Игры в любовь и смерть. Книги 1-3 — страница 4 из 10

Героем этого романа стал реальный человек, оставивший свой след в истории, но мало известный потомкам. Я лишь добавила в его жизнь немного приключений и дала ему в спутницы женщину, чей образ рожден моим воображением.

О Великой Французской революции известно многое. Но неизвестной осталась тайная, но ожесточенная борьба, которую вели между собой роялисты. Те, кто остался приверженцем короля Людовика XVI и маленького Людовика XVII, выступали против сторонников принцев — графа Прованского и графа д'Артуа. Эта книга стала данью памяти тому, кто возглавил сторонников Людовика XVI» самому загадочному и самому привлекательному из них — Жану, барону де Бацу, чью историю жизни я исследую уже давно. Он был гасконцем и принадлежал к одной из ветвей семьи, что и легендарный д'Артаньян. Как и его предок, у барона был только один хозяин — король, которого он искренне уважал и любил. Как и д'Артаньян, барон де Бац искусно владел шпагой и пистолетом, но против Конвента он применил самое древнее и в то же время самое современное оружие — подкуп.

Эта книга стала и данью памяти монарху, которого принято и считается хорошим тоном чернить и высмеивать, как это делали завсегдатаи Трианона. Людовик XVI был одним из самых добросердечных королей Франции. Человек науки — он был, вероятно, лучшим географом своего королевства. Людовик XVI не был создан для управления государством. Он не захотел пролить кровь своего народа и предпочел мученическую смерть. Не склонный к разврату, не имевший ни пороков, ни фаворитов, глубоко верующий христианин, он был виноват лишь в одном. Людовик XVI слишком любил свою жену. Он отменил пытки, хотел на месте Бастилии разбить сад, помог английской колонии стать Соединенными Штатами и расплатился за грехи не только своего деда Людовика XV, но и за грехи своего прапрадеда Людовика XIV. Величием своей смерти — это понимаешь, когда читаешь его завещание, — он заслужил скромное место рядом с Людовиком Святым. Но у церкви свое понимание святости…

Жюльетта БенцониКровавая месса

О боги, покарайте тех, кто кровь людей с восторгом проливает…

Вольтер

Часть IРЫЦАРИ КОРОЛЕВЫ

Глава IКЕТТЕРИНГЭМ-ХОЛЛ

Если бы не желтый, холодный, пробирающий до костей туман, знакомый запах горящего угля и тины, Жан де Бац, сошедший с корабля на пристани у башни, вполне мог усомниться, что оказался в Лондоне. Все так переменилось… Англичане, всегда такие чопорные, надменные, с недоверием относившиеся ко всем приезжающим из Франции, на этот раз проявили неожиданное гостеприимство и сочувствие. Даже въедливые чиновники из министерства по делам иностранцев, с которыми пришлось иметь дело на таможне, отнеслись почти с сыновней нежностью к пожилой чете эмигрантов, графу и графине де Сен-Жеран, которых барон де Бац привез на своем корабле из Булони.

Их беззащитность и очевидное отчаяние тронули барона, но это было вполне естественно; однако то, что британские служащие проявили к ним такое внимание, граничило с чудом. Графа и графиню необычайно вежливо попросили назвать свое имя и положение. Есть ли у них в Англии друзья или родственники, у которых они могли бы остановиться? Если таковых нет, то им укажут адреса комитетов по приему эмигрантов, основанных людьми благородного происхождения или богатыми буржуа. Там им могут предоставить кров, пищу, одежду и даже деньги на первое время. Оказалось, что дочь и внуков графа и графини приютил лорд Шеффилд в своем имении в Сассексе, поэтому супругов Сен-Жеран там уже ждали. Но пожилые люди были очень тронуты теплым приемом, на который они никак не могли рассчитывать. К тому же таможенники выразили им сочувствие в связи с постигшей их «тяжелой утратой».

К де Бацу они обратились с теми же словами, и барон не сумел скрыть своего удивления. После начала революции он не в первый раз посещал Англию, где у него были друзья, но чиновники проявили такую любезность впервые.

— О какой утрате вы говорите, господа? — поинтересовался он.

Таможенник, склонившийся в учтивом поклоне, тут же выпрямился и бросил на де Баца возмущенный взгляд:

— Я имею в виду смерть вашего короля, сэр! Мне представлялось, что его ужасная кончина не могла оставить вас равнодушным!

— Гибель нашего монарха принесла мне больше горя, чем вы можете вообразить. Но я не предполагал, что казнь французского короля заставит англичан нам сочувствовать.

— Это доказывает только одно, сэр, — вы совершенно нас не знаете. Англичане очень добросердечны. Вы скоро убедитесь в том, что вся Англия потрясена смертью Людовика XVI. Это же варварство! А варварства мы не одобряем. К счастью, мои соотечественники не способны ни на что подобное. Вот ваш паспорт, сэр. — Таможенник вернул де Бацу документы.

Гасконское чувство юмора едва не сыграло с бароном злую шутку. Ему захотелось напомнить этому добродетельному человеку, что немногим больше ста лет назад именно Англия подала дурной пример, когда Кромвель приказал казнить Карла I. Но де Бац счел более благоразумным не вступать в полемику: в его положении язвить не пристало. Если английские чиновники превратились в ангелов-хранителей, этим следовало воспользоваться. Вполне вероятно, что долго это не продлится.

Выйдя из здания таможни, барон нанял кеб. Он усадил в него пожилых супругов, несколько сбитых с толку, пожелал им удачи, дал кучеру адрес лорда Шеффилда и поцеловал руку графини, небрежным жестом отметая изъявления благодарности. Поклонившись, де Бац отошел в сторону, и спустя минуту кеб скрылся в тумане, укрывшем город плотным ватным покрывалом.

Барон мог больше не волноваться о судьбе своих попутчиков. Он уже собирался подозвать другой экипаж, когда его внимание привлек огромный плакат. Под заголовком «Война! Война с Францией!» размещался призыв смести с лица земли народ, чьи руки в крови, расправиться с людьми, которые осмелились казнить своего монарха. Призыв был обращен к правительству Питта. Решительно, в английском королевстве что-то изменилось…

Де Бац окончательно в этом убедился, когда заговорил с кучером, который вез его в Холборн, в городской дом леди Аткинс. Возница заверил своего седока, что почти весь город в трауре.

— Когда горожане узнали эту ужасную новость, они буквально рвали газеты друг у друга из рук. Особенно «Морнинг кроникл», где писали о «дьявольском поступке» вашего Конвента и об убийстве Людовика XVI, которому нет оправданий…

— Эй, полегче! Этот Конвент никогда не был моим!

— И я вас с этим поздравляю, сэр. Французы, конечно, никогда не были нам братьями, но разве наши короли не родственники? Ведь в письмах они всегда называли один другого «брат мой». Наш Георг III был очень шокирован, когда узнал о преступлении французов. Я бы даже сказал, что он был напуган. Король издал указ о глубоком трауре и приказал временно закрыть королевский театр. Вся Англия скорбит вместе с ним, вы сами в этом убедитесь, сэр. Вы увидите, что на каждом перекрестке продают портреты вашего несчастного Людовика и картины с изображением его мученической смерти. Как это все страшно! Король казнен, и тысячи несчастных вынуждены бежать из страны, чтобы их не постигла та же участь.

Де Бацу пришло в голову, что ему попался самый болтливый кучер во всей Англии, и все-таки от этого разговора барону стало легче. Жан, правда, никогда не любил англичан; но его глубоко тронуло их отношение к казни Людовика XVI, которую сам он так тяжело переживал. Кроме того, теплый прием, оказанный беженцам, вселял в его душу надежду на успех дальнейшей борьбы. Де Бац не сомневался, что получит любую необходимую помощь, если ему удастся вызволить королевскую семью, и особенно Людовика XVII, из тюрьмы. Барону не терпелось снова ринуться в бой: он боялся, что часы узников Тампля сочтены.

Неудобства путешествия, качка зимнего моря смогли победить угрюмое отчаяние. После провалившейся попытки спасти Людовика XVI по дороге на эшафот и смерти несчастного монарха Жан де Бац погрузился в угрюмое отчаяние. По дороге в Булонь под яростными порывами ледяного северного ветра он снова и снова переживал ярость, негодование, боль и желание немедленно отомстить. Его предали. Он знал, кто это сделал и почему, и испытывал непреодолимое желание немедленно броситься на поиски — мерзавца, убить его ударом шпаги и получить жестокое, кровавое удовлетворение. Однако у Жана де Баца было слишком развито чувство долга и ответственности. Всему свое время, он еще сведет счеты с негодяем, но прежде всего История, которая требует от него действий, если он, Жан де Бац, хочет написать ее по-своему… Сейчас ему необходимо встретиться с Анной-Лаурой де Понталек, вернее с Лаурой Адамс, и ее спутником Анжем Питу. Маркиза и журналист уже должны были добраться до Лондона, и они наверняка ждут его у Шарлотты Аткинс.

Сам де Бац добирался в Англию через Булонь, где у него стояли на якоре два корабля с проверенной командой. Там же ему принадлежали два склада, где в случае необходимости можно было спрятать товары и эмигрантов. Лаура и Питу выехали в дилижансе в Сен-Мало, откуда планировали добраться до острова Джерси и отплыть в Англию на одном из кораблей матери Лауры, Марии де Лодрен. Это был сложный маршрут, но зато он не привлекал ненужного внимания. Ведь в подоле платья Лауры был зашит самый знаменитый из драгоценных камней того времени — большой голубой бриллиант Людовика XIV. Де Бац рассчитывал его продать и при помощи полученных денег спасти Марию-Антуанетту, маленького Людовика XVII, его сестру и Мадам Елизавету.

Пока они ехали к дому леди Аткинс, кучер перешел от рассуждений на политические темы к непредсказуемости человеческой натуры, что, возможно, представляло немалый интерес, но барон, погруженный в свои мысли, ничего не слышал. Когда лошадь остановилась, возница как раз заканчивал свой монолог:

— …вот я и говорю, что ничего другого не остается, как начать войну с этими дикарями! Вы согласны со мной, сэр?

— Да, абсолютно, — машинально ответил де Бац.

Расплатившись, барон вышел из экипажа, поднялся по ступеням крыльца с колоннами в ионическом стиле и увидел высокого, сухопарого мужчину в плотном плаще, который Стоял у дверей особняка Шарлотты и ожидал, когда ему откроют. Из-под плаща виднелись худые ноги в туфлях с серебряными пряжками, шляпа мужчины, сдвинутая на ухо, выглядела вполне современно, хотя волосы были причесаны на дореволюционный манер. Длинный крючковатый нос, агрессивный подбородок и крупный рот довершали картину.

