поддерживали его здоровье. Король любил лес, охотился каждый день и в любую погоду, а теперь его заперли в саду Тюильри. И поэтому ему не удавалось бороться с последствиями своего слишком хорошего аппетита. Король был крепок сложением и высок ростом — больше ста восьмидесяти сантиметров — и ему требовалась основательная, обильная пища. Людовик XVI располнел, а обычно румяное лицо приобрело землистый оттенок. Широкий разворот плеч отвлекал внимание от внушительного живота и двойного подбородка. Но взгляд , его оставался по-прежнему добрым, а его отвага, нежелание кровопролития и покорность божьей воле проступали еще явственнее, хотя король, возможно, и предчувствовал, что его ожидают впереди страдания…

Дамам, не жившим в Тюильри, отвели комнаты для ночлега. По просьбе Марии-Терезии королева разрешила маркизе де Понталек расположиться в одной спальне с принцессой. Но Анна-Лаура не воспользовалась этим разрешением и даже отказалась от предложения госпожи де Турзель занять ее комнату — сама гувернантка решила не отходить от детей. Анна-Лаура не хотела быть вдалеке от мужа, который, разумеется, намеревался оставаться рядом с королем. Впрочем, в эти ночные часы — с восьми часов вечера до четырех часов утра — во дворце никто не спал, кроме маленького дофина и короля, который позволил себе прилечь, отказавшись от обычного церемониала.

В десять часов вечера Людовик XVI держал совет с королевой, Мадам Елизаветой и своими министрами. Они пришли к заключению: либо атаковать на рассвете, либо попытаться прорваться к армии, оставив дворец на разграбление. Оба плана представлялись мало выполнимыми, и король отверг их. Он никогда не станет стрелять в свой народ, а неудачное бегство, закончившееся в Варение, не вызывало желания повторить подобную попытку.

В одиннадцать часов во дворце появился Редерер, генеральный прокурор, член муниципального совета, подчиняющийся мэру. Это был высокий, худой юрист из Лотарингии с душой парламентария. Он не относился враждебно к королю, но предпочитал абсолютной королевской власти конституционную монархию или даже республику. После возвращения королевской семьи из Варенна Редерер предложил арестовать короля. Он приехал только за тем, чтобы посмотреть, что же происходит во дворце. Увиденное его встревожило.

В Тюильри везде были люди, швейцарцы и солдаты Национальной гвардии, множество слуг. В комнате перед залом совета собрались дворяне, все в черном, но с длинными шпагами, пришедшие на помощь королю, которому грозила опасность. Редерер увидел и женщин из окружения королевы. Все эти люди, обступившие генерального прокурора, не внушили ему доверия. На всех лицах было написано презрение и гнев. Но Редерер не был трусом. Он понимал, какая разыграется драма при столкновении этого «войска» и плохо вооруженных людей из предместий, и этого ему хотелось избежать во что бы то ни стало.

Редерер решил вызвать во дворец мэра и только сел писать ему записку, как Петион сам появился в Тюильри. Мэр выглядел смиренным и покорным. Для этого были свои причины. Его приняли холоднее обычного, а так как его слегка помяли молодью солдаты Национальной гвардии, то мэр, ко всему прочему, просто испугался. Мэр ушел под предлогом того, что в зале слишком душно и ему необходимо подышать свежим воздухом.

Редерер, сохраняя внешнее спокойствие, проводил его до сада, но оказалось, что все выходы перекрыты солдатами. У них остался единственный вариант — присоединиться к Национальному собранию, которое заседало этой ночью. Задержавшись у балюстрады, «чтобы освежиться», Петион отправил Редерера к королю одного, а сам поспешил в Национальное собрание, намереваясь оттуда вернуться в ратушу, где и просидеть весь остаток ночи под прикрытием шестисот человек. И куда только подевалась его храбрость!

Но Петион не успел туда добраться. Звук набата застиг его на полдороге, заставив замереть толпу людей, заполнивших дворец, и тех, кто бродил вокруг него. Анна-Лаура тоже услышала удары колокола и взглядом нашла Жосса в группе дворян, стоявших рядом с королем. Она заметила на губах маркиза улыбку, ни к кому конкретно не обращенную. Казалось, он слышит не набат, а тихую, нежную мелодию. Это продолжалось лишь мгновение, но Анна-Лаура уловила его. Спустя секунду маркиз де Понталек, как и все окружавшие его, вынул шпагу с криком: «Да здравствует король!» и поклялся защищать Людовика XVI до последней капли крови…

Медленно потекли часы странного и тревожного ожидания. Редерер оставался в Тюильри. Зловещий рокот барабанов приближался, а он спокойно сидел рядом с королевой и отвечал на ее вопросы. Генеральный прокурор изо всех сил старался как можно меньше себя скомпрометировать и придерживался заранее избранной линии — во что бы то ни стало избежать столкновения… Но каждый час его секретарь присылал ему записки с описанием ситуации.

Время шло. Король исповедовался и заснул на маленьком диванчике. Дамы окружили госпожу де Ламбаль и госпожу де Тарант. Госпожа де Турзель и ее дочь направились в спальню дофина. Дворяне переговаривались тихими голосами. Королева и ее золовка переходили от одной группы к другой. А набат и грохот барабанов не умолкали ни на секунду.

В пять часов утра король сошел вниз, чтобы проверить посты Национальной гвардии, и остался доволен. Но проверка, проведенная спустя всего лишь час, произвела на него плохое впечатление. За такое короткое время Петион сумел-таки заменить верных гвардейцев солдатами, поддерживающими бунтовщиков. И более того — он вызвал к себе Манда, командира гвардейцев, готовившего оборону дворца, под предлогом того, что им необходимо посоветоваться. На самом деле мэр намеревался отобрать у него приказ, переданный им самим накануне, — оборонять Тюильри до последней капли крови. Этот приказ повредил бы ему в глазах тех, кто вот-вот должен был захватить власть. И маркизу де Манда пришлось ехать в ратушу — он вынужден был подчиниться мэру.

В семь часов утра, когда лучи солнца заиграли на лепестках роз во все еще прекрасных садах и проникли в покои, где уже давно погасили свечи, стало известно, что марсельцы подняли жителей пригородов и ведут их в атаку на Тюильри. Стало известно и то, что комиссары, избранные из числа руководителей сорока восьми округов Парижа, составили так называемый Совет Коммуны, вызвали к себе Манда, казнили его и теперь его голову, насаженную на пику, носят по всему Парижу. Петиону удалось изъять у него злополучный приказ, и оборона дворца была обезглавлена во всех смыслах этого слова. Верными оставались только швейцарцы, но не все они говорили по-французски…

Когда раздались первые выстрелы и послышался рев надвигающейся толпы, Редерер принялся за выполнение задачи, которую сам себе поставил. Он должен был уговорить короля вместе с семьей явиться в Национальное собрание, чтобы попросить защиты у закона. Редерер действовал из лучших побуждений. Он не знал, что Национальное собрание уже покинули депутаты правого толка и там остались лишь злейшие враги монархии. Атакующие уже захватили Триумфальную арку Карусель — парадный вход в Тюильри, — а король по-прежнему не желал стрелять в свой народ.

Во дворце царило тревожное возбуждение. Дворяне, собравшиеся накануне, рвались в бой, и доносящийся снаружи шум только подпитывал их храбрость. Король отправил гонца в Национальное собрание, олицетворяющее закон, обращаясь с просьбой к его представителям прибыть в Тюильри и восстановить порядок. Посланец не вернулся. Второго постигла та же участь. Тогда Редерер отправился к королю:

— Сир, — сказал он, — опасность неотвратима. Власти бессильны, оборона невозможна. Ваше величество и вся королевская семья подвергают себя огромному риску, так же как и все находящиеся во дворце. У его величества нет другого средства предотвратить кровопролитие, кроме как самому явиться в Национальное собрание.

— Явиться в Национальное собрание, которое делает вид, что ничего не слышит, и уже, должно быть, расправилось с нашими посланниками? Вы желаете смерти короля, сударь? — взволнованно воскликнула Мария-Антуанетта. — Я уже не говорю о наших защитниках, которые потеряют свою последнюю опору.

— Если вы противитесь этому, мадам, — ответил ей прокурор, — то вы будьте готовы взять на себя ответственность за жизнь короля и ваших детей. Для большей безопасности вы будете сопровождать короля и вашу семью. Я, разумеется, пойду с вами, чтобы гарантировать вашу безопасность. Народу незачем будет штурмовать дворец, и вы сможете сюда вернуться, когда все немного успокоится.

— Вы так думаете? А я уверена, что если мы покинем Тюильри, то никогда больше не вернемся сюда. Эти люди требуют нашей смерти! Неужели вы не слышите?

— Нет, мадам, — неожиданно мягко ответил ей прокурор. — Они просто боятся, что с ними жестоко расправятся. Как только вы окажетесь под защитой закона, вам нечего будет больше бояться.

Редерер искренне верил в то, что говорил. Он больше всего на свете хотел спасти и народ, и короля. Не следовало забывать о войсках герцога Брауншвейгского, способных привести свою угрозу в исполнение. С другой стороны, нельзя было дать королю выиграть. Редерер не желал монархии, ни абсолютной, ни ограниченной. Но ему пришлось употребить все свое красноречие. Людовик XVI молчал, размышляя.

— Сир, — обратился к нему Редерер, — у меня не осталось больше сомнений. Представителям Национального собрания помешали прийти к вам. Следовательно, вашему величеству надо самому отправиться туда…

— А если Национальное собрание уже в руках мятежников, что тогда будет с королем? — воскликнул д'Эрвильи, командовавший обороной дворца. — Здесь его величество среди своих подданных, своих швейцарцев…

— Не стройте иллюзий, барон! Оборона невозможна, если вы только не хотите устроить кровавую бойню. Подступы к дворцу уже заняты. Королю и его семье грозит смертельная опасность. Его величеству необходимо покинуть Тюильри. Национальная гвардия обеспечит безопасность его пути до Манежа, где заседает Национальное собрание…

— Но, поступив так, мы бросим сотни отважных и благородных людей, поспешивших к нам на помощь! — воскликнула королева.

— Если вы не согласны с моим предложением, мадам, — сурово произнес Редерер, — вы будете в ответе за жизнь короля и ваших детей. Народ сильнее, он сметет все…

С криком ужаса королева упала в кресло, закрыв лицо руками.

— Вы недооцениваете силы, защищающие дворец, — вмешался в разговор де Бахманн, полковник, руководивший швейцарцами. — Здесь множество людей, которые горят желанием сражаться, и поверьте мне, бунтовщикам не так-то легко будет справиться с моими парнями. Это настоящие солдаты! И пушки готовы стрелять.

— Я знаю об этом, поэтому и говорил о кровавой бойне. И потом, вы тоже, как мне кажется, не представляете истинного положения дел. Я согласен, было бы красиво, достойно, по-геройски оказать сопротивление, умереть на руинах дворца, но это практически невозможно.

— А я повторяю, что мы должны сопротивляться.

— Бессмысленно! Чем вы можете ответить нападающим? Ваши пушки, наверное, уже разбиты. А солдаты, за исключением ваших, будут брататься с народом и не воспрепятствуют убийству монархов. Даже монсеньора дофина не пощадят.

Это мрачное предсказание вырвало новый крик ужаса из груди королевы. Ее супруг повернулся к ней и прошептал:

— Лучше будет уступить и таким образом выиграть время. Это необходимо, чтобы успела прийти помощь. — Король выпрямился во весь рост и объявил:

— Мы последуем вашему совету, сударь, и отправимся в Национальное собрание. Я надеюсь, что это проявление нашей доброй воли успокоит всех.

Раздались разочарованные возгласы, но король только улыбнулся:

— Успокойтесь, мессиры! Я хочу, чтобы народ понял — я не враг своему народу, каковым меня пытаются представить. Вы будете защищать дворец в наше отсутствие.

— О нет, сир, — воскликнул темноволосый молодой человек. — Мы последуем за вами. И, клянусь честью де Ларошжаклена, никто не приблизится к королевским особам!

Мария-Антуанетта улыбнулась, глядя на юное одухотворенное лицо, слушая полный отваги голос.

— Оставайтесь здесь, мессиры, мы вернемся. Я полагаю, господин Редерер нам это гарантирует?

— Разумеется, мадам, разумеется…

— А я хочу, чтобы нас сопровождала Национальная гвардия, — сказал Людовик XVI.

Чуть позже они отправились в путь пешком через сады. Король в камзоле фиолетового цвета шел впереди. За ним шла королева. Она вела за руки детей. За ними следовали Мадам Елизавета и принцесса Ламбаль, добившаяся разрешения сопровождать королевскую семью на правах родственницы. Госпожа де Турзель, нежно расцеловавшая дочку и оставившая ее на попечение госпожи де Тарант, встала позади дофина с такой решимостью, что никто не осмелился этому воспротивиться.

Из покоев короля Анна-Лаура и другие дамы, присутствовавшие при этом, увидели, что, кроме министров, весьма недовольных, многие представители высшей знати последовали за королем. Герцог де Пуа, герцог де Шуазель, маркиз де Турзель, брат Полины, и многие другие, среди которых Анна-Лаура узнала и герцога Нивернейского. Она поискала среди дворян своего мужа, но тщетно, его не было, хотя ночью он был рядом с королем. Батальон Национальной гвардии, согласно желанию короля, сопровождал эту процессию.

Полагая, что Жосс, вероятно, задержался, выполняя поручение короля, Анна-Лаура долго стояла у окна, глядя вслед уходящим. Их фигуры становились все меньше. Они казались такими уязвимыми посреди огромной обезумевшей толпы, что сердце у нее сжалось. Плотная людская масса, пропустив королевскую семью и ее сопровождающих, снова сомкнулась, отрезая дворец и всех, кто в нем находился.

Близкая пушечная пальба заставила женщин отойти от окон. Только Полина де Турзель задержалась, но принцесса Тарант оттащила девочку подальше от окна.

— Вы хотите, чтобы вас убили? Подумайте о том, что вас оставили на мое попечение, и о том, что ваша мать…

— Пока я ее вижу, мне кажется, что она по-прежнему рядом со мной.

— Ваша мать теперь в безопасности, и нам надо подумать о своем спасении. Это в нас стреляют.

— Мы не можем больше оставаться в покоях короля, — снова заговорила принцесса. — Это наиболее уязвимая часть дворца. Давайте спустимся вниз в покои королевы. Мы закроем ставни и зажжем все свечи. Это озадачит нападающих, а у нас появится время для переговоров.

— Я иду с вами, — сказала Анна-Лаура. — Но сначала мне необходимо найти господина де Понталека и сообщить ему, где я нахожусь. Он будет волноваться. — С этими словами она торопливо направилась в спальню короля и едва услышала то, что ей крикнули вслед:

— Поторопитесь! Очень скоро восставшие захватят дворец.

Отовсюду слышались оружейные выстрелы, крики раненых, шум рукопашной схватки. Из спальни короля тоже стреляли, но там не оказалось никого, кроме двух молодых людей — один, светловолосый и высокий, со свежим круглым лицом, и второй — небольшого роста, темноволосый, нервный, с лицом одновременно высокомерным и насмешливым. Они стреляли попеременно. Казалось, что они на празднике и все происходящее их невероятно забавляет. Тот, что был поменьше ростом, распевал песенку, не имевшую ничего общего с салонными романсами:

Шесть стройных тополей

Растут на ферме Маргулет,

Кричит сова, и мы поем

На ферме Маргулет…

Он выстрелил и стал перезаряжать ружье. Анна-Лаура подошла к нему, вспомнив, что уже видела его этой ночью. Молодой человек тогда о чем-то долго говорил с Жоссом.

— Простите меня, сударь. Я маркиза де Понталек, и мне кажется…

Молодой человек улыбнулся и изящно поклонился:

— Шевалье Атаназ де Шарет де ля Контри, сударыня. Чем я могу вам помочь?