Появление барона отвлекло незнакомца от ожидания, которое определенно затянулось.

— Такое впечатление, что дома никого нет, — обратился он к де Бацу, чуть улыбнувшись. И барон, отличавшийся великолепной памятью, сразу же вспомнил этого человека. Невозможно было забыть это лицо, напоминавшее маску из итальянской комедии:

— Пельтье! — воскликнул он. — Жан-Габриэль Пельтье! Я и не подозревал, что вы в Лондоне.

Память Пельтье оказалась ничуть не хуже, чем у де Баца:

— Неужели вы тоже решили отправиться в изгнание, мой дорогой барон?

Де Бац пожал плечами:

— Мне кажется, я никогда не был вам особенно дорог, и не понимаю, почему в Англии ваше отношение ко мне должно измениться. А эмигрировать я не собирался. Я всего лишь приехал с визитом к леди Аткинс.

— Неужели и вы нуждаетесь в деньгах? Брови де Баца от удивления взлетели вверх:

— А вы, как я вижу, не перестали мерить людей на свой аршин. Нет, деньги мне не нужны.

— Вам повезло. Жизнь здесь невероятно дорога…

— В Париже она еще дороже. Давно ли вы приехали?

— Я уехал 21 сентября, когда Францию объявили «единой и нераздельной Республикой», хотя Мирабо всегда говорил; что она «должна быть монархией даже с точки зрения географии». Поняв, что дело плохо, я взял ноги в руки и помчался на побережье. Там мне повезло встретить герцога Шуазеля-Стенвиля. Именно он помог мне перебраться через Ла-Манш.

— И чем же вы теперь занимаетесь?

— Что может делать старый писака, кроме как марать бумагу в ожидании славы? После приезда сюда я сумел опубликовать мои «Парижские зарисовки» под названием «Последние дни Парижа».

— И что же вы описывали?

— Как — что?

— Ужасы 10 августа, массовые убийства в сентябре…

— Вы при этом присутствовали?

— Н-нет, но я собрал свидетельства очевидцев, которые потрясли местную публику.

— Я в этом не сомневаюсь, — с иронической усмешкой заметил де Бац. — Так, значит, вы отказались от издания «Деяний апостолов»? А ведь ваша газета пользовалась определенным успехом.

Первый номер «Деяний апостолов» вышел в октябре 1789 года. Это было странное издание. Его авторы считали себя контрреволюционерами, но с одинаковой яростью обрушивались и на сторонников революции, и на королевскую семью, обвиняя Людовика XVI в том, что он позволил событиям развиваться именно в таком направлении. Первыми редакторами газеты стали граф де Ривароль и Жан-Габриэль Пельтье, сын богатого буржуа из Нанта, сделавшего себе состояние на торговле рабами. Потом к ним присоединились и другие авторы. Пельтье громко вздохнул.

— Все наши «апостолы» разлетелись кто куда. Конец был неминуем. Ривароль теперь в Гамбурге, кое-кто здесь…

— Неужели вам не хватило людей? У Христа было всего лишь двенадцать апостолов, а для вашей газеты писали человек сорок.

— Без Ривароля я ничего не могу делать. Но это не мешает мне сражаться с кровопийцами, захватившими Францию, которые…

— Избавьте меня от ваших речей! Что толку кричать на всех перекрестках, если вы так далеки от нашего несчастного королевства. Надо действовать.

— А вы, стало быть, собираетесь действовать? — Разумеется.

— Что ж, помогай вам бог. — С этими словами Пельтье снова постучал в дверь массивным бронзовым молотком.

— Судя по всему, дом пуст, — заметил де Бац.

Он был скорее раздражен, чем разочарован, но ему пришлось в очередной раз убедиться в непредсказуемости событий. Не успел он закончить фразу, как дверь приоткрылась, и показалась всклокоченная голова человека в очках, снимавшего большой грязный фартук.

— Давно ли вы ждете, господа? — осведомился он с тревогой.

— Не меньше часа! — рявкнул в ответ Пельтье. — И кто вы такой, собственно? Где Блант?

— Меня зовут Сматс, я сторож. Я как раз спустился в погреб и не слышал, как вы стучали.

— Нетрудно догадаться, чем вы там занимались! Итак, вашей госпожи нет дома?

— В конце года миледи всегда уезжает в Норфолк, — заявил Сматс и не преминул ехидно добавить:. — Вы должны бы это знать, сэр, если принадлежите к числу друзей миледи. — Разумеется, мне это известно, но…

— Минутку, — прервал его де Бац. — Давно ли уехала леди Аткинс?

— Как обычно, за два дня до Рождества, сэр.

— Скажите, с тех пор никто не спрашивал миледи? Сюда должна была приехать молодая белокурая женщина, американка, в сопровождении джентльмена?

Глаза Сматса, прикрытые очками, стали круглыми от удивления:

— Я никого не видел. Правда, я заступил на службу только позавчера. Миледи была так добра, что позволила мне уехать на похороны родственника в Корнуолл…

— А кто сторожил дом вместо вас? — продолжал расспрашивать де Бац, намеренно вертя в пальцах серебряную монету так, чтобы сторож ее видел.

— Том Уэллер, один из лакеев, которому доверяет сэр Эдвард. Но он тоже уехал в Кеттерингэм-холл.

— Том вам ничего не сказал?

— А зачем ему мне говорить? Если кто-то и приходил, то Том уже доложил об этом леди Аткинс. Могу ли я еще быть чем-нибудь вам полезен, сэр? — Сторож покосился на серебряную монету, которая тут же оказалась в его ладони.

— Нет, спасибо. Я сам поеду туда.

Не обращая больше никакого внимания на журналиста, де Бац развернулся и пошел вниз по лестнице, направляясь к экипажу — кучер, к счастью, решил его подождать. Но Пельтье не отставал ни на шаг.

— Вы в самом деле собираетесь отправиться в Кеттерингэм-холл?

— Естественно.

— Сегодня ехать уже поздно… Вам есть где остановиться на ночь?

— Вне всякого сомнения.

— Могу ли я узнать, где это? — сохраняя на лице приветливую улыбку, продолжал допытываться Пельтье.

Де Бац, стоя одной ногой на подножке, повернулся к нему:

— Я помню о том, что вы журналист, но все же вы излишне любопытны.

— Профессиональная болезнь, — отозвался Пельтье с деланным смущением. — И потом, мне не совсем понятно, зачем превращать адрес гостиницы в государственную тайну.

Барону стало ясно, что избавиться от назойливого журналиста едва ли удастся, хотя этот любопытный писака был последним из тех, с кем ему захотелось бы обсудить детали своего маршрута.

— Ну что ж, если вам это так интересно… — вздохнул он. — Я решил остановиться в гостинице «Саблоньер» в Лейчестерфилдсе…

— У старого доброго господина де ла Саблоньера! Он дает приют всем эмигрантам с деньгами. Отличная кухня, хорошие комнаты… Все как в старой доброй Франции.

— Я бы удивился, если бы вы этого не знали.

— Как же мне этого не знать? Ведь именно там я и живу!

— Кто бы мог подумать… В таком случае садитесь, я вас подвезу.

Пельтье не заставил себя упрашивать. Пока де Бац передавал кучеру багаж, журналист поторопился усесться в экипаж и со вздохом наслаждения вытянул ноги. Пельтье редко пользовался кебом, поскольку ему постоянно приходилось экономить, и предложение де Баца оказалось как нельзя кстати.

Решив отблагодарить барона, журналист принялся рассказывать о том, как живется эмигрантам в Англии, и в его рассказе оказалось немало интересного.

— После страшных событий последнего лета здесь можно встретить все слои французского общества. Если в 1789-м из Франции уехала только часть высшей знати, следуя примеру Полиньяков и графа д'Артуа, то теперь вы можете встретить и дворян рангом пониже, и бывших революционеров из Национального собрания, и священников. Всех охватила паника. Даже госпожа де Сталь здесь! Но мне кажется куда более серьезным то, что из Франции бежали мясники, булочники, сапожники, актеры, каменотесы, трубочисты, кузнецы… Впрочем, об этих я не тревожусь: они всегда найдут себе работу. Куда большую жалость вызывает потерявшая состояние герцогиня или придворный, пребывающий в нужде… Но вы, кажется, совсем меня не слушаете, барон?

— Что вы, как можно! — легко солгал де Бац. — Мне просто не хочется вступать в дискуссию. Прошу вас, не сердитесь. Смотрите, мы уже приехали!

Впереди показалось здание гостиницы, и спустя несколько мгновений экипаж остановился.

— Вот вы и дома! — Барон нагнулся, чтобы открыть дверцу.

— А вы? Разве вы не останетесь здесь? — Журналист не мог прийти в себя от изумления.

— Мне необходимо выполнить еще одно поручение, — с самой любезной улыбкой заявил барон. — Мы увидимся позже.

Пельтье ничего не оставалось, как выйти из экипажа. А он так надеялся обрести в лице барона щедрого покровителя хотя бы на то время, пока они доберутся до поместья леди Аткинс…

С тяжелым вздохом Пельтье ступил на тротуар и обернулся.

— Заказать для вас комнату? — спросил он, отчаянно пытаясь быть полезным. — И ужин?

— Комнату закажите, но вот насчет ужина я не уверен, — все так же любезно ответил барон. — Возможно, мне придется задержаться.

— Но могу ли я, по крайней мере, отнести ваш багаж?

Де Бацу трудно было притворяться терпеливым, когда в том не было большой необходимости, и теперь учтивая беседа с прилипалой начала его раздражать. Он давно понял, что желание журналиста услужить вовсе не бескорыстно, и достал из кошелька гинею.

— Благодарю вас, но в этом бауле находится предмет, который я должен передать. А вот вы вполне можете попросить, чтобы вам принесли пару бутылок бордоского вина. Выпейте их, если я не вернусь к ужину.

Барон прекрасно знал, что на золотую монету можно было заказать куда больше, чем две бутылки вина, но решил пощадить самолюбие журналиста. Пельтье с готовностью принял деньги. Экипаж отъехал от гостиницы, и полчаса спустя де Бац со спокойной душой пересел в почтовую карету, отправлявшуюся из Лондона на северо-восток. То, что он собирался рассказать своему другу леди Аткинс, не предназначалось для длинных ушей журналиста с неустойчивыми политическими взглядами.