— Вы не видели моего мужа? Я его ищу…

И вдруг улыбка пропала. Шевалье отвернулся, прицелился, выстрелил и снова стал заряжать ружье. Потом, не глядя на молодую женщину, он крикнул:

— Ваш муж сбежал, и вам давно пора последовать его примеру! В отличие от вас он дорожит своей жизнью!

Гнев и презрение, так явно слышавшиеся в голосе де Шарета, заставили молодую женщину покраснеть. В их разговор вмешался второй стрелок:

— Имейте же сострадание, друг мой! Ведь это его жена…

— Сейчас не время для реверансов, Ларошжаклен. Маска слетела с де Понталека. Мы оба знаем, что маркиз оказался трусом. Пусть и его жена узнает об этом! Простите меня, — обратился он к той, кому только что нанес такой удар, — но я всегда говорю то, что думаю. Тем более невозможно лгать в роковой ситуации.

— Мой муж ушел? Но это невозможно! Никто не может покинуть дворец! Как же он прошел?

— По галерее вдоль реки и по лестнице Екатерины Медичи. Маркиз в сопровождении трех спутников перебросили доски между дворцом и галереей и прошли по ним. Если это вас утешит, не он один струсил.

Дверь неожиданно распахнулась, в комнату вбежала Полина де Турзель. Она схватила Анну-Лауру за руку и потянула ее к выходу:

— Что вы делаете? Идемте! Вас здесь убьют!

Анна-Лаура была слишком взволнована, чтобы сопротивляться. Она едва сдерживала слезы — то ли стыда, то ли обиды. Ведь Жосс предал короля, бросил ее в опасности, сбежал, забыв о ней, даже не попытавшись разыскать ее. Анна-Лаура проглотила слезы. Она не должна показать своей обиды, своей слабости.

Они сбежали по парадной лестнице и были уже у входа в покои королевы, когда дверь, выходящая во двор, прогнулась под напором нападавших. Анна-Лаура и Полина одновременно вскрикнули, и спустя секунду они присоединились к остальным женщинам. Те поспешно закрывали ставни и зажигали свечи в кабинете королевы. Это только усилило духоту. Госпожа де Сетей упала в обморок. Ее уложили на один из диванчиков и дали нюхательную соль.

Между тем шум приближался. В прихожей, которую еще охраняли два швейцарца, раздались ужасные крики и звон оружия. Прямо за дверями из расписного позолоченного дерева шел бой…

— Надежды нет — они ворвутся сюда через минуту. Мы все погибнем, — произнесла одна из дам, всхлипывая. Дамы рухнули на колени.

— Сейчас не время преклонять колени! — резко сказала госпожа де Тарант.

И в следующую секунду двери распахнулись, и орда, от которой несло потом и вином, полупьяные мужчины и женщины ворвались в покои королевы, потрясая окровавленными саблями.

Как и предполагала принцесса, они не ожидали увидеть перед собой женщин, в большинстве своем красивых и элегантных, посреди освещенного, словно в праздник, салона. Свечи, отражавшиеся в высоких зеркалах, окружали дам ореолом, и это мгновенно усмирило гнев толпы. Именно в этот момент госпожа де Жинту бросилась на колени перед тем, кого она посчитала главным, и закричала:

— Помилуйте! Простите! Не причиняйте мне зла!

Чары были нарушены. Хриплый голос крикнул:

— Это шлюхи Австриячки! Их надо повесить.

— Это мы еще успеем сделать, — ответил мужчина, колени которого обхватила госпожа де Жинту, несмотря на все усилия госпожи де Тарант оторвать ее и поднять.

— Прошу вас, не обращайте внимания, сударь. Эта дама потеряла рассудок от сильной боли. Возьмите ее под свою защиту. Она не заслуживает вашего гнева…

Мужчина — высокий блондин лет сорока с эполетами офицера, говоривший с сильным эльзасским акцентом, — пристально посмотрел на принцессу:

— Кто вы такая?

— Госпожа де Тарант, фрейлина королевы Франции, — смело ответила она.

— Фрейлина?

— Да. И во Франции принято, чтобы победитель проявлял великодушие. Перед вами всего лишь женщины, пожелавшие остаться верными своим монархам в трудную минуту.

Она произнесла это с высоко поднятой головой, прямо глядя в серо-голубые глаза рослого эльзасца.

— Вы смелая женщина, сударыня! — заметил он. — И поэтому я спасу эту женщину… И вас тоже, и еще эту девочку, что цепляется за вашу руку, вероятно, вашу дочь. — Его взгляд прошелся по испуганным женщинам и остановился на Анне-Лауре, стоявшей у окна с таким видом, словно происходящие события ее не интересовали. Несколько мгновений мужчина рассматривал хрупкую фигуру в черном платье. — И еще вот эту! — закончил он, указывая пальцем на Анну-Лауру.

— А что будет с остальными? — с тревогой спросила принцесса.

— Их отведут в тюрьму. Вы и те, кого я назвал, могут вернуться к себе домой! Остальных увести!

Каждую из чудом спасенных вывели под руки двое мужчин, а мятежники принялись грабить кабинет королевы, круша то, что невозможно было унести. Анна-Лаура попыталась вырваться из омерзительных лап. Но у мужчины оказалась крепкая хватка, и ей пришлось подчиниться.

Когда женщины вышли из покоев королевы, перед их взором предстало кровавое зрелище. У самых дверей лежали трупы королевского казначея, одного из выездных лакеев королевы и швейцарцев. Со всех сторон раздавался звон разбиваемого стекла, грохот падающей мебели, ругань мятежников, крики умирающих жертв. Анне-Лауре показалось, что наступил конец света. Кому из тех, кто еще совсем недавно окружал королевскую семью, удастся уцелеть в этой бойне?

Не без труда светловолосому эльзасцу удалось довести дам до низкой двери, выходящей на террасу, откуда можно было попасть на Королевский мост. Там он с ними попрощался:

— Я сдержал свое обещание. А теперь постарайтесь побыстрее исчезнуть!

Он отошел от чудом спасшихся женщин, потом передумал, вернулся, обнял Анну-Лауру, жадно поцеловал в губы и сразу же так резко оттолкнул ее, что молодая женщина упала. Она была ошеломлена происшедшим. Госпожа де Тарант помогла ей подняться, а эльзасец уже скрылся в одной из галерей.

— Я предлагаю спуститься к реке и идти вдоль берега, — сказала госпожа де Тарант, отряхивая платье Анны-Лауры. — Этот путь будет самым безопасным. Я живу рядом с Лувром в доме моей бабушки герцогини де Лавальер. А где живете вы? — обратилась она к Анне-Лауре.

— На улице Бельшас, госпожа принцесса. Мне придется перейти на другой берег Сены.

Они спустились к реке, но продвинуться дальше не успели. Позади них раздались громкие крики, проклятия и оскорбления. Показалась группа всклокоченных людей, потрясавших саблями и пиками. С другой стороны к ним тоже бежали бунтовщики, а парапет ощетинился ружьями. Мятежники целились в женщин.

— На этот раз нам не выбраться! — всхлипнула Полина. — Я никогда больше не увижу мою матушку!

— У нас еще есть выход, — Анна-Лаура попыталась перекричать шум. — Следуйте моему примеру! — И без колебаний она прыгнула в воду.

— Я не могу! — крикнула госпожа де Тарант. — Я не умею плавать.

— У нас нет другого выхода! Я вам помогу, — ответила ей Анна-Лаура и добавила:

— Лучше утонуть, чем быть убитой!

Полина попыталась последовать за ней, но было уже слишком поздно. Женщин уже окружили и взяли в плен. Анна-Лаура еще услышала голос принцессы Тарант, которая снова пыталась договориться с обезумевшими людьми. Это отвлекло внимание толпы от самой Анны-Лауры, и молодой женщине удалось спрятаться под опорами Королевского моста. Ей не требовался отдых, но необходимо было выбрать самый короткий путь домой.

Когда Анна-Лаура очутилась в воде, ей показалось, что она словно ожила. Прохлада реки показалась такой приятной после удушливой жары, царившей во дворце и даже в садах. К тому же она была дочерью и внучкой корсаров из Сен-Мало и с детства плавала в море, поэтому ленивое течение Сены не представляло для нее трудностей. Анна-Лаура стянула с себя тяжелые промокшие юбки, мешавшие движениям, и осталась в одном платье. Для большей безопасности Анна-Лаура решила пересечь Сену в тени моста. На это у нее ушло несколько минут. Оказавшись на другом берегу, она отдышалась и огляделась.

На левом берегу царило удивительное спокойствие. Охваченный огнем и дымом Тюильри превратился в арену битвы, оттуда доносились яростные крики и тревожный шум, а набережная напротив оставалась безлюдной. Анна-Лаура заметила даже одинокого рыболова с удочкой в широкополой соломенной шляпе. Она решила не выходить здесь из воды, а спуститься чуть ниже по течению. Кто знает, на что способен этот человек? Но мужчина уже смотрел в ее сторону, потом он пристроил удочку между камнями и направился к ней. Приблизившись, он протянул ей руку, и Анне-Лауре ничего не оставалось, как поверить в его добрые намерения. Перед ней стоял старик с окладистой белой бородой и добродушной улыбкой.

— Вы неплохо плаваете! Придворные этим не отличаются!

— Я из Бретани и не принадлежу к числу придворных. Вы полагаете, что я могу выйти на берег?

— Я собирался вам это предложить. Посидите со мной немного и отдохните. У меня найдется кое-что для поддержания сил, — с этими словами он вытащил охлаждавшуюся в воде бутылку.

Анна-Лаура рухнула на землю и с благодарностью приняла стаканчик вина, который он ей предложил. Она осушила его одним глотком, вернула стакан старику и принялась отжимать свое черное платье из легкого шелка. Женщине казалось, что все это происходит с ней во сне. Ситуация выглядела совершенно не правдоподобной — старик спокойно удит рыбу в двух шагах от страшной резни. Об этом она ему и сказала.

— Вас удивляет, что я не присоединился к этим умалишенным? Но у меня нет с ними ничего общего, — ответил ей старый рыбак. — А если вы пройдетесь по другим кварталам Парижа, то увидите множество людей, которые занимаются своими делами. Их, как и меня, совершенно не интересует то, что происходит в Тюильри.

— Тогда кого же это интересует?

— В Париже? Пригороды Сент-Антуан и Сен-Марсо, там все никак не успокоятся после взятия Бастилии. И потом еще якобинцев, которые только спят и видят, как бы им избавиться от бедного Людовика XVI, который, кстати сказать, оказался совсем не трусом. Не забудьте еще и головорезов из Марселя, парней с севера и всякий сброд. А парижане — нет, им такого не надо. Меня мучает только одно — что они сделают с королем и его ребятишками. Такой славный человек! Такие милые детки!

Старик говорил так, словно они были его собственной семьей.

— Вы их знаете? — поинтересовалась Анна-Лаура, отжимавшая волосы. Ее муслиновый чепец остался в Сене.

— Конечно. В Версале они часто приходили посмотреть, как я работаю в саду, который так славно устроил господин де ля Кинтини. Я занимался шпалерами. Видели бы вы, как ребятишки ели мои абрикосы! И король от них не отставал! Он такой гурман, наш добрый король.

— И вы по-прежнему живете в Версале?

— Нет, что вы! В Версале не очень-то весело! Такой большой пустой дворец! У меня маленький домик в Вожираре, там я и живу на покое со своими воспоминаниями. В погожий денек я всегда прихожу сюда удить рыбу. Уж больно здесь хорошо… Правда, только тогда, когда хорошенькие дамы не пугают мне рыбу.

— Ах, простите! — воскликнула Анна-Лаура, смутившись.

— Пустяки! Вы меня даже развлекли. И куда это вы, собственно говоря, направлялись таким необычным способом?

— Домой. Я живу на улице Бельшас.

— Тогда поторопитесь. Ваш дом недалеко, на улицах пока спокойно. Но если вам вдруг понадобится помощь, в хорошую погоду вы всегда найдете меня здесь, а в плохую — в Вожираре. Мой дом стоит в самом конце главной улицы. Позади него виноградник. Меня зовут Оноре Гиллери… Соседи зовут меня папашей Гиллери.

Молодая женщина встала и протянула руку доброму старику. Он помог ей куда больше, чем мог себе представить.

— Спасибо! Спасибо вам, господин Гиллери! А меня зовут…

— Нет, не говорите! Я и знать даже не хочу! Когда не знаешь, не рискуешь соврать. Но послушайтесь моего совета — уезжайте отсюда. Эти места не для молоденьких хорошеньких дам, — он указал на дворец, окутанный густыми клубами дыма. — И, боюсь, все еще только начинается. Так что поищите себе убежище понадежней!

— Это я и постараюсь сделать. Еще раз спасибо вам!

Согретая стаканом вина и сочувствием старого садовника, Анна-Лаура подобрала подол еще мокрого платья и, не обращая внимания на рассыпавшиеся по спине волосы, побежала на улицу Бельшас. Расстояние было небольшое, но к дому Анна-Лаура добралась, совершенно выбившись из сил.

Во дворе Анна-Лаура не увидела ни души. Привратника не оказалось в его сторожке. Двери опустевших конюшен были распахнуты настежь. Особняк казался пустым. Ни Сильвен, ни кухарка, ни преданная Бина не откликнулись на ее зов. Может быть, они отправились посмотреть на разграбленный и изувеченный Тюильри? Охваченная тревогой молодая женщина прошла по пустым комнатам первого этажа, заглянула на кухню, поднялась наверх. Все было в полном порядке. Следовательно, мятежники здесь не побывали. Анна-Лаура бросилась к комнатам мужа. Каково же было ее изумление, когда она увидела Жосса. Маркиз в дорожном костюме укладывал вещи.

Анна-Лаура вскрикнула и прислонилась к дверям.

— Благодарение господу, вы здесь! Вы, видно, не слышали меня?! Почему вы не ответили мне?

— На разговоры нет времени, моя дорогая! Я тороплюсь, очень тороплюсь!

— Вы уезжаете? Но куда?

— Я не могу вам сказать. И потом, для вас это не имеет никакого значения. Меня призывает граф Прованский, и я еду к нему.

— Брат короля? Почему вы решили, что он нуждается в вас?

— Мы давно связаны с ним. Это единственный член королевской семьи, способный восстановить монархию, которая только что пала на наших глазах. Кстати, я тревожился о вас и искренне рад, что вам удалось выбраться из дворца.

— Ах вот как — вы рады! И это говорит мой муж! Отчего же вы не помогли мне? Почему бросили меня? Я искала вас повсюду, но мне сказали, что вы попросту сбежали.

— Это было единственное разумное решение. Какая глупость гибнуть, защищая дворец, в котором нет короля! Что же касается вас, то у меня не было времени вас разыскивать. То, что я узнал, помогло мне понять, куда зовет меня мой долг.

— И что же теперь? Вы уезжаете за границу? Вы так торопитесь, что не станете ждать, пока я переоденусь и соберу кое-какие вещи?

Маркиз покосился на жену:

— Вы и вправду вымокли. Откуда это вы в таком виде? Дождя на улице нет.

— Из Сены, через которую мне пришлось перебираться вплавь, чтобы избежать мучительной смерти. Вы же понимаете, что мне понадобится некоторое время…

Ответ обжег Анну-Лауру, словно пощечина:

— Нет, я должен ехать один. Меня ожидает опасный путь, а если мы поедем вдвоем, он станет еще опаснее. Вы останетесь здесь на какое-то время, а потом я найду способ вызвать вас к себе…

Молодая женщина смотрела на мужа, все еще не веря его словам.

— Вы оставляете меня здесь одну? — Осознание этого причиняло ей почти физическую боль.

— Ваше одиночество не продлится долго. Слуги скоро вернутся. Они скорее всего пошли полюбоваться «спектаклем». Будьте же благоразумны, Анна-Лаура! А я больше не принадлежу самому себе! Повторяю, вы присоединитесь ко мне позже.