Предоставив кучеру возможность везти его к месту назначения, Жан де Бац закутался в накидку, поудобнее устроился на сиденье, надвинул шляпу на глаза и заснул спокойным сном, словно лежал в собственной постели…

Барон ехал всю ночь. Понадобилось три раза сменить лошадей, чтобы добраться от туманных берегов Темзы до берегов Яра, оказавшись в сотне миль от столицы. Дороги в Норфолке были ничуть не лучше, чем на севере Франции, и это не придавало прелести путешествию. Лишь в одиннадцатом часу утра карета наконец въехала в ограду Кеттерингэм-холла — просторного дворца эпохи королевы Анны, не слишком красивого, но дающего ясное представление о богатстве того, кто его строил.

Крупный землевладелец сэр Эдвард Аткинс поддерживал дом в неукоснительном порядке, хотя сам никогда не жил в Норфолке, этом краю земледельцев, где поля уходят до самого горизонта, а фермы больше похожи на поместья. Домом пользовалась его очаровательная супруга. Они с сэром Эдвардом жили отдельно.

Леди Аткинс в прошлом была актрисой театра Друри-Лейн. Ее огненно-рыжие волосы и необыкновенная красота ирландки снискали ей всеобщую любовь и принесли успех — как, впрочем, и ее талант. Она играла самые яркие роли в репертуаре, но ее судьба отличалась от судьбы Нелл Гвин — еще одной рыжеволосой прелестницы, гордости театра Святой Екатерины.

Нелл Гвин начинала с того, что торговала в театре апельсинами во время антрактов. Позже она поднялась на сцену, а оттуда попала в постель короля Карла II, где и приобрела титул герцогини. В отличие от Нелл, Шарлотта Уолпол, будущая леди Аткинс, происходила из хорошей семьи. Она была незаконнорожденной, но признанной дочерью Томаса Уолпола, близкого родственника бывшего премьер-министра, и госпожи Дюдеффан. Девушка получила хорошее воспитание и образование, прежде нем стала королевой сцены.

Выйдя замуж за сэра Эдварда Аткинса, Шарлотта предпочла высший свет свету рампы, что позволило ей сопровождать мужа в его путешествиях. Она побывала в Версале, была представлена королеве Франции, и этот день стал для нее самым ярким воспоминанием. С тех пор леди Аткинс была безгранично предана Марии-Антуанетте, королева стала для нее образцом во всем. Леди Аткинс очень расстраивалась, что не может занять место при дворе, который буквально завораживал ее. Предоставив мужу возможность продолжать путешествие в одиночестве, она поселилась в Версале, познакомилась со знаменитой Жюли Полиньяк и стала частой гостьей в ее салоне. Затем леди Аткинс переехала в Париж, поближе к дворцу Тюильри и к своему идолу.

Но Шарлотта была англичанкой, поэтому, как только началась революция, ей пришлось вернуться в Англию — тем более что и муж требовал ее возвращения. И теперь леди Аткинс издалека пристально следила за событиями в Париже. Она широко открыла двери своего дома для друзей-эмигрантов, тайно лелея надежду, что когда-нибудь и королева Франции будет искать у нее приюта.

Де Бац познакомился с леди Аткинс еще во время ее первого приезда в Париж, но их отношения стали ближе после кровавых потрясений, которые пришлось пережить Франции. Барон знал, что может полностью на нее рассчитывать. Уже несколько раз корабли барона высаживали на английский берег в Саутуолде или Лоустофте несчастных эмигрантов, и щедрая женщина всегда заботилась о них. Постепенно вокруг нее собрался кружок преданных ей друзей-французов, из рассказов которых она по крупицам собирала сведения о Марии-Антуанетте. Человек, приезжающий в Кеттерингэм-холл, мог не сомневаться, что всегда встретит там нескольких эмигрантов, пережидающих в уголке у камина худшие времена.

Де Бац уже несколько раз бывал в замке и уверенно постучал в дверь кованым молотком. Ему навстречу вышел Брент, мажордом, и приветствовал его с той долей энтузиазма, которую можно ждать от английских слуг — чуть более низкий поклон, сдержанная улыбка и вежливые слова:

— Приезд господина барона большая радость для нас, несмотря на тяжелые времена. Миледи будет счастлива.

Эта маленькая речь была произнесена тоном торжественной грусти, и тут барон заметил, что мажордом одет в черное и что в доме Шарлотты Аткинс траур. В вестибюле, на виду у каждого входящего, между двумя рыцарскими доспехами висел портрет Людовика XVI, увитый черной траурной гирляндой и освещенный свечами двух массивных канделябров. Казалось, рыцари прошлого опираются мечами о постамент, охраняя монарха. В этом было что-то мистическое.

В вестибюле царил леденящий холод — в огромном камине не разжигали огня, сочтя, вероятно, его блеск слишком веселым при подобных обстоятельствах. Де Баца это не удивило: англичане всегда полагали, что холод в комнате и сквозняки идут только на пользу здоровью, и для них жара начиналась с девятнадцати градусов тепла. И хотя барона тронуло такое отношение к смерти его обожаемого монарха, он, сын солнечной Гаскони, с тоской вспомнил о каминах в собственном доме. Путешествуя в тумане и сырости, Жан порядком промерз.

Барон с нетерпением ждал возвращения мажордома, но перед ним предстала сама Шарлотта Аткинс. Ее волосы принесли немного света в мрачный темный вестибюль.

— Неужели вы здесь! — тепло воскликнула она. — Ах, друг мой, вы даже не можете представить, как порадовали меня вашим приездом. Я тронута до глубины души тем, что вам захотелось оплакать эту утрату вместе со мной…

Шарлотта протянула ему обе руки и сделала два шага навстречу. Барон вздрогнул. Черное платье с белым муслиновым воротником и манжетами явилось точной копией того, что, по рассказам, сейчас носила в Тампле Мария-Антуанетта. Прическа под кружевным чепцом, рост, фигура и даже черты лица — все напоминало ему королеву. Жану на мгновение показалось, что перед ним предстала его несчастная повелительница. Правда, Шарлотта Аткинс была немного моложе, и глаза ее сияли, тогда как в очах королевы тревога и горе погасили огонь. Но, очевидно, их сходство усилилось бы, если присыпать Шарлотте волосы пудрой: поговаривали, что королева поседела…

Неожиданно для себя барон почтительно поклонился и поцеловал протянутые руки.

— Мне некогда проливать слезы, леди Шарлотта. Мой король умер… В какой-то момент мне показалось, что я схожу с ума. Но его наследник жив, и только о нем я должен теперь думать и тревожиться.

— Вы правы, но разве не следует в первую очередь спасти мать наследника? Именно Марии-Антуанетте грозит наибольшая опасность! Но нам не стоит оставаться здесь. Вы проголодались, я знаю. Сию секунду позвонят к завтраку.

И в самом деле в глубинах замка зазвонил колокол. Молодая женщина взяла барона под руку и повела его в гостиную, где в десять часов утра подавали завтрак — первую и самую важную трапезу дня. Де Бацу были знакомы и обстановка, и церемониал, поэтому, войдя в гостиную, он ничему не удивился. Здесь все было так, как принято в богатых английских домах, — портреты предков на стенах, бильярдный стол, пианино, книги и журналы. Но посреди этого стояли чайные столики с расставленными на них чайниками, корзинками с хлебом разного сорта, горшочками со сливками, сахаром, вареньем, блюдами с ветчиной, яйцами, колбасой и горшочками с овсяной кашей. Все рассаживались, как кому удобно, вокруг разных столиков, это позволяло поговорить с тем, с кем хотелось, и приходить к завтраку в любое время. Поскольку в замке всегда присутствовали гости, час завтрака был временем свободы. После еды можно было выйти на прогулку, почитать, помузицировать или просто вернуться в свою комнату.

Шарлотта Аткинс поприветствовала собравшихся в гостиной людей высоким певучим голосом и собиралась уже позвать лакея, чтобы тот обслужил барона. Но тут один из мужчин оставил свою тарелку с омлетом, вскочил и бросился к де Бацу с распростертыми объятиями:

— Мой дорогой Жан! Какая удача встретить тебя здесь! Ты наконец решил присоединиться к нам?

— Нет. Я здесь проездом. Позже я вернусь в Париж.

— Ты смелый человек. В Париже сейчас, должно быть, ужасно, и что ты сможешь сделать там один? Тебе следовало бы остаться здесь, с нами…

— Я не настолько одинок, как ты себе это представляешь. И потом у меня в Париже дела. Но что делаешь здесь ты?

— Ничего. Просто живу… и смертельно скучаю.

В это де Бац охотно поверил. Клод-Луи де ля Шатр, граф де Нанес, генерал-лейтенант королевской армии, принадлежал к разряду людей деятельных. Барон относился к нему с симпатией, несмотря на то, что в свое время этот дворянин был приближенным брата короля графа Прованского. Де ля Шатр оказался скомпрометированным в деле Фавра — тогда злоумышленники собирались похитить короля и посадить на престол его брата. Графу пришлось бежать, поскольку брат короля, руководивший заговором, отдал Фавра в руки правосудия и даже не попытался ему помочь. Это случилось в 1790 году, и несчастный маркиз де Фавра не смог даже умереть как подобает дворянину: его просто вздернули, будто обыкновенного воришку, на Гревской площади. Ля Шатр бежал, оставив во Франции жену и многочисленных любовниц…

Необходимо заметить, что граф женился по глупости на дочери Бонтана, лакея Людовика XVI, оказавшейся настоящей мегерой. Впрочем, де ля Шатр и не пытался с ней поладить, потому что довольно быстро влюбился в очаровательную графиню де Бофор, жену эмигранта. Госпожа де ля Шатр, которой донесли о неверности мужа, воспользовалась случаем и потребовала раздельного проживания до развода, который после падения монархии стал возможен. Не теряя времени даром, госпожа де ля Шатр начала процесс против госпожи де Бофор, пытаясь вернуть себе участок земли, который граф подарил своей любовнице. Каково же было всеобщее удивление, когда выяснилось, что эта красавица обладает не меньшей склонностью к сутяжничеству, чем законная супруга графа.

Между прочим, барон де Бац сыграл в атом деле свою роль. За год до происходящих событий он по просьбе графа нашел для госпожи де Бофор управляющего, некоего Люлье. До революции этот человек был всего лишь ловким маклером с улицы Вандом, а теперь он занимал важный пост прокурора-синдика. Скрываясь за республиканской вывеской, Люлье отлично и честно управлял собственностью многих эмигрантов, среди которых был и де ля Шатр. Что, впрочем, не мешало Люлье всячески доказывать свою верность революции. Он, например, согласился заплатить дополнительный «гонорар» четверым палачам, убивавшим несчастных дворян в сентябре, за то, что они «проработали два дня подряд».