Жосс закончил укладывать вещи, когда на улице раздался грохот колес. Маркиз взял свой багаж, подобрал с кресла плащ и шляпу, приблизился к жене и быстро поцеловал ее в лоб. Анна-Лаура не шевелилась, преграждая ему путь. Муж взял ее за руку:

— Прошу вас, будьте благоразумной! — нетерпеливо воскликнул он. — Я должен уехать, меня призывает мой долг!

Анна-Лаура в гневе вырвала руку:

— Ваш долг? Разве вы не должны быть рядом с королем? Наш король еще жив, насколько мне известно, и нуждается в вашей помощи куда больше, чем его брат! И это вас я считала другом королевы!

Жосс только пожал плечами. Презрительная усмешка появилась на его высокомерном лице.

— Ни тот, ни другая не стоят того, чтобы отдать за них свою жизнь!

— А мальчик, маленький дофин? Он унаследует престол, если король умрет…

— Я сомневаюсь, что у него будет время повзрослеть. К тому же брат короля уверен, что он — не сын короля, а ублюдок Ферзена! Вы дадите мне пройти в конце концов?

Анна-Лаура медленно отступила в сторону.

— Вы и в самом деле ужасный человек! И за что только я вас люблю?

Но маркиз уже не слышал ее — он бежал к лестнице. Жосс спустился вниз, перепрыгивая через две ступеньки. Анне-Лауре казалось, что мир рушится вокруг нее. И все-таки, несмотря на гнев и отчаяние, она бросилась за ним. Но женщина увидела только кучера, сидевшего на козлах стоявшей у дома кареты.

Анна-Лаура выбежала на улицу. Ее муж уже закрывал за собой дверцу дорожной кареты. Кучер был ей незнаком, как и женщина, сидевшая в карете. В луче солнца золотом блеснули пышные волосы, выбившиеся из-под накидки. Кучер тронул лошадей. Покинутая жена успела только рассмотреть, как маркиз де Понталек наклоняется к незнакомке, чтобы поцеловать ее…

На этот раз Анна-Лаура со всей ясностью поняла, что Жосс бросил ее и что она его больше никогда не увидит. Ее сердце пронзила такая боль, что ей пришлось присесть на одну из каменных тумб у ворот. Она долго сидела, согнувшись пополам, прижав руки к груди, пытаясь унять бешеное биение сердца. Улица была пустынна и безмолвна, словно время остановило свой бег. Ни прохожих, ни любопытных лиц в окнах домов! Даже кошки исчезли…

Молодая женщина больше не могла вынести этой мертвой неподвижности. Она медленно поднялась, выпрямилась осторожно, словно прислушиваясь к растревоженному сердцу, и двинулась к дому. Анна-Лаура миновала одну комнату за другой, вглядываясь в привычные, но сейчас словно чужие вещи. Она тщетно цеплялась за прошлое, ускользавшее от нее с невероятной быстротой. Скоро вернутся Бина, Сильвен и Урсула… Несмотря на жару, Анна-Лаура ощущала ледяной холод, взявший ее в плен. Она поднялась к себе в спальню, чтобы переодеться.

И там ее ждало еще одно испытание. Секретер ее был взломан, шкатулка с великолепными драгоценностями, подаренными матерью к свадьбе и унаследованными от крестной, опустела. Пустым оказался и тайник, искусно спрятанный мастером-краснодеревщиком, где Анна-Лаура хранила свой скромный запас золотых монет. Жосс забрал все. Если она захотела бы покинуть этот сошедший с ума город и вернуться в родную Бретань, ей пришлось бы идти пешком. В эту минуту Анна-Лаура оценила всю степень низости человека, который был ее мужем. И его она любила?!

Тем временем в Тюильри продолжалась резня. Мятежники убивали швейцарцев и кромсали их трупы, разбирая окровавленные останки в качестве трофеев. Извергнутые адом мегеры устроили вакханалию, добравшись до королевских винных погребов.

А Анна-Лаура де Понталек, одна в опустевшем доме, ждала, пока вернутся ее слуги… Время шло, но никто не появлялся.

Она поняла, что напрасно теряла время, когда поднялась в комнаты прислуги и увидела, что они забрали все свои вещи. Беспорядок, вызванный поспешными сборами, говорил сам за себя. Анна-Лаура никак не могла понять, чем вызвано это бегство. Мысли путались в ее голове, не желая выстраиваться в логичную цепь заключений.

У Анны-Лауры не осталось сил даже на то, чтобы пойти к единственному другу, который у нее оставался, — к герцогу Нивернейскому. Да и смог ли он сам добраться до своего дома? Ведь он вместе с другими дворянами сопровождал короля в Национальное собрание…

Тревога, волнение и усталость взяли свое. Возвратившись в свою спальню, Анна-Лаура улеглась в постель, и свежесть прохладных простыней показалась ей спасительной. Она потом подумает о том, что делать дальше, потом разберется со своей несчастной жизнью, а сейчас она немножко поспит… Ее лицо все еще было мокрым от слез, но глаза крепко закрыты. Дыхание стало ровнее — Анна-Лаура заснула крепким сном.

Она еще спала, когда ближе к полудню за ней пришли…

Глава 4БОЙНЯ

Маркизе де Понталек дали время только одеться.

— Если у вас есть деньги, возьмите с собой, — посоветовал ей один из тех, кто пришел арестовать ее. — В тюрьме ничего нет. Ах да, вижу, — он оглядел комнату, которую Анна-Лаура обвела выразительным жестом. Ее муж сделал все, чтобы ни у кого не возникало сомнений, что в особняке побывали воры.

— Разве мы не поведем ее сначала в Коммуну для суда? — спросил его спутник.

— Нет. Незачем. На нее указали как на близкую подругу Австриячки. Она отправится прямиком в тюрьму Форс.

Указали? Подруга королевы? Кто мог так солгать? Анна-Лаура не подозревала, что у нее есть враги. Но, впрочем, какое это имеет значение? Ее ведут не на казнь, а в тюрьму. Все глубже и глубже она погружалась в отчаяние.

«Господи, сделай так, чтобы этот ужас поскорее закончился! У меня уже нет сил, чтобы выносить его», — молилась в душе Анна-Лаура. Она не дорожила больше своей жизнью. Пусть она умрет, тогда, быть может, она наконец встретится со своей дорогой Селиной, которая ждет ее на берегу пруда в Комере…

Но молодая женщина никак не проявила своего отчаяния. Она оделась, распахнула двери и вышла к своим конвоирам.

— Идемте, господа, я готова!

Она пошла между ними, гордо выпрямившись, в строгом черном платье с белоснежным воротником и манжетами, повязав волосы черной бархатной лентой. Словно околдованные чистой красотой молодой белокурой женщины, мужчины двинулись за ней с почтением, на которое при других обстоятельствах могла рассчитывать лишь королева. Их поразило ее лицо — спокойное, со следами пережитого горя.

Анна-Лаура даже не обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на свой дом, и села в фиакр, который ждал во дворе. Его сопровождали два конных жандарма. Женщина презрительно улыбнулась:

— Четверо мужчин? Ради одной женщины? По-моему, это слишком!

— Женщины бывают куда сильнее мужчин, — ответил один из стражников. — Всегда лучше принять меры предосторожности. Особенно если речь идет о друзьях Австриячки!

— Позвольте вам напомнить, что она все еще королева! Даже если это слово вам не нравится!

— Да неужели? Ну это долго не продлится! И если вы хотите еще пожить, вам следует воздержаться от подобных заявлений!

Анна-Лаура передернула плечами и промолчала. Фиакр тронулся, им предстоял долгий путь через весь Париж…

Тюрьма Форс занимала в квартале Марэ, недалеко от развалин Бастилии, просторный дом, когда-то принадлежавший герцогам Форс. Особняк был одним из самых больших и красивых в Париже. Его прежний хозяин был человеком причудливой судьбы. Еще ребенком он избежал смерти во время Варфоломеевской ночи, притворившись мертвым и затаившись между трупами отца и брата. Позже именно он оказался в карете вместе с королем Генрихом IV, когда Равальяк бросился на короля с кинжалом, и именно он обезоружил убийцу. Кинжал Равальяка хранился потом в семье.

Как и большинство особняков в квартале Марэ, этот дом пришел в упадок. В 1780 году Людовик XVI решил превратить его в образцовую по тем временам тюрьму. Большее помещение предназначалось для мужчин, меньшее — для женщин дурного поведения. После падения Бастилии в обе тюрьмы остался только один вход — низкие ворота в конце улицы Балле. Туда невозможно было въехать в карете или верхом, и только невысокие ростом люди могли войти, не согнувшись.

У этих ворот и высадили бывшую маркизу де Понталек. Ей даже не удалось рассмотреть серые стены и маленькие грязные окна, забранные решеткой. Желая показать свое рвение, ее стражники, проявлявшие до этого момента достаточно снисходительности, схватили ее за руки и потащили внутрь. За решеткой оказался длинный коридор. Из него можно было попасть в некогда приятный зеленый дворик, потерявший всю свою прелесть, и оттуда в женскую тюрьму Форс. Туда и отвели Анну-Лауру после того, как чиновник записал ее имя в книге, усердно осыпая ее при этом оскорблениями; Женщине пришлось вынести и сальные шуточки охранников.

Анна-Лаура с облегчением вздохнула, когда ее наконец привели в женскую тюрьму и передали на попечение женщины лет сорока, суровой на вид, но прилично одетой. Она приветствовала новенькую кивком и отвела ее в камеру на первом этаже. Тусклый свет проникал сквозь маленькое и высоко расположенное окошко. В камере не было ничего, кроме старого соломенного тюфяка, табуретки, таза и ведра.

— Вам недолго быть в одиночестве, — заметила госпожа Анер — надзирательница. — К нам везут арестованных со вчерашнего дня. В основном это мужчины, но будут и женщины.

— Кого же арестовали?

— Людей из Тюильри, разумеется. Например, Вебера, молочного брата ко… Марии-Антуанетты. И еще офицеров и телохранителей графа Прованского.

— Но брат короля давно уехал! Ему не нужны были телохранители.

— Что я могу вам ответить? У вас, конечно, найдутся друзья среди этих людей…

— До вчерашнего дня я никогда не бывала в Тюильри. Я там почти никого не знаю.

— Но вас обвиняют в том, что вы близкая подруга…

— Королевы? Она едва меня знает, но я предана, ей с тех пор, как она оказалась в беде.

— Вам ее жаль?

— Да, потому что она боится за своих детей.

— У вас тоже есть дети? Вы еще так молоды.

— У меня была дочка, но она умерла месяц назад.

— Так вот почему вы в трауре! Простите меня, если я вам показалась нескромной. У меня тоже есть дочь, и если вам что-то понадобится, — быстро добавила госпожа Анер, — дайте мне знать через Арди, тюремщика. Он славный человек и не станет вас мучить.

— Должна предупредить вас, что у меня нет денег. У меня все отобрали. Но мне ничего и не нужно.

Задумчивый взгляд надзирательницы остановился на совсем еще юной женщине, которая, казалось, отказалась от всего. Голос госпожи Анер зазвучал мягче:

— В тюрьме всегда что-нибудь нужно. Особенно женщине… Я к вам еще загляну.

Она уже собиралась выйти, но Анна-Лаура удержала ее:

— Прошу вас, сударыня, не могли бы вы мне сказать, здесь ли герцог Нивернейский?

— Нет, его здесь нет, но это не значит, что его сюда не привезут. И потом, другие тюрьмы тоже заполняются арестованными. Но вы сказали, что никого не знаете. Значит, вы обманули нас?

— Нет-нет! Это мой единственный друг, и он уже очень стар.

— Я постараюсь выяснить.

Раздалось звяканье ключей, потом заскрежетал замок, и все стихло. Анна-Лаура оказалась в полутьме, так как солнце не проникало в окно камеры, где держался сильный запах плесени. Она слышала не только звуки тюрьмы, но и шум с улицы, где ни на минуту не стихала вакханалия. Когда люди не пели эту кошмарную «Са ира!», они выкрикивали проклятия королевской семье, герцогу Брауншвейгскому и всем этим арестованным дворянчикам, которых постоянно подвозили к воротам тюрьмы. Не смолкали восторженные приветствия в адрес Дантона, Марата и Робеспьера, приведших народ к переменам и новой жизни, которая, как надеялась толпа, продлится вечно.

Анна-Лаура старалась не слышать этих разнузданных выкриков. Она никогда не была очень набожной, а после смерти Селины вообще перестала молиться. Она лишь ждала, когда за ней придут и отведут на эшафот. Это будет ужасный момент, но потом все кончится, наступит освобождение!

И только на десятый день дверь наконец отворилась и в камере появилась благородная и гордая дама. Маркизе де Турзель предстояло отныне делить с Анной-Лаурой тяготы заточения, и гувернантка дофина не смогла скрыть своего удивления:

— Госпожа де Понталек? Но как вы сюда попали? Моя дочь Полина говорила, что вы бросились в Сену. Мы предположили, что вы утонули, так как о вас не было никаких известий. Принцесса Мария Терезия, которой вы так понравились, очень горевала…

— Я тронута, сударыня, и мне очень жаль, что расстроила ее высочество. Выбравшись на берег, потому что с детства умею плавать, мне не удалось спастись — тем же утром меня арестовали в моем доме на улице Бельшас как подругу королевы.

— Это какая-то ошибка! Дружеское отношение к вам ее величества проявилось так недавно, что никто не мог узнать об этом. Правда, маркиз был верным ее другом. Его тоже арестовали?

Анна-Лаура отвела глаза:

— Надеюсь, что нет. Он отправился к графу Прованскому, который призвал его к себе.

— Ах вот как! — Поняв, что ее юная соседка по камере не намерена ничего больше объяснять, маркиза де Турзель не стала настаивать.

Они некоторое время молчали, и Анна-Лаура заговорила первой, чтобы больше не касаться щекотливой темы:

— Но что произошло с вами, сударыня, и с мадемуазель Полиной?

— После вашего прыжка в реку мою дочь и госпожу де Тарант допросили. Благодаря храбрости принцессы их отпустили, и они отправились в дом герцогини де Лавальер, бабушки госпожи де Тарант. На следующее утро Полина и ее брат навестили меня в монастыре Фейянов, в первой королевской тюрьме, где я сходила с ума от тревоги за нее. На следующий день, 13 августа, нам с госпожой де Ламбаль разрешили сопровождать наших монархов в Тампль, где нас всех и заперли. Первую ночь мы провели в квартире архивариуса Мальтийского ордена господина Бартелеми, Полина спала на кухне рядом с Мадам Елизаветой. Там мы и оставались рядом с их величествами до прошлой ночи.

— А что случилось прошлой ночью?

— Около полуночи мы услышали стук. Через дверь нам передали приказ Коммуны: принцесса Ламбаль, моя дочь и я должны покинуть Тампль. Вы можете себе представить, что это было за прощание. Мы простились с королевской семьей как с близкими. Никакие узы крови не могли сделать нас роднее! Нас вывели из Тампля по освещенному факелами подземному ходу, посадили в фиакр и привезли в ратушу. Мы ждали несколько часов. Потом нас вывели на помост, окруженный толпой, для допроса. Допрос напоминал безумный фарс! После него нас привезли сюда и разлучили! Вы понимаете, разлучили! Это самое ужасное. Моя дочь, совсем еще девочка, оказалась в камере, во власти монстров, захвативших Париж. О, это слишком невыносимо, право же, невыносимо!

И эта гордая, высокомерная женщина, казавшаяся несгибаемой, упала на тюфяк Анны-Лауры. Она разразилась отчаянными рыданиями, такими громкими, что молодая женщина не решилась утешить маркизу. Анна-Лаура догадывалась, что госпожа де Турзель слишком долго держала себя в руках, ничем не выдавая своих чувств, и теперь эта эмоциональная разрядка ей просто необходима. Она села рядом с несчастной женщиной и стала ждать, когда та успокоится.

Госпожа де Турзель все еще плакала, когда Арди принес еще один соломенный тюфяк и положил в углу. Потом он склонился над плачущей женщиной:

— Не надо так плакать! — сочувственно сказал тюремщик. — Вы волнуетесь о вашей дочке, но ей совсем даже неплохо. Она в камере над вами, и я одолжил ей свою собачонку, чтобы девочке было не так одиноко.

И тут Анна-Лаура увидела то, что не могла себе представить даже во сне. Гувернантка королевских детей взяла тяжелую руку тюремщика и поцеловала, словно это была рука епископа. Она перестала плакать и всхлипывать. Арди объявил им, что скоро в тюрьму приедет Манюэль, прокурор Коммуны.

— Вы можете его попросить, чтобы вас перевели к дочери, — тихо посоветовал он.

Мадам Турзель так и сделала. Поэтому после посещения прокурора Анна-Лаура снова осталась одна и снова ненадолго. Тюрьма заполнялась, предоставить каждому узнику или узнице отдельную камеру оказалось невозможным. Все горничные королевы оказались в одной камере. Госпожу де Турзель и Полину перевели к принцессе Ламбаль, чья камера оказалась немного лучше. В конце августа к ним присоединилась и Анна-Лаура. Она боялась, что еще пожалеет о своем одиночестве, когда ей никто не мешал свободно предаваться своим мрачным мыслям. Но оказанный прием согрел ей сердце.

— Какая радость вновь видеть вас, моя дорогая! — приветствовала ее принцесса Ламбаль, как будто Анна-Лаура была ее давним другом. — Как видите, нам удалось немного украсить это помещение, и мы рады разделить его с вами.

В эту камеру попадало немного больше солнца, так как решетка на окне была пореже и ее прутья потоньше. Там сушилось и белье, развешанное на веревке, протянутой от решетки к стулу. Дамы ухитрились постирать белье в крошечном тазике. Были здесь и походные кровати, и несколько деревенских стульев. Королеве удалось переправить из Тампля некоторые личные вещи, которые дамам разрешили взять с собой. Госпожа Анер приносила то, что требовалось, так как герцог Пантьеврский, беспокоившийся о судьбе своей невестки, сумел из своего замка в Нормандии передать немного золота в вознаграждение за услуги.

Когда они вспоминали о Версале и Тюильри, то чувствовали себя несчастными, но эти женщины смогли смириться перед тем, что они называли божьей волей. Они молились, вспоминали о прекрасном прошлом и вышивали.

Анна-Лаура без труда стала своей в этой маленькой группе. Для мягкой и преданной принцессы Ламбаль было достаточно, что Мария-Антуанетта с нежностью отнеслась к этой почти незнакомой женщине, и она искренне полюбила Анну-Лауру. А госпожа Турзель и ее дочь сумели оценить ее храбрость. Маркиза де Понталек с некоторым удивлением обнаружила в себе способность приспосабливаться, которой он за собой раньше не замечала. При общении со свои соседками она освоила придворный стиль, которому никто не учил и который стал для нее своего рода защитной броней.

К несчастью, этот островок дружеского расположения в океане бед просуществовал недолго. Вокруг них бушевала гроза, ставшая еще яростнее после того как Лонгви оказался в руках прусских войск после двенадцатичасовой осады. Коммуна и народ объявили о предательстве. Главари — Марат, Дантон и Робеспьер — приказали арестовывать всех, кто внушал); хоть малейшее подозрение. Тюрьмы были переполнены, приходилось приспосабливать для заключения различные помещения. Так нескольких швейцарцев, которым удалось спастись во время резни в Тюильри поместили в погребах дворца Бурбонов. В тюрьме Форс заключенные спали даже во дворе, где незадолго до этого разрешили прогуливаться дамам.

Еще 10 августа на Гревской площади установили знаменитую гильотину, которая никогда не была творением доктора Гильотена. Ее создателем был изготовитель клавесинов по имени Тобиас Шмидт. Машину для обезглавливания впервые опробовали еще 15 апреля 1792 года, чтобы казнить вора Жака Пеллетье… Этот новый спектакль собирал толпы народа, хотя этот способ казни несколько разочаровал зевак — они посчитали такую казнь слишком быстрой.

Между тем август подошел к концу.

Вечером 2 сентября в тюрьме Форс начался переполох. Тюремщик Арди сообщил дамам, что Коммуна приказала выпустить женщин, сидевших за долги и за проституцию, а также горничных королевы — госпожу Базир, госпожу Тибо, госпожу де Сен-Брис и госпожу де Наварр. Четыре узницы порадовались за них. Может быть, эти монстры смилостивились и у них самих теперь тоже есть надежда на спасение? Только Анна-Лаура молчала. В отличие от нее остальные дамы во время пребывания в тюрьме научились ценить простую повседневную жизнь. Даже у принцессы Ламбаль, по-прежнему мнительной и пугливой, прекратились нервные приступы, и она почувствовала себя лучше.

Ночью, едва только женщины заснули, помолившись перед сном, послышался скрежет засова, и в камеру вошел мужчина. Это был незнакомец, прилично одетый, с приятным лицом. Он приветствовал взволнованных женщин, потом приблизился к постели Полины и произнес:

— Мадемуазель де Турзель, одевайтесь побыстрее и следуйте за мной.

Мать девушки сразу же встревожилась.

— Что вы собираетесь сделать с моей дочерью? — вскричала она.

— Не задавайте вопросов, сударыня. Пусть она встанет и идет за мной!

В одно мгновение обе женщины были на ногах. Анна-Лаура подошла к маркизе, чтобы поддержать ее, но та уже сумела взять себя в руки. Только голос выдавал охватившую ее тревогу:

— Повинуйтесь, Полина! — сказала, маркиза де Турзель. — Я надеюсь, что небо защитит вас…

Мужчина отошел в угол и повернулся к ним спич ной, пока женщины помогали перепуганной Полине одеться. Прощаясь, она склонилась перед матерью поцеловала ей руку. Конвоир тронул девушку за плече и подтолкнул к выходу. Госпожа де Турзель упала на колени. Она истово молилась, слезы заливали ее лицо.

— Что это за человек? — спросила принцессе Ламбаль шепотом. — Мы его никогда здесь прежде не видели.

— Тем не менее мне его лицо показалось знакомым, — Ответила ей Анна-Лаура. — Но только где я; его могла видеть? Возможно, в Тюильри? Единственное, что может нас утешить, это то, что он абсолютно не похож на тех ужасных существ, что мы видели здесь до сих пор.

— Будем надеяться, что вы правы и у нас появится хоть какая-то надежда. И потом, какую опасность представляет для них шестнадцатилетняя девочка? Мужайтесь, моя дорогая, — принцесса Ламбаль наклонилась к госпоже де Турзель. Но та словно не слышала ничего.

— Ах, моя дорогая принцесса, — с отчаянием заговорила она наконец, — вы не мать. Я молюсь только об одном — если Полине суждено умереть, то пусть господь соединит меня с ней как можно скорее.

— Боюсь, что ваша молитва будет услышана намного раньше, чем вы можете предположить, — вздохнула Анна-Лаура. — У меня предчувствие, что наступающий день не принесет нам ничего доброго…

— Тогда нам следует молиться, — воскликнула госпожа де Ламбаль, — и попросить у господа прощения за наши ошибки и грехи. — И она начала первой: «Господь милосердный, помилуй нас грешных…»

Всю ночь узницы молились, и Анна-Лаура присоединилась к ним. Самый большой подарок небес, которого они могут ждать, это как можно более быстрый конец.

Анна-Лаура решила, что этот момент настал, когда в шесть часов утра вошел всклокоченный тюремщик, а следом за ним шесть человек, вооруженных ружьями, саблями и пистолетами. Они обыскали помещение и ушли, осыпая ругательствами женщин. Только один; не произнесший за все время ни слова, задержался в дверях, пристально посмотрел на принцессу Ламбаль, а потом поднял к потолку глаза и руки.

— Перестаньте же плакать, моя дорогая госпожа де Турзель! — сказала принцесса. — Мы умрем, у меня больше не осталось никаких сомнений. Так подумаем же о том, чтобы собрать всю нашу храбрость и кончить нашу жизнь достойно.

Тут же под окнами послышался нарастающий шум толпы. Если встать на кровать госпожи де Ламбаль, можно было выглянуть в одно из двух окон, выходящих на улицу. Анна-Лаура так и сделала. Она увидела множество людей, вооруженных пиками и саблями. Она успела заметить и мужчину в доме напротив, который целился прямо в их окно. Пуля выбила стекло, но инстинкт самосохранения спас Анну-Лауру — она стремительно спрыгнула на пол.

— Вы правы, принцесса, — храбро заявила она, заставив женщин в который раз удивиться ее мужеству. — Я полагаю, что мы скоро умрем.

И Анна-Лаура постаралась привести себя в порядок с еще большей тщательностью, чем обычно. Принцесса Ламбаль и госпожа де Турзель последовали ее примеру.

В одиннадцать часов дверь распахнулась снова и на пороге камеры появилась вооруженная толпа. На этот раз они пришли за принцессой Ламбаль, но две другие узницы отказались с ней расстаться. Временное место своего печального пребывания мужественные женщины покинули вместе.

Во дворе их обступили люди в красных колпаках, со свирепыми лицами, налитыми злорадством и злобой. В толпе было несколько человек, которые, казалось, пытались хоть как-то сдержать ярость присутствующих, как свору на поводке. К одному из этих людей и обратилась госпожа де Ламбаль:

— Не могли бы вы дать нам немного хлеба? Мы ничего не ели со вчерашнего дня, у меня ослабли ноги.

Кто-то хохотнул:

— Они тебя вообще держать перестанут, как только суд вынесет тебе приговор. Потому что именно для этого тебя сюда и привели!

— Мне не в чем себя упрекнуть. Поэтому и суд меня не страшит.

Мужчина уже замахнулся на нее кулаком, но другой, с суровым лицом, весь одетый в черное, остановил его:

— Хватит, гражданин! Эту женщину еще не судили. Никто не смеет тронуть арестованных до суда.

Принцесса получила кусок хлеба и стакан вина, которые она разделила со своими подругами. Анна-Лаура хотела было отказаться от своей доли, но, оглядевшись по сторонам, приняла и хлеб, и вино, чтобы поддержать свои силы для самой последней, решительной минуты. Она понимала, что ей понадобится все ее мужество.

Так называемый трибунал заседал в канцелярии тюрьмы. С интервалом в пять-семь минут появлялись два устрашающего вида человека, вполне подходящих на роль подручных палача, хватали очередного заключенного и грубо волокли его к низкой двери, ведущей в канцелярию. Обратно ни один из арестованных не вышел. Поверить в то, что их отпускали на свободу, было невозможно, тем более что через такие же интервалы раздавался рев толпы, едва перекрывавший крики жертв…

— Нас всех перережут, — заметила Анна-Лаура.

Она произнесла это совершенно спокойно, но молодая и красивая женщина, стоявшая с ней рядом, тут же упала в обморок. Это была госпожа де Сетей, жена первого лакея короля. Госпожа де Турзель поспешила ей помочь. Она только успела привести бедняжку в чувство, когда пришли за принцессой Ламбаль.

Принцесса побелела как полотно и посмотрела на подруг огромными синими глазами.

— Молитесь за меня! И да хранит вас господь! — крикнула она, когда ее уводили.

— Господь милосердный, — прошептала маркиза де Турзель, — сделай так, чтобы они проявили снисхождение!

Но сама она в такую возможность не верила. Как и Анна-Лаура, гувернантка королевских детей знала, что принцессу Ламбаль считают главной «советчицей» королевы. Следовательно, она обречена на поругание.

Смогут ли нежность, очарование и красота этой бедной женщины смягчить «трибунал»? Госпожа де Турзель, как и Анна-Лаура, не питала таких надежд.

Несколько минут спустя на улице раздались торжествующие вопли и аплодисменты — это казнили принцессу. Обе женщины одновременно перекрестились. В это мгновение некто приблизился к госпоже де Турзель и, склонившись, прошептал:

— Ваша дочь спасена!

Выражение счастья осветило помертвевшее лицо маркизы, но Анна-Лаура не успела за нее порадоваться. Настал ее черед. Два судебных исполнителя, напившихся для храбрости, собрались ее увести. Молодая женщина сумела без труда высвободиться именно потому, что они были пьяны.

— Отпустите меня! Я могу идти сама! Вам достаточно меня сопровождать!

— И р-речи бьггь не м-может! Мы з-знаем, как обращаться с ломаками! Ты… ничем не лучше д-других! П-пошли!

Анне-Лауре пришлось подчиниться, потому что им на помощь подоспели еще двое. Вот так, в сопровождении четырех мужчин в разной степени опьянения, она и вошла в низкую дверь и оказалась в канцелярии тюрьмы. Она увидела у внешней стены тюрьмы пятерых мужчин с засученными рукавами, чьи руки, державшие огромные топоры, были в крови. Анну-Лауру обуял ужас, и она почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Желать смерти — это одно, но иногда лицо небытия бывает таким пугающим…

В помещении собралось очень много народа и стояла страшная духота. За длинным столом восседали десять мужчин отталкивающей наружности — «председатель», восемь «заседателей» и один обвинитель. Перед ними стояли стаканы с вином и тарелки с едой. Анну-Лауру затошнило от омерзения, но маркизе де Понталек каким-то чудом удавалось стоять прямо и смотреть в лицо этим людям, которые должны были вершить над ней суд. Началось жалкое подобие судебной процедуры. Ее заставили назвать себя, свой возраст, свой титул, адрес, и потом начался собственно допрос:

— Вас назвали особо приближенной подругой Австриячки. Что можете сказать по этому поводу? — спросил председатель. По его речи было заметно, что он получил некоторое образование.

Анна-Лаура хотя и была готова к смерти, но ей было небезразлично, какую этикетку пришпилят к ее трупу.

— Что вы понимаете под словами «особо приближенная»?

Мужчина захохотал, вслед за ним все члены суда.

— Вы молоды, но не настолько же глупы, как я понимаю! И вы не понимаете, что я хотел сказать? Подруга, с которой спят!

— Какая мерзость! Какая ложь!

Эти слова сорвались с губ Анны-Лауры против ее воли. Она побелела как полотно, но ее черные глаза метали молнии. Она с отвращением отвергла гнусное обвинение:

— Что же вы за мужчина, если оскорбляете меня подобным образом! Разве вы не видите, что я в трауре? Это должно было бы вам внушить если не уважение, то хотя бы сочувствие. — И кто же умер? Ваш муж?

— Нет, мой ребенок. Моя двухлетняя дочка… Как всегда при упоминании о Селине, в горле Анны-Лауры встал комок. Ее голос дрогнул, и даже самые бесчувственные поняли ее отчаяние. В зале стало! совсем тихо. Обвинитель, заключив, что эта женщина вот-вот может получить свободу, ринулся в атаку:

— Это все сказки! Граждане, она просто ломает, комедию, чтобы вас разжалобить! Не надо ума, чтобы одеться в черное и принять скорбный вид! Мы должны выяснить одно — является ли эта особа подругой Австриячки или нет. Вот и все!

Людям, охваченным состраданием, давали возможность избавиться от этого ненужного чувства. И они немедленно воспользовались этой возможностью, ведь они явились сюда убивать. Председатель выпрямился в своем кресле и рявкнул:

— Отвечайте!

Понимая, что речь идет о ее жизни и смерти, Анна-Лаура не колебалась ни секунды. С высокомерным презрением она обвела взглядом толпу убийц и бросила:

— Да! Я ее друг, преисполненный уважения и преданности!

— И до какой же степени вы ее уважаете и насколько вы ей преданны?

— Границы моего уважения и преданности определяют мое дворянское происхождение и верность. Я готова пролить за нее кровь или пойти на смерть!

Как беспощадный античный хор, толпа эхом повторила:

— Смерть! Смерть!

В зале кто-то запел «Са ира», и звуки страшной песни заполнили канцелярию тюрьмы, словно пожирая тоненькую женщину в черном языками пламени:

Ах, так пойдет, так пойдет!

Аристократов на фонарь!

Ах, так пойдет, так пойдет!

Аристократов на фонарь!

Пришлось ждать, пока шум уляжется, чтобы председатель смог вынести свой вердикт:

— Отпустить!