Расстроенный вид друга разочаровал де Баца.

— Так ты приехал скучать к леди Шарлотте? Полагаю, здесь не слишком весело…

— Я скучаю только в Лондоне. У леди Шарлотты — никогда! — пылко возразил граф, целуя руку хозяйки дома.

— И все же тебе придется скоро туда вернуться. Нам нужны люди. Я слышал, что вы с Монлозье довольно близко знакомы с Премьер-министром Питтом. Надо будет подготовить англичан к тому, чтобы они приняли юного Людовика XVII.

— И королеву тоже, не правда ли? — вмешалась в разговор леди Аткинс. — Ей грозит наибольшая опасность, ее надо спасать в первую очередь.

— Я неудачно выразился, сударыня. Разумеется, мне следовало сказать, что Англия должна принять всю королевскую семью. Ля Шатр, я на тебя рассчитываю! Вдобавок ты один из тех редких эмигрантов, кто остался при деньгах. Это может пригодиться…

— Я тоже богата, — напомнила барону Шарлотта. — И я готова отдать все мое состояние ради королевы… и членов ее семьи.

— Мне это известно, дорогая Шарлотта. Но пока я хотел бы только позавтракать. Я умираю от голода, — с улыбкой добавил де Бац.

— Господь всемогущий! Граф, нам с вами нет прощения! Мы держим бедного барона на ногах… Садитесь же, сударь, садитесь. Я сейчас сама вам все принесу.

Усадив де Баца за соседний столик, Шарлотта принесла ему завтрак и сама присела рядом, а ля Шатр вернулся к прерванной трапезе.

С чашкой чая в руке леди Аткинс спросила:

— Друг мой, расскажите же мне, чем я могу быть вам полезной. Чтобы пересечь пролив в такую погоду, у вас должны были быть очень веские основания.

— Вы правы. Я предполагал встретить у вас молодую американку, мою знакомую. Она везет для меня… сокровище.

Магия этого слова, как всегда, подействовала безотказно.

— Сокровище? И вы доверили такое важное дело женщине?! — прошептала Шарлотта Аткинс, в ее голосе послышались нотки разочарования.

— Да, и считаю, что это было единственным мудрым решением. В подоле платья Лауры Адамс зашит большой голубой бриллиант Людовика XIV. Он был украден вместе с другими драгоценностями по приказу Дантона и, вероятно, министра Ролана для того, чтобы подкупить пруссаков. Впоследствии орден Золотого руна Людовика XV, главным украшением которого и был этот бриллиант, передали герцогу Брауншвейгскому в качестве платы за то, что тот не поведет свои войска на Париж.

— У герцогини Девонширской об этом поговаривали. Так, значит, это правда?

— Чистая правда. Мне удалось уговорить герцога отдать мне этот орден, но теперь, не буду скрывать от вас, я очень встревожен. Лаура Адамс В сопровождении моего друга Питу уже должна была появиться в вашем доме. Я дал им ваш адрес, чтобы мы могли встретиться в безопасном месте…

— Вы были в моем лондонском доме?

— Я направился туда сразу же, как только сошел с корабля. Там их не видели. Впрочем, ваш сторож не слишком охотно открывает двери… Мне пришло в голову, что они сочли дом пустым и решились отправиться к вам в замок.

— Как вы думаете, по какой дороге они могли поехать?

— А разве здесь не одна дорога? Как бы то ни было, они выехали из Парижа на неделю раньше меня — через Сен-Мало, где у Лауры есть связи, и остров Джерси. Меня задержала поломка на корабле, не считая недомогания госпожи Сен-Жеран, которую я привез в Англию вместе с мужем. Даже если море было неспокойным, Лаура и Питу давно должны были быть здесь.

Шарлотта Аткинс взяла чайник, чтобы налить гостю еще чая. К этому времени они с Бацем остались одни в огромной. гостиной — заметив, что хозяйка и барон увлечены серьезным разговором; де ля Шатр и трое других эмигрантов ушли.

— Это долгий и опасный путь, — заметила Шарлотта. — Как знать, не случилось ли с ними чего-то по дороге в Лондон? Кстати, почему вы не дали им ваш адрес в гостинице «Саблоньер»?

— Я не забыл об этом. Однако они должны были отправиться туда только в том случае, если бы не нашли вас ни в лондонском доме, ни в замке. Гостиница прекрасная, с этим я спорить не стану, но она просто кишит шпионами всех мастей. С Лаурой и Питу могло произойти все, что угодно, и я очень беспокоюсь.

— Я вас понимаю. И что вы намерены делать теперь?

— Разумеется, я не собираюсь нежиться в вашем очаровательном доме, моя дорогая, пока моим друзьям грозит опасность. Я поеду им навстречу. Должно быть, с ними все-таки что-то случилось.

— Но это неразумно! Задержка в пути еще не означает, что случилась беда. Вы рискуете разминуться с ними по дороге.

— Но я не могу оставаться здесь и ничего не делать. Сегодня ночью во время прилива я отправлюсь на корабле на остров Джерси — по крайней мере, можно будет выяснить, останавливались ли они там. Мой дорогой друг, — добавил де Бац, вставая, — я благодарю вас за восхитительные минуты, которые вы подарили мне. А теперь прикажите, пожалуйста, подать мою карету.

На глаза Шарлотты навернулись слезы. Визит барона значил для нее так много! Но это оказалась всего лишь минутная встреча — де Бац приехал только ради того, чтобы разузнать о судьбе двух совершенно незнакомых ей людей.

— Послушайте, не уезжайте так быстро! — в отчаянии воскликнула она. — Подождите меня! Я уже приказала уложить мои вещи…

— Ваши вещи? Но для чего?

— Я как раз собиралась уезжать, а увидев вас, подумала, что лучшего спутника мне не найти. Ваше появление стало ответом на мучившие меня вопросы. Я хочу отправиться в Париж, потому что я хочу помочь спасти королеву! И это дело не терпит отлагательств.

— Дорогая, об этом даже речи не может быть. Я же сказал вам, что отправляюсь на Джерси, а не в Париж. А потом, если судьба будет ко мне благосклонна и мы с Лаурой наконец встретимся, я вернусь в Лондон и отправлюсь прямиком к Уильяму Грею, ювелиру с Бонд-стрит.

— Отлично. В таком случае я поеду следом за вами в Лондон и буду ждать от вас известий. Но если вы все же не найдете ваш бриллиант…

— Я его не найду только в том случае, если Лаура Адамс и Анж Питу убиты или утонули, — неожиданно резко ответил де Бац. — Никакого другого объяснения их исчезновению просто не может быть!

— Хорошо-хорошо, только не сердитесь. Это всего лишь гипотеза. Я просто хотела напомнить вам, что в этом случае вы можете рассчитывать на мое состояние. Оно все к услугам королевы!

Де Бац, тронутый такой преданностью, улыбнулся ей:

— Простите меня. Я знаю, насколько у вас щедрая душа. Но все же не забывайте, что у вас есть сын…

— Мой сын унаследует состояние своего отца. Но вот что мне пришло в голову… Почему бы вам не взять у меня денег вне зависимости от того, получится ли у вас сделка с Уильямом Греем или нет? Если бриллиант потерян, я вам дам необходимую сумму и вернусь во Францию вместе с вами.

— Нет, Шарлотта! Париж становится все опаснее. И если Англия объявит войну Франции, то англичанам там не будет места. Я непременно обращусь к вам в случае необходимости,

но не стоит пока тратить ваше состояние. У меня есть еще деньги и орден Золотого руна — правда, без главного бриллианта. Я обещаю навестить вас сразу же, как только снова приеду в Лондон.

Двадцать минут спустя де Бац уехал из Кеттерингэм-холла — к огромному разочарованию де ля Шатра. После завтрака граф закрылся в своей комнате и строчил письма жене, Люлье и обожаемой любовнице, разлуку с которой очень болезненно переносил. Он изо всех сил старался уговорить графиню де Бофор присоединиться к нему. С его точки зрения, ей давно пора было это сделать. «Неужели этот судебный процесс вам приятнее, чем жизнь рядом со мной? — писал граф. — Я на все готов ради вас, я женюсь на вас, как только получу развод…»

Де ля Шатр собирался отправить эти письма с бароном, но его чернила еще не успели высохнуть, когда шорох колес кареты по песчаным аллеям парка сообщил ему, что гонец уже уехал…

Вернувшись в Лондон, де Бац сказал кучеру, что оставляет карету за собой, и попросил сменить лошадей, пока он зайдет в гостиницу «Саблоньер». Благодарение богу, Пельтье там не оказалось. В отеле Жан выяснил, что там никто не видел молодую пару, и распорядился, чтобы Лауру и Питу задержали до его возвращения, если они все-таки появятся. Успокоенный на этот счет, барон приказал везти его в порт. Там он отыскал капитана одного из принадлежащих ему кораблей и дал необходимые указания. Гримо должен был дожидаться своего хозяина в лондонском порту, держа «Мари-Жанну» наготове — на случай, если им придется немедленно отплыть в Париж.

Покончив с делами, де Бац решил доехать до Портсмута, а оттуда отправиться на остров Джерси — обычным маршрутом, по которому плавали корабли, осуществлявшие связь между англо-нормандскими островами и Британским королевством. Он был уверен, что таким образом не разминется с Лаурой и Питу, если они все-таки продолжают свой путь в Лондон.

Барон всегда тщательно прорабатывал все свои планы и еще в Париже назвал несколько кабачков, где они могли бы отдохнуть по дороге из Портсмута в Лондон. Однако, проделав весь путь до побережья, Жан де Бац выяснил, что никто из трактирщиков молодую пару не видел. Не заметили их и на почтовых станциях.

Время шло, надежды барона таяли, а тревога росла с каждой минутой. Он беспокоился в первую очередь о Лауре и Питу, а не о голубом бриллианте. Кто знает, что с ними случилось? Правда, море было удивительно спокойным для начала февраля, но госпожа де Лодрен могла неожиданно задержать дочь у себя и отказаться отпустить ее с Питу. Дело в том, что одно время все считали Лауру погибшей, и мать могла не пожелать подвергать ее новым опасностям. Естественно, для одного Питу Мария де Лодрен не станет снаряжать корабль, и тому придется воспользоваться услугами какого-нибудь ненадежного перевозчика. В голове барона ясно звучали слова предсказателя, который однажды посулил страшную участь обладателю голубого бриллианта, поэтому Жан де Бац живо представлял себе всевозможные катастрофы и несчастья.