Анна-Лаура не знала о том, что эти слова означали смертный приговор. Она догадалась о смысле сказанного по радостным выкрикам в зале. Те, кто привел ее сюда, собрались схватить ее за руки, но маркиза их оттолкнула.

— Я смогу умереть и без вас! — Анна-Лаура повернулась и направилась к палачам, пытаясь сдержать бешеное биение своего сердца. «Селина! Селина! Где ты? — кричало оно. — Я иду к тебе, моя дорогая девочка. Помоги мне! Господи, дай мне сил!»

Она уже почти переступила порог, когда ее остановили два солдата Национальной гвардии. Они приподняли ее под руки и потащили к выходу, крича:

— По приказу гражданина Манюэля, эта женщина должна предстать перед Коммуной.

Анне-Лауре показалось, что ее уносит яростный ветер. Мгновение спустя она оказалась лицом к лицу с теми, кто жаждал ее смерти. И снова один из солдат крикнул:

— Приказ прокурора Манюэля! Мы должны отвезти эту женщину в Коммуну!

Сбитые с толку этим неожиданным заявлением, стоявшие за дверью люди, жаждавшие расправы, в бессильной ярости сшибли своими дубинами треуголку с одного из солдат, а треуголка второго в одно мгновение превратилась в блин. Ее хозяин рассвирепел:

— Уймись, чудовище! Осторожнее размахивай своей дубиной!

— Но мы же слышали крики «Смерть!» и приказ председателя «Отпустить!».

— Ты что-то не расслышал! Во всяком случае, казнить мою треуголку тебе никто не приказывал. Она больше ни на что не годится…

Человек, орудовавший дубиной, засмеялся, конвоир Анны-Лауры пустился в объяснения. Молодая женщина тем временем могла оглядеться по сторонам. Крик ужаса вырвался из ее груди, когда она увидела, во что превратилась узенькая улочка, на которую выходили ворота тюрьмы.

У стен одного из домов на улице Балле была свалена горой одежда, а чуть поодаль — обнаженные и окровавленные тела ее недавних обладателей. Бойня была устроена по всем правилам. «Освобожденный» узник через ворота тюрьмы выходил на улицу, тут его оглушали дубиной, после чего другая команда оттаскивала потерявшего сознание человека к канаве, где него срывали все ценное, одежду, обувь, а потом, перерезав жертве горло, укладывала труп к остальным.

Но самое страшное случилось с принцессой Ламбаль. Перед зданием тюрьмы какие-то торговки сцепились из-за ее вещей, а обнаженное тело принцессы выставили на всеобщее обозрение, привязав к каменной тумбе на углу улиц Балле и Руа-де-Сисиль. Один негодяй перепиливал ей шею здоровенным кухонным ножом, второй резал грудь, чтобы вырвать сердце, а третий отрезал прядь длинных белокурых волос. Все происходило под непристойные выкрики толпы, в которой запах крови пробудил самые гнусные низменные инстинкты.

Понимая, что выбраться будет непросто, один из гвардейцев потряс перед носом человека с дубиной документом, большая красная печать на котором произвела огромное впечатление — палачи не умели читать. Всех троих наконец пропустили.

Молодая женщина, лишившаяся чувств, не могла сделать ни шагу. Поэтому гвардейцам пришлось волочить Анну-Лауру за собой. Запыхавшись, они добежали до улицы Сент-Антуан и буквально впихнули женщину в фиакр, который ждал их. И как раз вовремя. Еще одно мгновение — и они не смогли бы выехать с улицы Балле. Дорогу им преградил бы кошмарный кортеж — обезумевшие горожане толпой двинулись за высоко поднятыми пиками, на которые были насажены сердце и голова принцессы Ламбаль с развевающимися белокурыми волосами. Следом за ноги, спиной по мостовой волочили изуродованное тело принцессы. Весь этот сброд направлялся в Тампль, чтобы показать Австриячке, как они обошлись с ее «советчицей».

— Гони к ратуше! — крикнул один из гвардейцев кучеру. — Если они увидят, что мы едем в сторону Бастилии, то побегут за нами. И потом на улицах слишком много народа, чтобы можно было пустить лошадей галопом.

— Так куда же мне ехать?

— Поезжай по улице Монсо-Сен-Жерве, оттуда на Гревскую набережную, потом по набережным Орм, Сен-Поль, набережную Селестинцев и по улице Пти-Мюск. Так мы доберемся до ворот Сент-Антуан. А дальше ты и сам знаешь, куда ехать.

— Хорошо, господин…

Кучер вовремя спохватился и замолчал. Фиакр тронулся с места. Человек, который давал указания вознице, теперь помогал своему спутнику устроить поудобнее Анну-Лауру, которую они до этого втащили карету.

— Мы не будем приводить ее в чувство? — спросил его спутник, до этого не проронивший ни слова.

— Пусть она сама очнется, так будет лучше. После всего того, что она увидела, она может начать кричать отбиваться. Нам надо отъехать подальше…

— Да, вы правы. Бедная девочка! Такая молодая и настолько сломлена горем, что хотела умереть.

— Да, мой друг. Вы слышали ее слова? Она высокомерно заявила о дружбе, которой никогда не существовало.

— Говорят, на нее донесли, верно? Известно ли имя этого негодяя?

— Кто еще это мог сделать, кроме ее мужа? Вам-»! не хуже, чем мне, известно, сколько раз он пытался нее избавиться. Ваш друг Жуан уже говорил вам об этом. А с моих слов вы знаете о происшествии на улице Сен-Сюльпис, которое он подстроил.

— Но ведь она ему ничем не мешала! Где вы еще найдете такую покорную, ничего не требовавшую жену?

— Что вы хотите, если маркиз попал в руки такой же мерзавки, как и он сам? Тут помешала бы и тень. И не забывайте о состоянии де Лодренов. Эта малышка осталась единственной наследницей после смерти ее брата, моего друга.

— Вы, кажется, познакомились с ним в Испании?

— Совершенно верно. Это был замечательный молодой человек. Он так хотел, чтобы я женился на его младшей сестре…

— И почему же вы этого не сделали?

— Моя мать никогда бы не смирилась с таким браком. Она хотела, чтобы я, нашел невесту из знатной бретонской семьи. Да я и не создан для брака. Я слишком занят, чтобы заботиться о жене. А последние события заставили меня изменить мои планы. Хочу сказать, как я благодарен вам, мой дорогой Питу, за вашу неоценимую помощь. Вчера мы вытащили из тюрьмы малышку Турзель, и сегодня я не справился бы без вас. Вы ловки, сообразительны и к тому же артистичны.

— Я журналист, господин барон! Мои скромные таланты всегда помогают мне. Я пытался вас в этом убедить, когда мы встретились еще полгода назад. Я от всей души надеюсь, что вы найдете им применение. Вы служите великому делу, делу короля, и я хотел бы принять в этом хотя бы скромное участие. Тем более что я, как и мои коллеги из «здравомыслящих» газет, останусь скоро без работы. Я готов умереть с голода, но до того, как это случится, мне бы хотелось послужить достойному делу!

Барон засмеялся:

— Даю вам слово, вы еще послужите! Но клянусь, с голода вы не умрете.

— Это всегда приятно слышать, но прошу заметить, подобное обещание никак не повлияет на мою преданность. Я горд тем, что нам удалось сделать вчера и сегодня. И все же, если позволите, я хотел бы задать вам один очень серьезный вопрос.

— Вы хотите узнать, почему мы не попытались спасти несчастную принцессу Ламбаль? Увы, это было невозможно, друг мой. Ее смерть была предрешена. Во-первых, она оказалась первой из женщин, и ее невозможно было ни с кем спутать. А те, кто потом глумился над ее телом, мне хорошо известны, и я знаю, откуда они. И, наконец, в толпе я узнал, хотя он и был переодет, некоего Ламарша, выездного лакея известной особы…

— Вы говорите о герцоге Орлеанском?

— Прошу вас, никаких имен! Разве вы не помните, что несчастную принцессу арестовали как «советчицу» королевы? А единственный совет, который она ей дала, состоял в том, что не стоило принимать одного принца крови, который счел момент подходящим для обнародования своих политических взглядов. То, что не удалось герцогу Пантьеврскому, потратившему целое состояние на спасение своей невестки, не сумели бы сделать и мы с вами. Мы бы погибли, не достигнув цели, а нам предстоит еще так много совершить теперь, когда душа королевства…

Барон замолчал, глядя на женщину, которую им только что удалось вырвать из рук смерти. Она тяжело вздохнула и открыла глаза. Анна-Лаура словно в тумане увидела склонившихся над ней двух мужчин в треуголках… Национальная гвардия! И она сразу же вспомнила кошмарную картину, представшую у нее перед глазами, — мельчайшие подробности увиденного всплыли в ее памяти. И произошло именно то, чего опасался барон. Анна-Лаура выпрямилась, и из ее груди вырвался громкий крик ужаса. Кучер на козлах подскочил от неожиданности, лошади перепугались, и он с трудом удержал их. К счастью, набережная Селестинцев была пуста. Те, кого страх не заставил остаться дома, отправились смотреть кровавый спектакль. Но барон тут же заставил Анну-Лауру замолчать, без особых церемоний закрыв ей рот ладонью.

— Успокойтесь! — негромко, но твердо приказал он. — Вам нечего бояться. Мы ваши друзья…

— Друзья?

Казалось, Анна-Лаура не понимает даже смысла этого слова. Она переводила взгляд с одного мужчины на другого. Те поняли, что женщина все еще считает себя их пленницей, и сняли треуголки.

— Да, — настойчиво повторил тот, что был постарше. — Мы друзья. Мы спасли вас и сейчас везем в безопасное место. Вы понимаете, что я вам говорю?

— Да… Вы меня спасли… Но зачем? Кто вы?

Мужчины встревоженно переглянулись. Они подумали об одном и том же. Неужели увиденное настолько потрясло молодую женщину, что она лишилась рассудка?

— Мы еще поговорим об этом, но позже, когда приедем, — стал успокаивать ее барон. — А пока постарайтесь немного поспать.

Анна-Лаура послушно откинулась на спинку и закрыла глаза. Но задремать ей не удалось. Она пыталась понять, что же с ней произошло и каким чудом она осталась в живых, а не лежит сейчас бездыханная на этой страшной улице. И куда ее везут эти два гвардейца, которые ей совершенно не знакомы? Когда они схватили ее в тюрьме Форс, то объявили, что повезут Анну-Лауру в Коммуну. Но, чуть приоткрыв глаза она увидела в окно кареты деревья, зеленые поля, ветряную мельницу. Этот пейзаж не имел ничего общего с городским. Так кто же эти люди и почему они рисковали собой, спасая ее?

Мысли проносились одна за другой в ее голове, но в одном только Анна-Лаура не сомневалась. Она узнала голос человека, посоветовавшего ей поспать. Этот глубокий, бархатный тембр она уже где-то слышала, но вот только где и когда? Столько ужасных видений, столько страшных криков, столько звуков за последнее время, что все смешалось…

Анна-Лаура не открывала глаз, надеясь, что ее спутники заговорят между собой. Но, возможно, не желая тревожить ее сон, они молчали. В конце концов, убаюканная усталостью и покачиванием кареты, Анна-Лаура уснула и проснулась только тогда, когда кто-то выносил ее из фиакра.

Женщина открыла глаза. Лакей в черной ливрее бережно нес ее на руках. Фиакр остановился посреди небольшого двора, уставленного кадками с апельсиновыми деревьями. Чуть вдалеке был виден красивый дом, построенный в стиле прошлого века. Высокие окна были распахнуты. В дверях стояла молодая темноволосая женщина в платье из белого батиста в зеленую полоску. Анна-Лаура почувствовала себя смущенной и немедленно потребовала:

— Поставьте меня на землю! Я могу идти сама!

Она чувствовала себя очень неловко. Ее одежда была не в порядке, Анне-Лауре казалось даже, что она сохранила запах тюрьмы. И перед этой молодой женщиной, такой чистой и свежей, Анне-Лауре стало по-женски стыдно. Но та уже протянула ей обе руки, в знак приветствия.

— Я счастлива, что вы здесь и что на вашем пути не встретились никакие препятствия. — Женщина даже не упомянула о гвардейцах, которых нигде не было видно.

Анна-Лаура попыталась улыбнуться:

— Вы так любезны, сударыня, что принимаете меня в вашем доме. Я должна поблагодарить вас. Ведь, вероятно, именно вам я обязана жизнью. Но, уверяю вас, вы напрасно рисковали…

Темные глаза маркизы смотрели так сурово, что улыбка хозяйки мгновенно исчезла.

— Разве вам не дорога ваша жизнь?!

— Нет. Я уже приготовилась проститься с жизнью…

— Даже такая ужасная смерть вас не испугала?

— Смерть — это всего лишь миг, который надо перетерпеть. Вам это должно казаться странным, — добавила Анна-Лаура. — Вы так молоды, красивы, без сомнения любимы и вы хозяйка этого прекрасного дома…

— Этот дом принадлежит не мне, а моему другу. Именно он с помощью своего друга вырвал вас из рук смерти, которая вас так манила.

— Но кто же этот друг?

— Он вам сам все скажет. А пока вам надо немного отдохнуть. Вы, вероятно, хотите привести себя в порядок. Наверху все приготовлено. А потом мы ждем вас к ужину.

— Вы можете хотя бы сказать мне, где мы находимся?

— В деревне, недалеко от Шаронны. Этот дом некогда построил принц-регент в дальнем уголке парка его замка Баньоле. А теперь идемте же!

Анна-Лаура следовала за молодой женщиной через анфиладу комнат, полных солнечного света и цветов. Окна выходили в сад, за которым расстилались зеленые поля, росли величественные деревья, а в ветвях щебетали птицы. Все дышало покоем. Анне-Лауре показалось, что она оказалась в другом мире, хотя жаждущий крови и бурлящий от ненависти Париж был совсем рядом. В это сейчас невозможно было поверить!

— Вот и ваша комната! — молодая женщина открыла перед Анной-Лаурой дверь. В открытое окно заглядывали ветки липы. — Рядом ванная. Я не могу вам прислать горничную. Моих горничных нет, но я сама могу помочь вам.

— Благодарю вас, не стоит. В последнее время я научилась со всем справляться самостоятельно. В тюрьме этому быстро учишься.

— Могу себе представить… Ах да, вот в этом шкафу вы найдете все необходимое, чтобы переодеться. Мне кажется, мы с вами почти одного роста.

— Но видите ли… Я в трауре, а все платья такие светлые, радостные.

— Тогда наденьте белое. Это тоже цвет траура.

— Вы правы, я совсем забыла об этом. Благодарю вас, благодарю.

— Вы можете называть меня Мари, — молодая женщина еще раз улыбнулась и вышла.

Анна-Лаура осталась одна в спальне, которая так напоминала ей ее собственную. Она поправила цветок в вазе, положила иначе подушку. За стеной слышался шум льющейся воды, стук кувшинов. Когда все стихло, она отправилась туда. Перед ней предстала медная ванная, полная горячей воды, в которую добавили какое-то благовоние. Запах показался ей изумительным. Было здесь и мыло, и губки, и большие мягкие полотенца. Устоять перед подобным искушением не смогла даже та, которую жизнь больше не интересовала…

Анна-Лаура вдруг заторопилась. Она буквально сорвала с себя одежду и с блаженным вздохом вытянулась в восхитительно теплой воде. Она так давно не испытывала такого наслаждения!

Но женщина побоялась уснуть, поэтому не стала долго лежать в воде. Анна-Лаура вымылась, промыла волосы и завернула их в полотенце, закрутив его на голове в некотором подобии тюрбана. Больше всего хлопот доставляли ей длинные волосы, которые она расчесала с трудом. Справившись с этой задачей, Анна-Лаура перевязала волосы лентой, надела белье, белые чулки и выбрала самое простое платье из легкого белого полотна без вышивки с большим муслиновым платком. Вернувшись в комнату, Анна-Лаура взглянула на себя в зеркало и решила, что выглядит вполне достойно. Она села в кресло у окна, не решившись бродить в одиночестве по незнакомому дому.