В Портсмуте барон сел на корабль, плывущий до Джерси, и по дороге разговорился с капитаном. Оказалось, что население острова растет не по дням, а по часам: за счет эмигрантов из Франции, и среди них особенно много священников. Это католическое нашествие начало создавать проблемы для лорда Белира, губернатора острова, убежденного протестанта. Он не желал, чтобы управляемая им территория оказалась во власти папизма. Некоторые богатые эмигранты покупали поместья или строили на острове дома, и губернатор, принимая у себя этих людей, обязан был предоставить им возможность исповедовать свою религию. Это происходило к огромному удовольствию солдат гарнизона, состоявшего практически из одних ирландцев. Кроме всего прочего, Джерси стал убежищем для доблестных молодых дворян, примкнувших к принцу Буйонскому. Принц организовал здесь нечто вроде почтового ящика между Англией и Францией, рассчитывая позже предоставить его в распоряжение графа д'Артуа. Услышав об этом, барон приободрился: подобное положение вещей могло сослужить ему неплохую службу. Однако среди множества эмигрантов капитан не заметил молодую пару, которую описал ему де Бац…

Когда де Бац сошел на берег острова, дул холодный северный ветер, но утро выдалось необыкновенно красивым. Неяркое зимнее солнце играло в прятки с легкими облаками всех оттенков серого на ясной лазури высокого неба. Несмотря на морозец, в маленьком городке Сент-Элье, спрятавшемся в круглой нише у подножия высоких гор, окруженном с трех сторон зеленеющими холмами, чувствовалось приближение весны. Городок был типично английским со своими небольшими разноцветными домиками и ярко раскрашенными вывесками, проржавевшими от морского ветра. Замок Елизаветы с мощными стенами защищал его со стороны моря.

Корабль флота его величества Георга III, пришвартовавшийся в гавани среди рыбацких суденышек, казался крупной уткой, окруженной своим выводком. На набережных царило оживление, кругом велось строительство — возводились дома для эмигрантов, которые собирались остаться на острове. У Джерси была своеобразная история, он всегда давал приют изгнанникам; именно здесь скрывались сыновья казненного Кромвелем Карла I и их сторонники. И теперь Сент-Элье принимал с тем же радушием французов, вынужденных уезжать с родной земли.

Де Бац сошел на берег в глубокой задумчивости. С этого острова видны берега Франции, которая так и не сумела подчинить его себе. Но теперь здесь столько французских священников и дворян, почему бы именно острову Джерси не стать прибежищем для юного короля?

Когда барон направлялся к таверне «Лондон», которую он указал Питу в качестве возможной остановки, в его неугомонном мозгу уже созревал дерзкий план. На Джерси будет намного легче собрать армию отважных солдат, необходимую для того, чтобы вернуть трон…

У пристани с одномачтового парусного судна сходили на берег пассажиры — две пожилые женщины, которым помогали матросы, священник и два молодых человека со скудными пожитками. Эти люди казались истинным воплощением несчастья, и де Бац машинально снял шляпу и поклонился им.

Переступив через порог таверны, барон оглядел зал — и едва сдержал крик радости. За одним из столов сидел человек, чьи соломенные волосы он сразу же узнал. Это был Анж Питу, но он был один, и ничего — ни оставленная чашка, ни брошенная на лавку шаль — не указывало на то, что рядом с ним недавно сидел кто-то еще.

— Счастлив видеть вас, друг мой! — воскликнул де Бац, подходя к Питу. — Я уже начал отчаиваться.

Молодой человек пил что-то из фаянсовой чашки. При звуках знакомого голоса он вздрогнул, поднял синие глаза, расширившиеся от изумления, и, отставив чашку в сторону, с облегчением вздохнул.

— Ваше счастье не сравнится с моим, барон! Каким чудом вы оказались здесь?

— Все очень просто. Я не встретил вас ни в Лондоне, ни в Норфолке, поэтому отправился вам навстречу. А где же Лаура?

Журналист неопределенно махнул рукой. — Осталась там… в Канкале. Но не тревожьтесь, — добавил он шепотом, — бриллиант у меня с собой.

Де Бац пристальнее вгляделся в лицо своего друга, и оно показалось ему странным. Под деланным равнодушием Питу явно скрывалось страдание.

— В Канкале? — изумился барон. — Но как вы там оказались, если должны были ехать через Сен-Мало?

Рядом с их столом появилась хорошенькая служанка — круглое свежее личико, накрахмаленный чепчик, белоснежный фартук — и улыбнулась де Бацу. Барон ответил ей приветливой улыбкой.

— Что вам принести, сэр? Вы наверняка проголодались с дороги.

— Вы угадали. У вас есть кофе?

— Разумеется! Вы попали в лучшую таверну на острове. У нас кормят не хуже, чем в доме губернатора!

— Тогда принесите мне кофе, хлеб, ветчину и немного вашего восхитительного масла, которое пахнет фиалками.

Когда девушка отошла, барон сразу перестал улыбаться.

— Вернемся к нашему разговору. Так каким образом вы оказались в Канкале?

— Дело в том, что в Сен-Мало нас ожидал сюрприз. Прибыв туда, мы сразу же отправились в дом госпожи де Лодрен. Нам открыла служанка, которая была горничной маркизы де Понталек до того, как она стала Лаурой Адамс. Разумеется, девушка тут же узнала свою госпожу и перепугалась не на шутку, потому что приняла ее за привидение. Мы хотели войти в дом, но служанка испугалась еще больше. Нам пришлось увести ее в таверну неподалеку, чтобы она нам все рассказала. Я полагаю, вам, барон, ни за что не догадаться, почему мы не смогли воспользоваться гостеприимством госпожи де Лодрен…

— Сегодня я не слишком настроен разгадывать загадки. Но все же попытаюсь. Очевидно, эта дама была тяжело больна, и служанка испугалась, что появление воскресшей из мертвых дочери ее убьет?

Питу не смог удержаться от смеха.

— Если бы! Я же говорил, что вам не угадать. Госпожа де Лодрен не только совершенно здорова, она к тому же просто купается в счастье! Она только что вышла замуж за собственного зятя.

— Что вы сказали?

— Вы все правильно расслышали. Госпожа де Лодрен, полагая, что ее дочь мертва и похоронена, не устояла перед чарами маркиза де Понталека. Они поженились совсем недавно.

Де Бац молчал, не находя слов. Он сделал глоток обжигающего кофе и только потом спросил:

— А как восприняла это Лаура?

— Разумеется, она была потрясена. Лаура выбежала из таверны, я бросился следом за ней, и мне удалось ее догнать у самого порога отчего дома. Юная Бина, служанка, тоже прибежала туда. Нам вдвоем с трудом удалось уговорить Лауру вернуться в таверну, — она во что бы то ни стало хотела ворваться в дом, объявить о том, что она жива, и рассказать о преступлениях де Понталека. Вы можете себе представить, что бы из этого вышло! По словам Бины — а я склонен ей верить, — Лаура не прожила бы долго.

— Прискорбный «несчастный случай»? Что ж, зная маркиза де Понталека, я бы ничему не удивился. Но разве мать Лауры не могла бы воспротивиться этому?

— Насколько мне известно, она никогда не испытывала к дочери очень нежных чувств. И потом, мне кажется, что она ослеплена любовью. Всегда опасно, когда женщина выходит замуж за человека намного моложе ее. Я уверен, что она не поверила бы ни единому слову Лауры, а маркиз вообще принялся бы все отрицать. Возможно, он и в самом деле считал ее мертвой.

— Все может быть. Он однажды встретился с ней в замке Анс и не узнал. Каким же образом вам все-таки удалось убедить Лауру не возвращаться домой и не добиваться справедливости?

— Я напомнил ей, что нам поручено очень важное дело и, раз уж так случилось, лучше оставить выяснение семейных отношений на потом. Но перед нами возникла проблема — как добраться до Джерси. Ведь мы не могли больше рассчитывать на помощь госпожи де Лодрен. И Лаура нашла решение.

— В Канкале?

— Да. Возможно, вы помните Жоэля Жуана, доверенного человека маркиза де Понталека. Я с ним познакомился в Клубе друзей свободы в самом начале революции…

— Как же я могу его забыть? — Де Бац пожал плечами. — Ведь именно благодаря ему мы в свое время узнали, что происходит на улице Бельшас, и смогли спасти несчастную женщину от ее собственного мужа.

— Простите меня! Я так измучился, что мысли путаются у меня в голове. Дело в том, что, когда Жуан вез Анну-Лауру де Понталек с похорон маленькой дочери, он рассказал ей о намерении мужа убить ее и просил не возвращаться в Париж. Но молодая женщина стояла на своем, и тогда Жуан сказал ей, что она всегда сможет найти убежище в Канкале, где у него есть домик. За ним присматривает соседка, очень добрая женщина. Жуан также добавил, что, если госпоже маркизе будет грозить опасность, он всегда сумеет переправить ее оттуда на остров Джерси.

Итак, мы отправились в Канкаль. Надо признаться, к моему огромному облегчению: воздух Сен-Мало показался мне нездоровым…

— Охотно вам верю. И что же произошло в Канкале?

— Мы поехали туда в повозке торговца устрицами, страшно гордого тем, что он везет солдата Национальной гвардии и хорошенькую женщину. Он нам и показал дом Нанон Генек, которая оказалась не только соседкой, но и двоюродной сестрой Жуана. Канкаль находится всего в четырех лье от Сен-Мало — это абсолютно дикое место. Там всего три дома, включая и тот, что принадлежит Жуану.

— Нанон Генек хорошо приняла вас?

— Представьте, мы встретили там самого Жуана! Но он так изменился, что сначала мы его не узнали.

Питу помолчал, вспоминая, как открылась дверь и перед ними предстало некое подобие человека, заросшее грязными черными волосами. Мужчина был в порванных штанах, старых сабо и давно не стиранной блузе. Один рукав ее был пустым… Впрочем, видел он хорошо, потому что сразу узнал посетителей. Со страшным рычанием, похожим на сдавленное рыдание, Жуан хотел было закрыть дверь, но Питу оказался проворнее и успел просунуть ногу в щель…

— Не прогоняй нас, Жуан! Ты нам нужен.

Наконец Жоэль их впустил, по-прежнему не говоря ни слова. Сам он уселся у очага, мрачно уставившись на горящие угли.

— И что было дальше? — нетерпеливо спросил де Бац.

— Позже Жуан рассказал мне, что при Вальми потерял руку и надежду на славу. Он бы предпочел умереть, но его выходили, вылечили и отправили домой. И вот он вернулся в это убежище, которое предназначал для своей госпожи, и стал жить там, как дикарь, почти как животное… Если его дом и содержится в чистоте, то только благодаря Нанон, которая убирает там, когда Жуан ей позволяет.

— Я отлично его Помню. Такой сильный мужчина! Такая жажда жизни! Представляю, как ему было тяжело. Но если он хотел лишить себя жизни, что же его остановило?

— Можно лелеять мысли о свободе, равенстве и братстве и при этом оставаться христианином. Для Жуана самоубийство — это преступление, которому нет прощения. Поэтому он остался жить… Наш приезд потряс его. В том состоянии, в котором он пребывает, меньше всего на свете ему хотелось увидеть Лауру.

— Жуан все еще любит ее?

— Я в этом не сомневаюсь: по-моему, его любовь стала еще сильнее, именно поэтому он был так смущен; Но Лаура взяла все в свои руки с большой решимостью и нежностью. Они проговорили больше двух часов, пока ходили взад и вперед по тропинке над морем. Я остался в доме и сменил свой костюм солдата Национальной гвардии на штатское платье. Вне всякого сомнения, Лаура сказала Жуану то, что он хотел от нее услышать. Когда они вернулись, его глаза снова засветились.

Лаура сказала мне, что Жуан договорится о том, чтобы меня переправили на Джерси. Я запротестовал, сказал, что никуда не поеду без нее, но Лаура была непреклонна. «Нет, я остаюсь, — заявила она. — Для успеха нашего дела я больше не нужна, а Жоэль нуждается во мне. Я должна вытащить его из этого состояния, в котором он живет после своего ранения».

— Вы не пытались ее переубедить?

— Нет, я почувствовал, что это ни к чему не приведет. Лаура распорола подпушку платья, отдала мне бриллиант и сказала, что я могу заехать за ней на обратном пути.

Де Бац с облегчением вздохнул.

— Уф! Слушая вас, я уж было подумал, что Лаура решила остаться в этом местечке, чтобы при первой же возможности вернуться в Сен-Мало. Что для лошади четыре лье?

— Я тоже об этом подумал, но был не прав. Лаура просто чувствует себя обязанной Жуану. Ведь он пытался открыть ей глаза, спасти от мужа и от нее самой. Я не стал с ней спорить и, признаться, был только рад, что ей не придется плыть на корабле в такую погоду: когда мы приехали в Канкаль, море разбушевалось не на шутку. Мне пришлось переждать несколько дней, пока Жуан не сказал мне, что все готово…

— Значит, вы отправились в путь только вчера вечером?

— Да, около десяти часов. Один рыбак на своей лодке довез меня до английского парусника, и уже на нем я доплыл до Джерси.

Впервые с момента встречи де Бац улыбнулся своему верному помощнику. Он больше не тревожился: благодарение господу, Лаура не утонула и не погибла от руки бандита, и это обрадовало его больше, чем он мог ожидать…

— Итак, все отлично. Теперь вы передадите мне камень, и я вернусь в Англию тем же судном, на котором приплыл сюда. Вам ведь не хочется ехать со мной в Лондон, верно? — с неожиданной мягкостью спросил барон.

Лицо Питу просветлело, глаза заблестели; де Бац читал по ним, как по открытой книге.

— Я… Если я вам не нужен…

— Не больше, чем Лаура, раз камень оказался за пределами Франции. И разве вы не предупредили своих друзей, что вернетесь?

— Предупредил. В любом случае я должен заехать в Канкаль — ведь я оставил там мою форму солдата Национальной гвардии и должен ее забрать.

— Ну разумеется!

Барон расхохотался и подозвал служанку, чтобы узнать насчет комнат. Его корабль отплывал только на следующее утро. Что же касается Питу, то он должен был подождать, пока какое-нибудь английское судно отважится показаться у берегов Бретани.

День, который де Бац провел на острове, он посвятил визитам. Прежде всего Он отправился в Сент-Обэн к принцу Буйонскому, нашедшему убежище в поместье, которое в свое время приобрел для него его приемный отец принц Тюрингский.

Принц Буйонский был довольно забавным персонажем. Он был уроженцем Джерси, и звали его Филипп Довернь. Он был сыном Элизабет ле Гюйе, симпатичной девушки с острова, и простого лейтенанта английского флота, который, впрочем, претендовал на дальнее родство с крестоносцами. Его претензии, вероятно, показались старому герцогу весьма обоснованными, если он решил усыновить Филиппа и подтвердить это в своем завещании.

В душе моряк, как и его настоящий отец, молодой Филипп с явным удовольствием и врожденным изяществом нес обязанности, связанные с принадлежностью к известной семье. Человек умный и щедрый, обладающий душой рыцаря и чувствительным сердцем, он давал приют всем прибывшим на остров эмигрантам. Вместе с тем этот молодой мужчина, белокурый, голубоглазый, с крепкой фигурой настоящего бретонца, не отказывал себе и в любовных удовольствиях. Его похождения уже потеряли счет. У Филиппа был единственный недостаток: он слишком трепетно относился к своему титулу принца, ласкавшему ему слух, и создал собственный двор, подчинявшийся столь же строгому этикету, как некогда Версаль.

Принц с восторгом принял нежданного гостя, его энтузиазм растопил бы самое холодное сердце. Но выражение его лица стало торжественным, когда де Бац поделился своими планами. Барон сказал, что намерен попытаться вывезти членов королевской семьи из Тампля по одному, чтобы не повторять ошибки с бегством в Варенн. При этом особенно следовало позаботиться о юном Людовике XVII, на которого возлагают все свои надежды те, кого изгнали с французской земли. Согласится ли принц предоставить убежище маленькому королю и собрать вокруг него те силы, которые будут необходимы для возвращения трона?

Не успел де Бац закончить свою речь, как на глазах у принца Буйонского появились слезы. Он был слишком взволнован, чтобы говорить, поэтому просто обнял барона и поцеловал.

— Я был бы счастлив стать рыцарем короля, его защитником и самым преданным слугой. Никогда еще мне не предлагали ничего более достойного и прекрасного!

— Это я счастлив, ваше высочество! Я не сомневался в том, что вы откликнетесь на мое предложение. Но мы должны заранее оговорить одно: убежище должно быть предоставлено только королю — и никому другому. Граф Прованский, который называет себя теперь регентом Франции, ни в коем случае не должен жить вместе с Людовиком XVII. Только королева и Мадам Елизавета, если это возможно. А вы знаете, как ее величество ненавидит брата своего мужа…

Принц Буйонский не знал ничего, так как никогда не бывал при французском дворе. Но при упоминании о Марии-Антуанетте, о которой мечтали многие мужчины, его глаза заблестели. Он немедленно представил себе романтические отношения с королевой Франции, развивающиеся в лучших традициях куртуазной литературы…

— Я смогу защитить юного короля и ее величество от всего мира, клянусь своей честью! Вы останетесь у нас на какое-то время, барон?

— Нет, я завтра же отплываю в Лондон, а вот мой друг Питу возвращается во Францию через несколько дней. Если вашему высочеству необходимо передать письма в Бретань, ваш посланник найдёт его в таверне «Лондон». Питу собирается выйти в море на одном из тех судов, которые мои несчастные соотечественники называют «небесным спасением».

— Где он намерен высадиться?

— Около Канкаля.

— Я лично прослежу за этим. Ваш друг попадет туда, куда ему требуется!

Неделю спустя в безлунную штормовую ночь дозорный, проводивший на бретонском берегу все темное время суток, заметил корабль, осторожно продвигавшийся вдоль прибрежных скал. Послав сигнал и дождавшись с корабля ответа, дозорный побежал к домам, где в специальных укрытиях, в конюшнях, амбарах, на чердаках ждали люди, желавшие перебраться в Англию. После казни короля их становилось все больше…

Тем временем английская шхуна спустила на воду ялик с двумя матросами. Питу сел в него, и моряки направились к полосе прибоя. Анж заметил на берегу черные силуэты — женщину с ребенком на руках, двух священников, вооруженного до зубов мужчину и двух молоденьких девушек.

Питу спрыгнул на берег, но прежде чем уйти, взял у молодой женщины ребенка, чтобы мать смогла сесть в лодку. Малыш, укутанный в пеленки так, что виднелся только кончик носа, даже не проснулся. Возвращая его матери, Питу улыбнулся:

— Все будет хорошо, не сомневайтесь. Это прекрасный корабль.

— Я боюсь моря. Слишком сильно штормит…

— С волнами справятся моряки, а они на этом судне превосходные. Желаю вам удачи!

Питу остался стоять на берегу, глядя вслед удаляющемуся ялику, подпрыгивавшему на волнах. Сильный порыв ветра надул его плащ, как парус, и чуть было не сорвал с головы шляпу. Журналисту показалось, что волны стали выше, и он машинально перекрестился, обратившись с молитвой к Деве Марии, образ которой ему напомнила молодая женщина. Прошло совсем немного времени — и Питу уже не видел больше ничего, кроме силуэта шхуны с приспущенными парусами. Наконец — ему показалось, что прошла целая вечность, — на судне подняли паруса, и корабль-спаситель скрылся во мраке ночи.

Тут Питу понял, что совершенно замерз, и быстро пошел прочь от моря по тропинке, ведущей к дому Жуана. Ему не терпелось встретиться с Лаурой, увидеть улыбку в ее глубоких черных глазах, когда он расскажет ей, что все прошло хорошо и драгоценный голубой бриллиант Людовика XIV находится в безопасности в руках у барона. Питу хотелось как можно скорее увезти молодую женщину из Бретани, где ее постигло еще одно разочарование, еще одно несчастье.

Но напрасно Питу барабанил в дверь, кричал, звал. Ему никто не ответил. Лишь спустя некоторое время от дома напротив отделилась темная фигура и неторопливо приблизилась к нему.

Нанон Генек всегда спала мало, а в штормовые ночи и вовсе не смыкала глаз. Она молилась за тех несчастных, кто находился в эту минуту во власти моря. Когда ветер донес до слуха старухи чей-то голос, она надела тяжелый плащ из грубой шерстяной ткани и сабо, но фонарь не взяла: до дома Жуана было совсем близко.

— Что это вы так расстучались? — крикнула она молодому человеку, которого сразу увидела, несмотря на темень. — И кто вы такой?

— ЭТО же я, Анж Питу! Вы помните меня? Почему мне никто не открывает? Неужели никого нет дома?

— Никого дома и нет, верно.

— Но где же они тогда?