Ждать ей пришлось недолго. Не прошло и десяти минут, как в дверь постучали. Это была Мари. Она улыбнулась при виде похорошевшей Анны-Лауры.

— Господи, как же вы молоды и свежи! Могу я узнать, сколько вам лет?

— Девятнадцать. А вам?

— О, я уже старушка, мне двадцать пять. — Мари сказала это так весело, что Анна-Лаура не могла не улыбнуться озорству этой очаровательной женщины.

— Это прекрасный возраст, и вы совсем не похожи на старушку.

— Идемте со мной. Время ужинать, и нас все ждут.

Держась за руки, молодые женщины направились к лестнице, ведущей в центральный вестибюль. Анна-Лаура сделала несколько шагов вниз и вдруг увидела мужской силуэт. Мужчина так напомнил ей Жосса, что она непроизвольно отступила назад. Но темные волосы, просто стянутые на затылке черной лентой, не принадлежали ее мужу, и маркизу де Понталеку никак не могли принадлежать ореховые глаза, которые внимательно смотрели, как она спускается.

Анну-Лауру ввели в заблуждение безупречная элегантность черного фрака, широкие плечи и гордая посадка головы. Она спускалась вниз и все яснее видела точеные черты лица, нос с небольшой горбинкой и тонкие губы, чуть кривившиеся в ироничной усмешке. Ее заворожил взгляд незнакомца. Может быть, из-за притаившейся в нем насмешки?

— Какое превращение! — сделал он ей комплимент. — Определенно, моя дорогая, вы слишком молоды, чтобы носить цвета несчастья.

Услышав этот голос, Анна-Лаура вздрогнула, был голос солдата Национальной гвардии, который вез ее в фиакре, и… голос водоноса с улицы Сен-Сюльпис! Эта догадка лишила ее дара речи. Но когда незнакомец поднялся вверх на несколько ступеней и предложил ей руку, она прошептала:

— Но только эти цвета я и хочу носить. Вы рисковали из-за меня жизнью, сударь, и я должна поблагодарить вас.

— Вы как будто этим недовольны?

— Не сочтите меня неблагодарной. Уверяю вас, моя благодарность идет от чистого сердца. И все-таки мне хотелось бы знать, кому я обязана своим спасением?

Мужчина чуть отступил назад, не сводя глаз с Анны-Лауры. В быстрой улыбке блеснули белоснежные зубы, и он склонился в низком поклоне:

— Ваше желание совершенно естественно. Я — барон де Бац, который бесконечно счастлив приветствовать вас в своем доме…

Глава 5СДЕЛКА

То, что произошло дальше, напоминало сон.

Анна-Лаура ужинала в окружении элегантных, доброжелательных людей с прекрасными манерами в великолепной столовой, где шторы из камчатой ткани с крупными цветами казались изящной рамой для нежного пейзажа — сад в лучах заходящего солнца. В воздухе разливалось благоухание липы и клевера. Совсем близко в обезумевшем городе убивали несчастных, запертых в тюрьмах, а здесь царили покой и Красота.

За круглым столом, где прислуживал лакей огромного роста, отзывавшийся на имя Бире-Тиссо, вместе с ней сидели двадцатисемилетний хозяин дома Жан де Бац д'Армантье, принадлежащий к старинному и благородному роду д'Арманьяков. Он был в дальне» родстве с легендарным д'Артаньяном, который командовал мушкетерами короля Людовика XIII и погиб на поле битвы, будучи уже маршалом Франции. Барон не был женат. Но все это Анна-Лаура узнала из уединенной беседы с Мари, потому что сам де Бац явно не любил, когда говорили о нем в его присутствии.

Он представил Анне-Лауре женщину, к которой обращался с нежностью и уважением, ту самую Мари, которая встретила ее на крыльце. Это была актриса Мари Бюре-Гранмезон, выступавшая на сцене под псевдонимом Бабен Гранмезон. Чудесный голос и талант принес Мари определенную известность. Ее скромность и врожденное благородство никак не вязались с тем, что госпожа де Понталек слышала об актрисах, которые всеми силами пытались обратить на себя внимание.

— Я надеюсь, — сказала Мари после некоторого замешательства, — что вас не оскорбляет то, что вам пришлось надеть платье комедиантки?

— Почему это должно было меня оскорбить, боже правый?

— Вы знатная дама. Это было бы естественно.

— Я никогда не чувствовала себя знатной дамой и еще меньше чувствую себя таковой сейчас, когда родиться дворянином — это уже преступление. Вы актриса и сами создали себе имя. Это намного справедливее.

— Не ожидал услышать такие речи от вас, госпожа маркиза, — воскликнул еще один мужчина, сидевший за столом. — Неужели вы придерживаетесь республиканских взглядов?

Он и был тем вторым, солдатом Национальной гвардии, который вместе с бароном спас Анну-Лауру. На молодую женщину смотрел мужчина с улыбчивым лицом, курносым носом и крупным, выразительным ртом. Молодой человек, имел заразительную улыбку, а его голубые глаза, контрастирующие с каштановыми волосами, светились лукавством. Звали его Анж Питу. И когда он не нес службу в Национальной гвардии в Лувре, то выступал как журналист в двух газетах. Газеты принадлежали его другу Дюплену де Сент-Альбану, в прошлом книготорговцу из Лиона, жившему теперь в пригороде Сен-Жермен. Поначалу Сент-Альбан не был поклонником монархии, но теперь стал отчаянным контрреволюционером.

Такая смена настроений позволила молодому Питу — ему недавно исполнилось двадцать пять лет — стать свидетелем почти всех важных событий последних месяцев. Он был настолько симпатичным, что Анна-Лаура не смогла не улыбнуться ему в ответ.

— Республиканские взгляды? Я даже не представляю, что это такое. Честно говоря, мне кажется, что я вообще ничего не понимаю в политике, я так далека от всего этого…

— И это говорите вы, которая заявила во всеуслышание, что является подругой королевы? С трудом верится…

— Я солгала. Я с почтением отношусь к королю, к его сестре и могу сказать, что люблю его детей, но что касается королевы…

— Перестаньте мучить госпожу де Понталек, Питу! — вмешался барон. — У маркизы, в отличие от вас, нет оснований обожать нашу несчастную королеву, но об этом я бы хотел поговорить с ней позже, если она сама того пожелает.

— Отчего я должна быть против? — прошептала Анна-Лаура, вдруг почувствовав себя неловко под пристальным взглядом хозяина дома.

С самого начала ужина молодая женщина украдкой рассматривала барона и никак не могла решить, нравится он ей или нет. Самым привлекательным в нем, безусловно, был его голос, напоминающий звук виолончели. Его взгляд был одновременно насмешливым и властным. А вот ироническая складка у губ придавала его лицу саркастическое выражение, что делало его неприятным. Барон, без сомнения, очень легко выходил из себя. Анна-Лаура чувствовала в нем несокрушимую силу воли, способную сломить любое сопротивление.

Барон не ответил на ее вопрос, да Анна-Лаура этого и не требовала. Он снова заговорил с Питу, предлагая ему остаться в Шаронне еще на несколько дней, — Следовало бы подождать, пока ярость народа немного утихнет. Так будет благоразумнее, — добавил барон, — После 10 августа ваших газет больше не существует, ваш друг Дюплен де Сент-Альбан сидит в тюрьме Карм, и, возможно, его уже казнили…

— Меня тоже должны были казнить! — с горечью заметил Анж Питу. — Но теперь все полагают что после падения Тюильри я уехал из Парижа.

— Вы сейчас в Шаронне, так и оставайтесь тут А потом вы сможете занять ваш пост в Национальной гвардии с тем невинным видом, который вы легко напускаете на себя. Никто не поедет в Шатоден, чтобы проверить, в самом ли деле ваша тетушка и воспитательница находится при смерти. Поверьте мне, куда лучше…

Неожиданно Анна-Лаура прервала барона. Она спросила с явным отчаянием в голосе:

— Зачем вы спасли меня? Что вам до моей жизни?!

Молодая женщина поднялась из-за стола. Ей стало невыносимо слушать то, что ей казалось пустой салонной болтовней. Де Бац поднялся почти одновременно с ней.

— Я предполагал, что вы как следует отдохнете перед нашей беседой, но, если вы чувствуете себя достаточно сильной, мы можем поговорить немедленно.

— Да, я бы предпочла все обсудить сейчас же. Простите меня, — обратилась она к Питу и Мари.

— Тогда идемте, — пригласил Анну-Лауру барон. Властным жестом он взял ее за руку и повел через темную гостиную к комнате, освещенной пламенем свечей, стоявших на камине, и масляной лампой на заваленном бумагами письменном столе. Это был одновременно кабинет, небольшая библиотека и место, где барон и Мари часто проводили время вместе. Анна-Лаура догадалась об этом, потому что на одном из кресел лежали пяльцы, а в углу стоял еще и дамский рабочий столик.

Барон подвинул гостье кресло, но Анна-Лаура лишь покачала головой. Она подошла к бюро и оперлась на него. Молодая женщина изо всех сил старалась справиться с собой, ее нервы были напряжены. Она безжизненным голосом повторила свой вопрос:

— Зачем вы меня спасли? Я этого не хотела.

Барон де Бац прислонился к шкафу с книгами скрестил руки на груди, — Я знаю. Вас не остановила бы даже ужасная смерть, которая поджидала вас за воротами тюрьмы Форс. Вы столько выстрадали и все еще страдаете! Но я должен был вырвать вас из этого кошмара. Во-первых, потому, что я дал слово.

— Вы дали слово? Но кому, боже правый? Неужели кому-то до меня есть дело? — Анна-Лаура посмотрела на него глазами, полными недоумения, но в ее голосе звенели слезы.

— Я дал слово герцогу Нивернейскому, вашему старому другу и моему тоже. Он испытывает к вам истине отцовские чувства и давно беспокоится за вас. А во-вторых, случилось так, что несколько лет назад, когда я служил в Испании с разрешения нашего короля, я познакомился там с вашим братом, и мы подружились. Он часто рассказывал мне о своей младшей сестре…

— Вы знали Себастьяна? О господи… Вы пробуждаете во мне самые светлые воспоминания. Мой брат оказался единственным человеком, кроме моей крестной матери, который с нежностью относился ко мне. Моя мать была со мной всегда холодна, но я не могу ее за это винить. Смерть моего отца разбила ей сердце — во всяком случае, мне так говорили, — и всю свою любовь она отдала сыну, которым по праву гордилась. Для меня у нее уже не осталось любви. А когда мы узнали, что корабль Себастьяна затонул, я поняла, что просто перестала для нее существовать. Она поспешно выдала меня замуж, полагая, что заключила еще одну выгодную сделку.

— Нет, — сурово возразил барон. — Я думаю, что сделкам ваша мать уделяет намного больше внимания. Ваше будущее ее, видимо, и в самом деле не заботило, иначе она никогда не выдала бы вас за негодяя.

Оскорбление прозвучало как пощечина.

— Негодяя? Почему вы так говорите? Разве это вина Жосса, что он никогда не любил меня? И кто думал о любви в тот момент, когда наши семьи договаривались о нашем браке?

— Любовь очень много, значила для вас, я это вижу. Но умоляю вас, не ищите оправданий для вашего мужа, если вы хотите, чтобы я и впредь считал вас умной женщиной…

— А какое это имеет значение?

— Для меня это значит очень много. Что же, любовь настолько ослепила вас, что вы отказываетесь видеть, каков на самом деле маркиз де Понталек? Согласен, можно не любить женщину. Это часто случается, когда союз заключен из деловых соображений, но если в брак вступает… даже не дворянин, нет, просто мужчина, достойный так называться, он никогда не станет посылать свою жену на смерть.

— Откуда вы это взяли? Это безумное предположение!

— Вы так полагаете? Что ж, придется мне расставить все точки над «i». Почему, как вы думаете, маркиз приказал своему молочному брату сопровождать вас в Бретань? Этот человек получил приказ вас убить.

— Как вы об этом узнали?

— Все очень просто! Жоэль Жуан, хотя его и одурманили республиканские идеи, тем не менее остался другом Анжа Питу. Он все ему рассказал и просил его присматривать за вами. Ему самому пришлось покинуть ваш дом, потому что маркиз немедленно убил бы его за неповиновение. Итак, это мы выяснили. Продолжим! Кто, по-вашему, организовал небольшое восстание на площади Сен-Сюльпис, когда господин де Понталек отправил вас — и к тому же кабриолете! — навестить герцога Нивернейского под предлогом несуществующей болезни? Помните этот случай, когда вас спас некий водонос?

— Это же смешно! Как мог мой муж, роялист до мозга костей, повлиять на народ?

— При помощи денег. И потом, ему помогли несколько специально подученных людей. Невероятно легко спровоцировать бунт, когда люди только того и ждут, чтобы отправить на смерть любого, кто попадется под руку. Что же до политических взглядов маркиза, мы еще об этом поговорим…

— Тогда я хотела бы задать вам еще один вопрос. Как вам удалось предупредить несчастье на площади Сен-Сюльпис?

— Это все благодаря Питу! Он снял комнату доме напротив вашего особняка. Именно он предупредил меня. Я могу продолжать?

— Не вижу способа вам помешать!

— Я предполагал заинтересовать вас, но… Что ж, продолжим. Ваш супруг никогда не появлялся с вами при дворе. Почему он решил необходимым привезти вас в Тюильри всего за несколько часов до начала мятежа, когда дворец был разграблен и подожжен?

— Жосс хотел, чтобы мы вместе встретили то, что нас ждет. Он говорил, что не хочет оставлять меня одну в доме…

— И все же маркиз оставил вас одну именно в тот момент, когда убийцы пошли на приступ. Я знаю об этом, потому что сам там был и не успел спасти вас. Я должен был защищать короля. Я без колебаний сделал свой выбор, несмотря на тот интерес, что вы пробуждаете во мне, — откровенно добавил он. Анна-Лаура вздрогнула.

— Но вы же мне ничем не обязаны! — прошептала она.

— И в самом деле, но у меня отвратительная привычка выполнять свои обещания. Благодаря богу — и вашей храбрости — вы сумели вырваться из этой ловушки и вернулись к себе домой. И что вы там нашли?

Анне-Лауре захотелось солгать из гордости, но она не смогла выдержать пристальный взгляд, пронизывающий ее насквозь. Женщина молчала, и барон де Бац продолжал:

— Я вам расскажу. Вы нашли дом опустевшим. Только де Понталек завершал свои сборы в дорогу, отпустив предварительно слуг под предлогом их же безопасности. Он был, без сомнения, крайне удивлен вашим появлением. И что же маркиз вам сказал? Что должен уехать?

Анна-Лаура только молча кивнула.

— И куда же? — неожиданно мягко спросил барон.

— Маркиз должен был присоединиться к графу Прованскому. Он также сказал, что вызовет меня позже…

— И вы ему поверили?

— А не следовало?

— Ну почему же. Часть правды в его ответе была. Господин де Понталек и в самом деле уехал, но вместе с госпожой де Сенсени, ради прекрасных глаз которой ему так не терпится избавиться от вас.

Анна-Лаура вспомнила женщину, которую о мельком видела в дорожной карете, увозившей Жосса. Она пробормотала вопреки своему желанию:

— Эта дама сама приехала за ним!

— Что вы сказали?

— Я видела, как маркиз садился в карету, и в этой карете уже сидела женщина, — помертвевшими губами произнесла маркиза.

— И вы ничего не предприняли?

— Представьте себе, я побежала за ним. Я хотела умолять, просить, чтобы он не оставлял меня одну, чтобы взял меня с собой… Что вы еще хотите знать? Что я побежала, рыдая, за фиакром? Да, я плакала, сидя на каменной тумбе у ворот, одна на опустевшей улице, где не было ни души. Потом я вернулась в дом и стала ждать возвращения слуг. Но никто не пришел!..

— Если не считать жандармов, которых предупредили, что верная подруга королевы прячется в этом пустом особняке. Кто, как вы думаете, донес на вас? Анна-Лаура испуганно посмотрела на барона:

— Вы полагаете, что и это дело рук моего мужа?

— Я в этом уверен! У меня самого есть связи различных кругах. К несчастью, когда я узнал о вашем аресте, вы уже находились в тюрьме Форс. В охваченном революцией городе очень трудно найти человека. Но когда вы увидели, что слуги не возвращаются, почему вы не пошли в дом герцога? Это действительно странно, но на левом берегу было все спокойно, хотя в Тюильри сначала убивали, а потом праздновали, упиваясь вином из королевских погребов, пируя над истерзанными трупами несчастных швейцарцев.

— Я думала об этом, но не знала того, что вы мне сейчас сказали. И потом, я не была уверена в том, что герцогу удалось вернуться домой. Я видела его среди тех, кто сопровождал короля и его семью в Национальное собрание. Что мне оставалось, кроме ожидания? У меня не оказалось ни гроша, я не могла даже сесть в дилижанс и поехать в Бретань.

— Как это так? У вас не осталось денег?

— Ни денег, ни драгоценностей… Если со мной хорошо обращались в тюрьме, то только благодаря маркизе де Турзель и принцессе Ламбаль, которые платили тюремщице. Я находилась с ними в одной камере.

И в ту же секунду перед ее мысленным взором предстало ужасное зрелище. Анна-Лаура зарыдала:

— Бедная… бедная женщина! Что она такого сделала, чтобы заслужить такую смерть и такой позор?

Но барон не позволил ее мыслям вернуться в прошлое. Он положил руку на ее вздрагивающее плечо, его пальцы сжались, заставляя Анну-Лауру вернуться в реальный мир.

— Забудьте об этом и отвечайте мне! — приказал де Бац. — Почему у вас ничего не осталось? Кто вас обокрал? До этого дня ни один особняк в Париже не пострадал от грабителей.

Она простонала:

— Вы делаете мне больно.

— Я требую ответа. Кто вас обокрал? Ваш муж?

Анна-Лаура не ответила, она громко плакала. отпустил ее плечо. Женщина подошла к маленькому диванчику, упала на него и спрятала лицо в подушках. Жан де Бац дал ей выплакаться, полагая, что слезы принесут ей облегчение. В его сердце бушевала ярость и презрение к человеку, чьей единственной религией был эгоизм, и росла жалость к той, с кем маркиз так жестоко обошелся. Молодая женщина сломлена, ей нанесен безжалостный удар, и можно ли еще это исправить? Возможно ли возродить желание жить в этом девятнадцатилетнем создании, с холодной жестокостью доведенном до крайней степени отчаяния? Барон не считал беду непоправимой. Но действовать надо было без промедления.

— И из-за этого вы хотели умереть? Я хотел сказать — из-за такого человека? Возьмите, выпейте это!

Анна-Лаура привстала и увидела, что де Бац протягивает ей маленькую рюмку с зеленовато-золотистым ликером.

— Что это?

— Эликсир, который делают монахи картезианского ордена. Пейте! Вы почувствуете себя лучше.

Анна-Лаура бездумно повиновалась и удивилась странному вкусу густого напитка с запахом трав, одновременно крепкого и сладкого. Она и в самом деле почувствовала себя немного лучше. Порыв ветра, ворвавшийся в комнату, затушил свечи, но барон зажег их вновь, предварительно закрыв окно.

— Будет гроза, — заметил он, вернулся к молодой женщине и сел рядом с ней. — Вы не ответили мне. Вы хотели умереть из-за вашего мужа?

— Не только. Мне кажется, я всегда знала, что Жосс не любит меня. Но после… после смерти нашей маленькой дочки я захотела вернуться к нему, несмотря на то, что рассказал мне Жуан. Я ему не поверила. Мое место было рядом с моим мужем. Я надеялась, что испытания сблизят нас, ведь, кроме него, у меня никого нет. А потом произошло все то, о чем вам известно… и о чем я смутно догадывалась. Его отъезд и то, что я обнаружила позже, убедили меня в том, что я всегда была и навсегда останусь для него совершенно чужой. Я так страдала после смерти дочери. А поступок маркиза стал последней каплей. В тюрьме я надеялась, что скоро закончу свое земное существование и смогу соединиться с покойной дочерью.

— Своего рода самоубийство? Разве вы не христианка?

— Меня крестили, я приняла первое причастие, но я никогда не была чересчур набожной и…

— И религия не имеет для вас большого значения, верно? А теперь посмотрите на меня и ответьте честно — после того, что вам довелось увидеть, вы все еще хотите умереть?

— Мне не для чего жить.. Вот почему я думаю, что вам надо было спасти кого-нибудь другого.

— А месть? Разве ради этого не стоит продолжать жить? Неужели вы не хотите заставить Понталека заплатить за все то, что он сделал?

Анна-Лаура невесело усмехнулась и пожала плечами:

— Он все равно победит! Уверяю вас, что бы я ни попыталась предпринять против него, маркиз сумеет обыграть меня.

— Итак, вас не волнует то, что он ограбил вас и пользуется вашим состоянием, проматывая его с другой женщиной?

— Моя единственная ценность покоится под надгробной плитой в часовне Комера.

Де Бац не смог сдержать нетерпеливый жест. Для него, человека деятельного, активного, такая покорность судьбе представлялась совершенно ужасной. Неужели этому юному созданию необходима суровая рука наставника?

— А как же остальные? — снова заговорил барон. — Они для вас не имеют значения?

— Остальные? Какие остальные? За то время, что я провела в тюрьме, я подружилась с моими соседками по камере. Вы же видели, что сделали с принцессой Ламбаль. И я не сомневаюсь, что маркизу де Турзель постигла та же участь.

— Нет. Полина свободна, а скоро мы освободим и ее мать… Но это не значит, что они проживут долго. Революция со всей своей силой обрушилась именно на нас, на аристократов. Пока наш смертный приговор отсрочен. Но если мы погибнем, то умрем сражаясь. Мне кажется преступным идти навстречу смерти, которая только и ждет, что мы попадем к ней в руки. Вы хотите умереть? Пусть будет так, я согласен, но это не должна быть смерть животного на бойне.

— В такое время моя жизнь от меня не зависит. Что же я могу сделать?

— В свое время вы об этом узнаете. Вы можете спасти другие жизни. Послушайте, маркиза, я предлагаю вам сделку.

— Сделку? — повторила Анна-Лаура с неодобрением.

— Вас шокирует это слово? Давайте назовем это договором. Дайте мне слово, что не станете сами сводить счеты с жизнью, а я вам предоставлю возможность умереть с честью.

— Что вы под этим подразумеваете?

— О, это совсем просто. Я вас сегодня спас?

— Да.

— Поэтому у меня есть права на вашу жизнь. Король и его семья заточены в Тампле, и между их палачами и мной идет бескомпромиссная война. Но в этой войне мне нужны помощники. Итак, раз ваша жизнь вам не нужна, позвольте мне употребить ее с пользой.

Его красивый голос звучал как набат, а холодное лицо оживлял свет истинной страсти.

— И что вы станете делать с моей жизнью? — поинтересовалась Анна-Лаура.

— Вы станете действенным оружием. Вы отважны, и это самое главное. А в остальном вам придется беспрекословно повиноваться моим приказам, идти туда, куда я скажу, встречаться с теми, на кого я укажу…

— Встречаться при каких условиях?

Анна-Лаура впервые увидела, какой обворожительной может быть улыбка барона:

— Не волнуйтесь! Я никогда не предложу вам ничего такого, что могло бы оскорбить вашу добродетель. Разумеется, вам придется соблазнять, но какой женщине не известны законы этой игры? Можно многое обещать и ничего не давать… — Эта игра мне неизвестна! — гневно произнесла Анна-Лаура, и это показалось барону трогательным.

— Возможно, именно поэтому ваш муж так пренебрегал вами, а потом счел нежеланной. Вы молоды, очаровательны, и вы можете стать одной из тех женщин, вслед которым на улице с восхищением свистят мальчишки-трубочисты.

— Вы полагаете? — выдохнула Анна-Лаура, глядя на хозяина дома широко раскрытыми глазами.

— Я в этом уверен. И потом, Мари даст вам несколько уроков. Так вы принимаете мое предложение? Вы перестанете быть тенью, у вас будет всегда опасная, почти всегда увлекательная и иногда опасная жизнь…

— И смерть в конце пути?

— В конце пути или по дороге, кто может знать? Но вы ведь всегда будете готовы ее принять, не так ли?

— Да, в любую минуту. — С лица Анны-Лауры вдруг исчезло страдальческое выражение, оно стало спокойным и даже безмятежным. Она добавила:

— Да, на таких условиях я принимаю ваше предложение. Я умру только тогда, когда вы мне прикажете… или когда меня настигнет роковой случай.

— Но вы не станете сами искать смерти? — Барон неожиданно стал суровым. — Давайте выясним все до конца. Вас прежде всего должно интересовать выполнение вашей миссии. От вас может зависеть очень многое.

— Это я вам обещаю. Моя жизнь принадлежит вам. Распоряжайтесь ею так, как сочтете нужным.

Де Бац подошел к Анне-Лауре и взял ее холодные руки в свои, скрепляя их уговор. В этот момент раздался страшный удар грома. Казалось, он прогремел над самой крышей дома, и тут же на землю обрушился ливень. В комнату вбежала Мари:

— Я пришла посмотреть, не забыли ли вы закрыть окна. Рамы стучат повсюду.

Но де Бац не отрываясь смотрел в глаза Анны-Лауры, и она выдержала этот взгляд. Молодая женщина словно черпала новую силу в глазах барона. Ни один, ни другая как будто не обращали внимания на молодую женщину. Мари собиралась выйти, когда голос барона остановил ее:

— Проводите госпожу де Понталек в ее спальню, Мари. Ей необходим отдых. Ах да, еще пару вопросов, если вы позволите, сударыня.

Анна-Лаура, уже взявшая за руку молодую актрису, обернулась:

— Сколько угодно. Я чувствую себя намного лучше.

— Счастлив слышать, но ограничусь только двумя. Хорошо ли вы ездите верхом?

— Полагаю, что да. В Бретани я много ездила верхом по лесу вокруг замка в Комере.

— Отлично. И второй вопрос — говорите ли вы на каком-нибудь иностранном языке?

— Я говорю на трех языках. Испанский я учила с детства. А по-английски и по-итальянски я говорю благодаря урокам герцога Нивернейского.

— Я даже не мог надеяться на такую удачу! Желаю вам спокойной ночи, сударыня, — барон церемонно поклонился.

Женщины ушли, а де Бац подошел к окну и прижался лбом к стеклу. С неба лились потоки воды, размывая контуры предметов за окном. Даже виноградники, окаймляющие поместье по периметру, скрылись в пелене дождя. Барон спрашивал себя, не пытается ли небо смыть всю кровь, что пролилась на улицах Парижа, напоминающих теперь кровавую трясину, со дна которой поднималось потерявшее разум человеческое отребье.

Несмотря на внешнюю невозмутимость, барон глубоко переживал ужасную смерть принцессы де Ламбаль, красивой женщины, полной противоречий. Она была набожной и фривольной, нежной и упрямой. Принцесса принадлежала к одному из знатнейших семейств Франции, никогда не была алчной до денег. Она пользовалась безупречной репутацией и никогда не вмешивалась ни в дела государства, ни в политику. Принцесса искренне любила королеву, а та променяла ее на графиню Жюли де Полиньяк, интриганку и карьеристку с ангельским взглядом небесных глаз. После бегства графини де Полиньяк принцесса Ламбаль вернулась из Лондона, чтобы разделить с королевой все тревоги и несчастья. Когда герцог Орлеанский попытался сблизиться с Марией-Антуанеттой, принцесса Ламбаль показала острые зубки, словно маленькая ревнивая собачка, почувствовавшая опасность. Она приложила все усилия, чтобы помешать этой встрече, и это обрекло ее на смерть. Принцесса заплатила ужасную цену за свою неосторожность. Но эта смерть должна была послужить уроком. Если новые хозяева Парижа убили такую титулованную особу, то что может помешать им казнить короля и его семью?

Скрип открывающихся ворот перекрыл шум ливня и оторвал Жана де Баца от тягостных мыслей. Спустя несколько минут в кабинет заглянул Анж Питу и объявил:

— Приехал Дево!

— Отлично! Сейчас мы узнаем новости!

Барон сбежал по лестнице вниз и, не боясь намочить и испачкать свой костюм, крепко обнял молодого человека в плаще.

— Я не думал, что вы появитесь сегодня ночью! — воскликнул де Бац, помогая приехавшему раздеться. — Вы из Кобленца?

— Да, я был и в Кобленце, и в Вердене, где сейчас находится король Пруссии. Герцог Брауншвейгский занял город без особого труда. Его войска, разорившие добрую часть Лотарингии, сеяли повсюду ужас. Солдат выводит из себя плохая погода, испортившаяся сразу, как они пересекли границу. Да, сто шестьдесят тысяч человек, которые обрушились на город, это вам не шутки.

— Значит, дорога на Париж открыта?

— Так оно и было бы, если бы генерал Дюмурье, назначенный командовать Северной армией, не вышел из Седана и не направился в район Аргонны. К этому времени он должен быть уже там. Я едва ускользнул от его разведчиков.

— Идемте со мной! Питу, друг мой, проследите за тем, чтобы Дево принесли поесть в мой кабинет. Он явно голоден.

— Еще бы! — ответил молодой человек со смехом. — Я уже сутки не ел.

— А потом приходите к нам, Питу! В своем кабинете барон вынул из шкафа карту и разложил на письменном столе. Один угол он прижал лампой, на второй положил пресс-папье, а на третий поставил чернильницу.

— Смотрите! Вот высокогорье района Аргонны с его лесами. Это естественная преграда, которая защищает Париж с востока. Высокогорье прорезают пять ущелий, дающих доступ к Северо-Французской низменности, где и расположена наша столица. Если их хорошо обороняют, то для того, чтобы выйти на Париж, необходимо сделать большой крюк. Либо к северу через Седан, либо к югу через Бар-ле-Дюк. А герцог Брауншвейгский задерживается в Вердене…

— Он только что туда прибыл, барон. Ему надо перевести дух.

— И дать возможность Дюмурье перекрыть все ущелья?

— Вы полагаете, что Дюмурье опасен? Помимо того, что осталось от армии короля, в его распоряжении двадцать тысяч плохо одетых, плохо вооруженных, полуголодных неопытных солдат. Скажите мне откровенно — неужели вы в самом деле хотите, чтобы прусские войска вошли в Париж?

Де Бац с силой опустил кулак на стол. Чернильница подпрыгнула, из нее пролилось несколько капель.

— Нет! Я этого не хочу. Но как иначе напугать народ настолько, чтобы он пошел против Дантона, Марата и Робеспьера, приказавших устроить такую бойню?

— Бойню?

— Да, со вчерашнего дня в Париже убивают, перерезают горло, режут на куски представителей знати духовенства, арестованных после 10 августа и запертых в тюрьмах. До королевской семьи, запертой в Тампле, еще не добрались, но этого осталось недолго ждать. А я больше всего хочу вырвать моего короля и его семью из рук палачей!

— Но как только пруссаки окажутся в Париже, их, вероятно, будет нелегко оттуда выпроводить? — предположил Анж Питу, входя в кабинет с подносом, заставленным тарелками с едой.

— У нас нет времени, так что приходится пользоваться тем, что предлагают. С другой стороны, у короля Пруссии Фридриха Вильгельма II нет ни малейшего желания править Францией. Он отлично знает, что его союзники-австрийцы этого не допустят. Мы просто должны будем возместить ему убытки. А что касается герцога Брауншвейгского, то он человек просвещенный, отличный солдат, я это признаю, но у него столько долгов!