— Идемте со мной. У меня для вас письмо. И вы должны забрать вашу форму.

Нанон развернулась и направилась к своему дому, Питу последовал за ней. В его голове роились тучи вопросов, но он вдруг осознал, насколько устал и продрог и как отчаянно ему хочется оказаться у очага.

Сняв промокший плащ, Питу уселся на гранитной скамье у камина и с благодарностью принял из рук Нанон кружку с горячим сидром. Напиток обжигал горло, но Анж жадно выпил его, с наслаждением ощущая, как это жидкое пламя растекается по всему телу.

— Она уехала одна или Жуан куда-то сопровождает Лауру? «Куда-то» означало для Питу Сен-Мало. Лауре вполне могло прийти в голову вернуться в город.

— Мне кажется, они вместе уехали. Жоэль наконец вымылся, побрился и оделся по-человечески. Они взяли вещи, и он отдал мне ключи, как делал всегда. Да прочтите же письмо! Возможно, вы узнаете больше…

Нанон передала ему просто сложенный, незапечатанный листок бумаги. Ей всегда безгранично доверяли, и она никогда не читала чужие записки. Да и читать там наверняка было особенно нечего.

«Простите меня за то, что мы вас не дождались, — писала Лаура. — У нас с Жуаном есть одно дело. Прошу вас, будьте нам другом и не ищите нас. Возвращайтесь в Париж. Когда-нибудь мы тоже туда вернемся, не сомневайтесь в этом…»

С усталым вздохом Питу сложил письмо.

— Нетрудно догадаться, куда они отправились. Они брали повозку?

— Нет, они пошли пешком. Вон туда. — Нанон махнула рукой в сторону Сен-Мало.

— Ну конечно! Четыре лье, это пустяки… — пробормотал Питу, вспоминая, в какой рекордный срок они с Лаурой в свое время проделали путь от замка Анс до Пон-де-Сомвель. Лжеамериканка оказалась достаточно выносливой, несмотря на хрупкую внешность.

Вертя в пальцах письмо, словно пытаясь добыть из него еще хоть каплю информации, Питу почувствовал отчаяние. Возможно, только в эту минуту он понял, что любит Лауру. До сих пор ему казалось, что он относится к ней всего лишь по-дружески заботливо и что именно такими видятся их отношения окружающим. Анж заново пережил ту тревогу, которая терзала его сердце, пока Лаура была в руках у пруссаков, только на этот раз к ней примешивалась ревность. Лаура уехала с Жуаном! А Питу отлично знал о тех чувствах, которые Жуану внушала супруга маркиза де Понталека. Понятно, почему они не стали дожидаться его. Жуан и Лаура понимали, что Питу будет против любых их планов, которые они захотят осуществить в Сен-Мало или где-то еще. Итак, Лаура отвергла его защиту, его поддержку, и все ради того, чтобы пуститься в бессмысленную авантюру, да еще в сопровождении однорукого инвалида!

Нанон Генек поглядывала на своего ночного гостя поверх очков, но молчала, догадываясь, о чем он думает. Наконец Анж повернулся к ней:

— Не могли бы вы вернуть мне мою форму? Если позволите, я хотел бы переодеться…

Женщина принесла молодому человеку форму и указала на закуток, где Питу мог переодеться. Сама же она помешала угли под котелком с супом, который она приготовила еще накануне, достала ржаные лепешки, сало, поставила на стол тарелку и положила ложку.

— Четыре лье есть четыре лье! — заметила Нанон, когда Питу вернулся. — Вам лучше подкрепиться перед дорогой. Вы ведь собираетесь присоединиться к ним, правда?

— Нет. Она мне запретила. И все-таки мне придется отправиться в Сен-Мало — там я сяду в почтовую карету до Ренна, а оттуда поеду в Париж.

— Вы хотите ехать дилижансом? Но они ходят не каждый день…

— Что ж, подожду, — нахмурившись, ответил Питу. Внутренне он страшился этого ожидания и надеялся на него, поскольку на самом деле не знал, что ему следует предпринять.

Однако ждать журналисту не пришлось. Оказавшись в Сен-Мало, он выяснил, что дилижанс отправляется из Ренна на другой день. Так что до почтовой кареты, чтобы добраться до Ренна, ему оставалось всего два часа. Питу посидел в таверне на почтовой станции, прислушиваясь к обрывкам разговоров: ему пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы не пуститься бродить вокруг особняка Лодренов. Он даже не позволил себе задать ни единого вопроса приветливой служанке, которую явно покорили его голубые глаза и печальный вид. Питу казалось, что Лаура Адамс, забыв о тех, кто ее любит, предпочла вновь стать Анной-Лаурой де Понталек… Ну что ж, ведь у него нет никакого права вмешиваться в ее жизнь.

На грани отчаяния Анж Питу сел в почтовую карету, а несколько часов спустя уже устраивался рядом с кучером дилижанса, который должен был через неделю привезти его в Париж. Питу предпочел бы более быстрый способ передвижения, лишь бы все эти бесчисленные остановки в пути не напоминали ему о Лауре. Но даже если не считать того, что путешествующий в одиночестве солдат Национальной гвардии наверняка вызвал бы подозрение, у него просто не было денег на такое дорогое удовольствие. В момент расставания они с Лаурой разделили пополам сумму, выделенную им де Бацем, и от этих денег у Питу осталось немного…

Глава IIТРЕВОГИ ГРАЖДАНИНА ЛЕПИТРА

Усевшись в глубокое кресло у камина в своей прелестной овальной гостиной, Мари Гранмезон следила за игрой пламени над краснеющими углями. Впервые за несколько недель она чувствовала себя спокойной, ее больше не мучили тревожные мысли, лишая сна и аппетита. Ее возлюбленный Жан был снова с нею! Но, благодарение господу, теперь ей нечего больше бояться — во всяком случае, на какое-то время. И этим временем Мари Гранмезон хотела насладиться сполна, понимая, что передышка не продлится долго: ведь ее возлюбленный не из тех, кто выходит из борьбы до ее окончания. Скоро или даже очень скоро де Бац снова уедет, и Мари останется наедине со своими страхами и тревогами…

Но это мгновение казалось удивительно спокойным. Жан был рядом с ней, в своем рабочем кабинете, занимался подсчетами, разбирал записки и газеты, скопившиеся за время его отсутствия. На улице морозило; ранним утром крупными хлопьями повалил снег, приглушая все звуки, и ватным покрывалом укрыл сад, крыши, черные пустые поля и разбитые дороги. Теперь повсюду, насколько хватало глаз, лежал изысканный белый ковер с узором из птичьих следов. «Какое великолепное обрамление для уютного гнездышка», — подумала Мари, с наслаждением потягиваясь и вспоминая возвращение Жана.

Жан вернулся поздно, около полуночи, но Мари не спала. Тонкий слух молодой женщины различил негромкий звук открывшихся ворот, цокот копыт по еще сухому гравию. Потом раздался топот ног на лестнице — это Бире-Тиссо спешил встретить хозяина. Верный слуга почти не спал все это время: он плохо переносил те моменты, когда его хозяин пускался один на поиски опасных приключений. Но на этот раз де Бац остался непреклонным, заявив, что в Англию Бире-Тиссо не поедет. Его главная задача — защищать Мари, это особенно важно сейчас, после вторжения негодяев в их дом в день казни короля…

В мгновение ока Мари нашарила тапочки, накинула халат поверх ночной рубашки и птицей полетела навстречу де Бацу, плача от радости и облегчения. Наконец-то Жан вернулся!

Барон обнял ее, отругал за то, что она выходит в таком одеянии на мороз, поднял на руки и донес до спальни, бросив на ходу Бире-Тиссо:

— Приготовь мне что-нибудь поесть! Я умираю с голоду.

Разумеется, он хотел есть и пить, он продрог до костей, но каким же счастье было прижаться щекой к шелковистым кудрям Мари, почувствовать у своей груди биение ее сердца! С той самой минуты, как разбушевавшееся море буквально выбросило его корабль на берег Булони, Жан думал только о ней, о ее улыбке, о ее нежности, о ее теле. И когда Мари оказалась в его объятиях, ему оставалось только слиться с ней в счастливом забытьи, поглотившем разочарование, усталость, страдания. Только сейчас он почувствовал, как изголодался по ней.

Жан любил ее с неожиданной яростью, удивившей и очаровавшей Мари. Она поняла, как нужна ему, и это развеяло все сомнения, которые иногда ее посещали.

— Я просто животное, — признался он смущенно, когда все было кончено. — От меня ведь, наверное, за версту несет лошадиным потом и… козлом. Прости меня!

— Это все неважно, главное, что ты меня любишь. И знаешь, мне понравилось! — засмеялась Мари. — Могу ли я теперь напомнить тебе, что ты проголодался? И что поднос, который приготовил для тебя Бире, наверняка покрылся льдом?

— Не имеет значения! Скромность — одно из главных достоинств слуги, так что не стоит жаловаться на издержки.

Поднос и в самом деле стоял за дверью, но на нем не было горячих блюд. Бире-Тиссо приготовил для своего хозяина бутылку шампанского, паштет из кролика, сыр, хлеб и варенье. Вполне достаточно, чтобы утолить голод путника.

Де Бац поставил поднос на постель и наполнил два узких высоких бокала игристым золотым вином.

— М-мм, как вкусно! — оценила Мари, наслаждаясь шампанским и отпивая его маленькими глотками.

— Шампанское создано для радости, мой ангел, и особенно для любви. После него всегда хочется начать сначала, А так еще приятнее… — Он пролил несколько капель из бокала на обнаженную грудь молодой женщины и принялся собирать их губами. Но Мари с улыбкой отстранилась:

— Поешь сначала, а потом расскажи мне все. Ах, Жан, тебе не кажется, что стыдно быть такими счастливыми, когда другие так несчастны?

— Не вижу в этом ничего дурного. Насладимся мы этим моментом или нет — это ничего не изменит в судьбе тех, кто сейчас в опасности. И потом, кто знает, вполне возможно, что очень скоро опасность будет грозить и нам. Так что давай жить, пока живется!

Де Бац принялся за еду, и Мари с любовью наблюдала за ним. Он поглощал все подряд с отменным аппетитом путника, который провел много часов в седле.

— Ты удовлетворен результатом поездки? — наконец спросила она.

— В основном — да. Уильям Грей, ювелир с Бонд-стрит, позабыл свою обычную невозмутимость, как только увидел бриллиант. Он даже не стал торговаться. Я думаю, у него уже был на примете богатый покупатель.

— Английский королевский дом, я полагаю?