— К несчастью, — вмешался Питу, — ходят слухи, что он ведет секретные переговоры с членами Национального собрания. Поговаривают и о том, что он действует по указке англичан. Не забывайте, что герцог приходится зятем королю Георгу III — он женат на его сестре Августе. Король — безумец, это верно, но его премьер-министр Питт в своем уме. И судьба нашего несчастного короля его нисколько не волнует. Совсем напротив. Питт так и не смог простить Людовику XVI, что он во время войны за независимость в Америке выступил против англичан…

— И к тому же, — продолжил за него де Бац, — Питт будет рад, если французский трон займет герцог Брауншвейгский. Мне это известно. Премьер-министр не забывает и о будущем, так как он планирует выдать дочь герцога за принца Уэльского. Но повторю, больше всего мне хочется спасти короля и увидеть, как Дантона, Марата, Робеспьера и всех их прихвостней повесят на деревьях вдоль Елисейских Полей.

— Но вы забыли об одном человеке, — вступил в разговор Дево, доедая последний кусок великолепного пирога с птицей.

— Я редко забываю о ком-либо, а уж об этом не забуду никогда. Вы ведь имели в виду брата короля?

— Разумеется! Монсеньору графу Прованскому, брату короля, удалось добиться от Фридриха Вильгельма признания его регентом Франции. Они даже встречались в Лонгви, после взятия города, именно с этой целью.

— Это давно не новость. После неудачной попытки бегства короля и его семьи граф Прованский представляется всем как спаситель французской монархии. Он даже учредил правительство в изгнании. На самом же деле граф — злейший враг своего брата. Но Людовику XVI об этом прекрасно известно, так же как и королеве, которая дала деверю прозвище Каин. Я далек от того, чтобы недооценивать его блестящий, но извращенный ум. Он способен на все, чтобы только лучить французский престол, о котором мечтает с отрочества.

Граф Прованский не отступал ни перед чем. Вы же помните! Покушения на короля и его сыновей, объявление незаконнорожденными детей короля перед парламентом и даже предательство… Ведь именно граф Прованский сообщил своим друзьям в Национальном собрании о бегстве короля и маршруте движения. Именно поэтому он сам смог спокойно уехать страны. Ему удался и трюк с деньгами. Маркиз де Булье, который должен был охранять короля во время бегства, передал брату короля миллион ливров, которые ему доверил Людовик XVI. Эти деньги предназначались для того, чтобы наш король мог действовать из Монмеди, куда он собирался удалиться, и вернуться потом в свою мятежную столицу!

Нет, брата короля я никогда не забуду! Пока он мне не мешает. Но все изменится, если с Людовиком XVI произойдет несчастье. Маленькому дофину следует опасаться своего дядюшки. Вот тогда граф Прованский станет моим врагом номер один!

Молодые люди с интересом слушали рассказ барона о брате короля. Мишель Дево, секретарь де Баца и его лучший агент, отлично знал графа Прованского, а вот для Анжа Питу такие подробности стали своего рода откровением. Он ужаснулся:

— Вы в этом уверены?

— Я мог бы вам рассказать намного больше, друг мой.

— Что же вы станете делать, если король Пруссии войдет в Париж и захочет отдать трон графу Прованскому?

— Это очень просто. Его высочество станет жертвой покушения, и вот здесь я сыграю главную роль. Кстати, где этот господин сейчас? Все еще у своего дяди, принца-епископа Тревского, в замке Шенборнлюст у ворот Кобленца?

— Нет. Он оставил там своего младшего брата графа д'Артуа и переехал в город во дворец Лейенхоф, который принадлежит принцу Лейнингену. Но один из верных ему, людей остался рядом с королем Пруссии, чтобы держать графа Прованского в кур событий и блюсти его интересы… — И кто же это?

— Я не знаю. Ваш друг барон де Керпен говорит, что речь идет о дворянине, который только что прибыл. Но он с ним пока незнаком, потому что граф Прованский еще не представил его барону. Известно только, что этого дворянина сопровождает очень красивая женщина… А это веская причина для того, чтобы госпожа де Бальби не желала видеть эту даму слишком часто в окружении графа Прованского.

— Прекрасная графиня тоже в Кобленце?

— Да. Она слишком скучала в Турине, где оказалась из-за ее должности главной хранительницы гардероба графини Прованской, пожелавшей найти приют у своего отца. Госпожа де Бальби приехала к «своему» принцу, и именно она правит там бал вместе с госпожой де Поластрон, любовницей графа д'Артуа, которую она презирает. А госпожа де Поластрон после отъезда своего любовника во главе армии эмигрантов — которую называют армией принцев! — остается тайной советчицей героев, что безумно бесит ее соперницу. Ведь так сложно удерживать свое положение рядом с человеком, прикованным к своему креслу жестокой подагрой, не правда ли? Хотя, возможно, это всего лишь элемент дипломатической игры…

— Но ради чего?

— Герцог Брауншвейгский не разрешил армии эмигрантов встать во главе его войск, чтобы с триумфом войти во Францию. Всему этому прекрасному обществу «позволили» следовать за прусскими и австрийскими войсками. Забавное, доложу вам, должно быть, зрелище! Многие дамы, уверенные в том, что они возвращаются домой, последовали за «армией принцев»… Брат короля не хочет смешиваться с этой кучей малой.

— А принц Конде? Его там нет?

— Конде великий полководец. Его армия состоит из настоящих солдат, хорошо обученных, дисциплинированных. Так как у него нет ни малейшего желания ввязываться в эту неразбериху, принц предпочитает дождаться результатов и войти во Францию тогда, когда это будет ему удобно, и в том месте, где он сочтет нужным. А пока он остается в Брисгау со своим внуком, юным герцогом Ангиенским. Только его сын, герцог де Бурбон, увел с собой несколько полков, правда, без согласия отца.

Дево удалось рассказать о том, что он успел узнать, и уничтожить почти все, что принес ему Питу. Он завершил свою речь, выпил высокий бокал шампанского и вздохнул:

— Я очень беспокоюсь за урожай! Поля не вынесут всех этих армий с востока и ужасной погоды.

— Это большой урон, но с нашими запасами мы постараемся выжить, — засмеялся де Бац. Положив руку на плечо своего секретаря, он добавил:

— Идите отдыхать, Мишель. Вы это заслужили. Вы поработали как всегда безупречно. А мы постараемся придумать, что нам следует предпринять, чтобы избежать несчастья.

— В чем вы видите несчастье? — спросил Питу. — Если пруссаки войдут в страну, король будет свободен.

— Или умрет! Благодарение богу, те слуги, которых ему разрешили оставить, хранят ему верность.

И я надеюсь найти способ проникнуть в Тампль в момент наибольшей опасности. Я уже подкупил кое-кого. Спите спокойно, друзья мои, а я еще поработаю…

Де Бац остался один и несколько минут прислушивался к звукам дома. Когда все стихло, он взял подсвечник и спустился в погреб. Здание было старым, подвал — глубоким, его низкая массивная дверь была окована железом. Большую часть подвала занимали ряды бутылок и несколько бочек. Барон подошел к одной из них и легко сдвинул ее. За ней оказалась дверь, ведущая в другую часть погреба, не имеющую никакого отношения к хранению вин. Там стоял пресс и все необходимое оборудование для печати. На нем достаточно поработали, если судить по связкам ассигнаций, сложенных в двух сундуках.

Барон взял одну ассигнацию, решив проверить ее качество. Качество оказалось отменным, тут ему нечего было опасаться. Но, чтобы подкупить стражников в Тампле, денег потребуется очень много. Придется в следующую ночь снова приниматься за работу. Такое решение барону всегда давалось нелегко, несмотря на то, что дом был достаточно изолирован. Самым близким к нему было заведение для стариков и психически больных, которым управлял некий доктор Бельом.

Из особняка де Баца раздавалось достаточно странных шумов, чтобы привлечь внимание случайных ночных прохожих. Разумеется, пресс был хорошо спрятан, но печатный станок все-таки создавал шум. Поэтому для работы всегда выбирали непогожие бурные ночи. До этого момента все шло удовлетворительно и у барона было достаточно денег, чтобы подкупить корыстолюбивых служащих и гвардейцев, мучимых постоянным желанием выпить. Для высоких чинов потребуется золото. Де Бац был финансовым гением и обладал внушительным состоянием. Но большая его часть хранилась в банках Швейцарии и Голландии и лишь меньшая осталась во Франции в банке «Ле Культе». Оставались еще два миллиона ливров, доверенные этому банку мадридским банком «Сен-Шарль». Ими мог распоряжаться друг де Баца посол Испании во Франции шевалье д'Окари, если этого потребует безопасность короля Франции.

Приходилось только надеяться, что все эти средства не понадобятся. Но они могли пригодиться для того, чтобы успокоить аппетиты герцога Брауншвейгского, когда он подойдет к Парижу. Деньги помогут уговорить его вернуть престол Людовику XVI и остановить разграбление города.

Удовлетворенный осмотром, Жан де Бац вернулся к себе в кабинет, открыл маленький ящичек, спрятанный в искусной резьбе, вынул книгу учета, проверил цифры и вписал новые. Закончив с этим, барон решил, что заслужил отдых. Он поднялся наверх, задержался на мгновение у двери Анны-Лауры, увидел, что из-под двери не пробивается свет, и решил, что его гостья спит. В любом случае, он сказал достаточно для первой беседы. Но Мари должна его ждать, как всегда, и, постучав легко в ее дверь, он вошел.

Спальня, оформленная в белом и желтом цветах, чтобы оттенять смуглую красоту темноволосой актрисы, купалась в неярком свете свечей поставленного на маленький столик канделябра. Мари сидела в кресле у открытого окна, сложив руки на груди. Она смотрела на парк. Казалось, струи дождя завораживают ее. Женщина даже не повернула головы, когда де Бац вошел в комнату.

— Вы простудитесь, — укорил он молодую женщину. — Прикройте окно. Для вашего голоса такая сырость вредна.

— Я больше не пою. Даже для вас — ведь у вас нет времени, чтобы меня послушать. И потом, я люблю дождь.

Де Бац подвинул кресло, сел рядом с Мари, нежно поцеловал ее пальцы и не выпустил их из своей руки.

— Ваши вкусы всегда оригинальны, мой ангел. Именно поэтому я вас и люблю.

— Вы говорили это чаще, когда мы жили по соседству на улице Менар и вы позволяли мне петь в театре.

— Я с вами откровенен, Мари. Я вас люблю и поэтому в некотором смысле похитил вас. Я не мог вынести мысль о мелочной зависти ваших подружек и об ухаживаниях ваших обожателей. Особенно нынешних, которые все меньше похожи на воздыхателей прежних дней. Дворянин всегда останется дворянином, а вот пивовара или мясника нечего ждать обращения, достойного вас.

Все знают, что ваше слабое здоровье заставило переехать в этот дом. И я бесконечно счастлив, потому что здесь могу оберегать вас. Нигде в другом месте я не мог бы этого делать.

Мари неожиданно встала и закрыла окно.

— Ливень еще не кончился, — напомнил ей де Бац.

— Я знаю, но вы правы, это вредно для голоса. За ваш голос я как раз и беспокоюсь. Вы не можете не знать, как он услаждает мой музыкальный слух, и вы этим пользуетесь.

Де Бац не ответил. Он подошел к Мари, обнял ее и долго целовал. У Мари даже закружилась голова. Жан поднял ее на руки, отнес на кровать и принялся весьма убедительно доказывать искренность своих чувств. Время разговоров прошло, настало время любви…

Некоторое время спустя, когда Жан предавался нежной истоме, Мари вдруг спросила его:

— Эта молодая дама, которую вы спасли сегодня, как вы с ней поступите?

— Не знаю, — ответил барон, не открывая глаз, но притягивая Мари к себе.

— Разве вы не говорили мне, что собираетесь отправить ее в Бретань к ее матери?

— Я и вправду собирался так поступить, но эта молодая женщина совершенно потеряла желание жить. Представьте себе, она упрекала меня за то, что я спас ее. Маркиза утверждает, что она даже хотела умереть. И я могу ее понять — эта дама потеряла ребенка и выяснила, что муж, которого она любит, больше всего на свете хочет оказаться вдовцом.

— Вы заставили ее передумать?

— Да. Мы заключили с ней сделку. Я не могу позволить ей дать себя убить, как невинного агнца, и поэтому в некотором смысле купил ее жизнь, которой она не дорожит. Я пообещал предоставить ей возможность умереть за дело, заслуживающее подобной жертвы.

— И бедняжка согласилась?

— Анна-Лаура де Понталек согласилась и предоставила мне право самому решать, как лучше распорядиться ее жизнью. Но теперь настала ваша очередь действовать, моя красавица.

— Моя очередь? Но что я должна делать?

— Сначала скажите мне, нравится ли она вам. Если нет, я найду кого-нибудь другого.

— Было бы странным, если бы она мне не понравилась. Эта женщина такая славная, такая очаровательная. И она могла бы стать еще привлекательнее, если бы не была такой отрешенной. Ваша протеже выглядит монахиней, которую против ее воли вырвали из монастыря. В ней есть врожденная гордость. И храбрость.

— Тогда сделайте так, чтобы наша гостья превратилась в молодую красивую женщину, элегантную и даже немного кокетливую. Она вас послушает. Эта дама пробудет здесь несколько дней. Позже, изменившуюся и даже отчасти преображенную, возможно, и под чужим именем, — маркиз де Понталек должен считать, что его попытки уничтожить жену удались, — я отправлю ее к герцогу Нивернейскому, который так ее любит.

— А ее муж не связан с герцогом?

— Связан, но маркиз теперь далеко. Я полагаю, что это именно он представляет графа Прованского при дворе короля Пруссии, если судить по докладу Дево. Да-да, Мишель только что вернулся. Герцог Брауншвейгский всего в пятидесяти лье от Парижа.

— Я предполагала, что это Дево, но решила не мешать вам.

— Мари, вы как всегда сама деликатность! Вы и в самом деле заслуживаете больше того, что я могу вам дать.

— Меня устраивает то, что я имею. Быть рядом с вами — это единственное мое желание. Что же касается нашей гостьи, я ею займусь. И вы останетесь довольны результатом моей работы.

— Верните ей вкус к борьбе, вкус к жизни. Это самое важное. Я пока недостаточно ее знаю, чтобы понять, как ее можно использовать, но я предвижу, что она может быть очень полезна.

— Вы хотя бы представляете, на что она способна?

— Это умная, храбрая и образованная женщина, она говорит на трех иностранных языках. Испанский она выучила в семье, а английскому и итальянскому ее научил герцог Нивернейский. К тому же Анна-Лаура способна на весьма бурное проявление чувств.

— Это намного больше того, что могут предложить дамы ее круга.

— Да, я должен как следует все обдумать.

— И еще один вопрос. Эта сделка, которую вы с ней заключили… Вы и в самом деле намерены выполнить свое обещание? Я говорю о том, что вы пообещали дать ей возможность умереть. При определенных обстоятельствах, разумеется.

Если барон и колебался, то Мари этого не заметила. — Безусловно, если игра будет стоит свеч!

— Я вам не верю. Неужели в вас нет ни капли жалости?

— Жалости? Жалость ей не нужна. Она жаждет смерти, и она ее получит, но на моих условиях. А до тех пор пусть живет и наслаждается жизнью. Не смотрите на меня так, Мари! — Голос барона зазвучал нежнее. — Вы же знаете, чему я посвятил жизнь. Я отдать ее в любую секунду. Это относится и к тем, кто решил последовать за мной по той дороге, которую я избрал. Ведь я не скрывал этого от вас, правда?

— Да, вы правы. Вы сказали мне об этом в первую же ночь. Вы даже пытались испугать меня, но уже тогда я вас слишком сильно любила. Умереть рядом с вами или ради вас — это будет для меня самым лучшим финалом.

— Тогда почему же вы хотите, чтобы я уберег ее, которая для меня ничего не значит и сама жаждет смерти?

Де Бац снова обнял молодую женщину и спрятал свое лицо в ее душистых шелковистых волосах.

— Как вы красивы и отважны, Мари! Как я вас люблю!

— Только эти слова я и хотела услышать, — прошептала она, отдаваясь ему со счастливым вздохом…

Часть II