— Едва ли. Продать алмаз королю Англии значило бы рисковать слишком многим. Как бы то ни было, Грей мне сразу заплатил. Я мог получить всю сумму в добрых золотых английских гинеях, но я предпочел чеки в различных банках. Теперь мы, наконец, можем готовить побег августейших особ!

— О, я очень рада. Но ты ничего не говоришь о Лауре и Питу. Они едут следом за тобой в дилижансе из Булони?

Де Бац хмуро уставился на свою тарелку, словно это она была виновата в его неприятностях.

— Нет. Именно поэтому я и сказал, что не вполне доволен путешествием. Представь, я не виделся с Лаурой с тех пор, как мы расстались на этом пороге. Она осталась в Бретани, Питу привез бриллиант без нее. Мы встретились с ним на острове Джерси.

В светлых глазах Мари мелькнула тревога.

— Я надеюсь, с Лаурой не случилось несчастья?

— Нет, но она попала в весьма неприятную ситуацию. И крайне неожиданную…

Барон пересказал Мари то, что узнал от Питу в таверне «Лондон», не забыв добавить, что Питу вернулся в Бретань, чтобы забрать Лауру и привезти ее обратно в Париж. — Какая страшная история! — вздохнула молодая женщина. — Этот Понталек кажется мне истинным воплощением дьявола. А мать нашей бедной Лауры, вероятно, просто сошла с ума!

Жан пожал плечами.

— Ты так считаешь? А я не вижу в этом браке ничего сверхъестественного. Давай разберемся спокойно. Бывшей госпоже де Лодрен только что исполнилось сорок, и как я слышал, она еще очень красива. После смерти мужа, которого она любила, мать Лауры пыталась заглушить боль потери, заняв место покойного супруга во главе империи морских перевозок. Эта женщина вспомнила о том, что она мать, только когда узнала о гибели единственного сына. Тебе ведь известно, что Себастьян погиб в схватке с пиратами. Ну, а дочь ее никогда не интересовала. Анной-Лаурой занимались слуги, добрая крестная, потом сестры в монастыре.

— Да, я это знаю. Госпожа де Лодрен даже не присутствовала на свадьбе дочери в Версале!

— Вот именно. Она практически не знала своего зятя — ведь свадьбой занималась сама королева. Вероятнее всего, она вообще никогда не встречалась с маркизом — до того самого момента, когда он переступил порог ее дома и сообщил ей о «смерти» Анны-Лауры и своем ранении в Сом-Турб. А если ты никогда не видела раньше маркиза де Понталека, то смею тебя заверить, что он очень красив. Кроме того, маркиз всего лет на восемь-девять моложе дамы своего сердца. Я думаю, что он без труда покорил эту одинокую душу, как пишут в романах. Говорят, что Жосс Понталек просто свел ее с ума!

Слушая Жана, Мари ходила по комнате, скрестив руки на груди. Внезапно она остановилась и повернулась к нему:

— Я понимаю, что Питу не мог заставить Лауру бросить того человека на взморье, но мне совсем не нравится, что он оставил ее с ним наедине. Ты уверен, что речь идет исключительно о неожиданном всплеске благородства и благодарности? Я бы на ее месте…

— Продолжай! Что бы ты сделала на ее месте?

— Я полагаю, что попыталась бы положить конец этой скандальной истории и спасти свою мать, пусть даже мы никогда не были с ней особенно близки. Ведь, став женой Понталека, госпожа де Лодрен подвергается огромной опасности, особенно если ей удалось сохранить свое весьма внушительное состояние. Но если Лаура решила броситься на помощь матери, ей тоже грозит страшная опасность!

— Да, я об этом думал. И Питу просто сгорал от нетерпения поскорее вернуться к Лауре… — Барон встал, обнял Мари и заставил ее сесть рядом с ним на кровать. — Но не тревожься. Лаура обещала ничего не предпринимать, не дождавшись его. Если они еще не вернулись в Париж, то не заставят себя слишком долго ждать, вот увидишь. Я абсолютно уверен в Питу — он слишком любит Лауру и пойдет на все, чтобы защитить ее. Даже от нее самой! Позвольте мне лучше заняться вами, моя прекрасная, нежная, очаровательная Мари…

И теперь, сидя в глубоком кресле у камина, Мари с наслаждением вспоминала мгновения их любви. Этих упоительных мгновений было много, после того как барон заставил ее уйти из театра и поселил в этом уединенном доме, записанном на имя ее брата. Хотя на самом деле дом принадлежал барону, как и многие другие, разбросанные по всему Парижу, Мари была королевой этого дома, любезно принимая тех, кого приказывал ей принимать де Бац. Правда, в доме в Шаронне бывали только искренне преданные королю люди, настоящие друзья.

Колокол, прозвонивший у ворот, прервал приятные размышления молодой женщины, и она удивленно подняла брови. Днем у них редко бывали гости — к де Бацу обычно приезжали поздно вечером, и для посетителей всегда были готовы комнаты для ночлега, если ворота Парижа закрывали раньше, чем они успевали вернуться.

Мари подошла к окну и увидела, как Бире-Тиссо открывает калитку. Вошедший человек не был ей знаком, и поэтому ее не удивило то, что он отправился прямо в кабинет к барону, минуя овальную гостиную.

Однако Мари Гранмезон была настоящей женщиной, а следовательно, была любопытна. Поэтому, услышав шаги лакея на каменных плитах вестибюля, она вышла ему навстречу.

— Кто это? — спросила Мари, не повышая голоса. Бире подошел к ней на цыпочках и прошептал:

— Приехал гражданин Лепитр. Он один из комиссаров Коммуны, которые следят за содержанием узников в Тампле. Только благодаря ему мисс Лаура и госпожа Клери в свое время смогли обосноваться в ротонде у стен монастыря. Я видел его раза два-три, а господин барон с ним хорошо знаком.

— Но, насколько мне известно, он никогда не приезжал сюда.

— Нет. И, вероятно, сейчас причина слишком серьезна, раз он решился на такой риск. Гражданин Лепитр сказал мне, что ему необходимо как можно скорее переговорить с господином бароном.

— По-видимому, действительно случилось что-то из ряда вон выходящее. Мне этот человек незнаком, но по его виду никак не скажешь, что он спокоен. Пока он шел по двору, он все время оглядывался, словно опасался слежки. .

Бире-Тиссо тоже бросилось в глаза нервозное состояние Лепитра. Заметил это и барон, когда нежданный гость вошел к нему в кабинет. Отбросив в сторону перо, он быстро встал и пошел навстречу Лепитру.

— Вы?! Здесь? Что случилось, друг мой? Вы выглядите крайне встревоженным… Вы запыхались и, наверное, замерзли, — добавил де Бац, коснувшись ледяной руки посетителя. — За вами следили?

— Нет! Благодарение богу, за мной никто не следил. Я… прошу прощения за свой непрошеный визит, но меня вынудили обстоятельства.

— Садитесь же и отдохните немного. Я приглашаю вас пообедать с нами, а пока выпейте вот это.

Де Бац протянул Лепитру стакан с виноградной водкой, которую делали крестьяне в его родном Арманьяке и запас которой он всегда держал в своем доме. Лепитр принял стакан с выражением искренней признательности, выпил его содержимое одним глотком, но поперхнулся и с трудом прокашлялся.

— Благодарю вас. Это очень хорошо… но очень крепко!

— Этот напиток нельзя пить залпом, — пояснил барон, наливая Лепитру еще. — Погрейте немного стакан в ладонях и расскажите мне, что привело вас сюда.

Лепитр немного помолчал, явно не зная, как начать, и наконец выпалил, собравшись с духом:

— Готовится заговор по спасению королевской семьи, и я принимаю в нем участие!

Брови барона стремительно взлетели вверх от изумления:

— Но как же получилось, что в нем не участвую я?

— Ходят слухи, что после неудачной попытки спасти короля по дороге на эшафот вы бежали в Англию…

— Я ездил в Англию, — сухо поправил своего собеседника барон. — Я никуда не убегал. Это не мой стиль, и тем, кто со мной знаком, это отлично известно. Кто стоит во главе заговора?

— Шевалье де Жарже и Тулан.

— Тулан? Ваш коллега, комиссар из Тампля? Странно… Насколько мне известно, он один из самых непримиримых и всегда очень сурово обращался с пленниками.

Лепитр пожал плечами.

— Как бы то ни было, именно ему, судя по всему, доверилась королева.

И Лепитр рассказал о том, как две недели назад, 2 февраля 1793 года, Тулан явился в дом шевалье де Жарже. У шевалье были веские причины не доверять своему посетителю, но тот уверял, что его послала вдова Людовика XVI. В доказательство он предъявил записку, написанную рукой Марии-Антуанетты.

В том, что королева обратилась к шевалье за помощью, не было ничего необычного или странного. Де Жарже был военным высокого ранга. Он стал маршалом в 1791 году и был беззаветно предан монархии, что и доказал неоднократно. Благодаря женитьбе на Луизе Кельпе де Лаборд, одной из двенадцати первых горничных королевы, следившей за драгоценностями и деньгами — а это произошло еще в 1779 году, — он стал своим человеком в Версале.

Таким образом, король и королева имели возможность часто видеть шевалье и оценить его по достоинству.

Умный, образованный, находчивый, беззаветно преданный престолу, де Жарже умело сочетал глубокое уважение к высочайшим особам с искренностью, не боясь говорить то, что другие не осмеливались. Людовик XVI доверял ему многие поручения. После неудачного бегства в Варенн шевалье стал тайным посредником между королевой и молодым депутатом Барнавом, одним из основателей Якобинского клуба. Барнав сопровождал королевскую семью из Варенна в Париж и не устоял перед обаянием Марии-Антуанетты. Между ними завязалась переписка. Барнав опускал свои послания в карманы камзола шевалье де Жарже, а королева забирала их и оставляла взамен свои письма. Впрочем, этот эпистолярный роман ни к чему не привел. Заметив, что королева не склонна разделить его убеждения, Барнав вернулся к себе на родину в Гренобль.

Позже королева, запертая во дворце Тюильри, еще не раз использовала шевалье в качестве почтальона. Он отвозил ее письма австрийскому посланнику графу Мерси-Аржанто в Брюссель. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, потеряв мужа и чувствуя нависшую над ней опасность, Мария-Антуанетта обратилась к де Жарже.

Но Тулан! Это была совсем Другая история.

Этот тридцатидвухлетний уроженец Тулузы, еще не так давно торговавший книгами и нотами, перебравшись в Париж, стал одним из самых ярых сторонников революции. Наделенный живым умом, не чуждый иронии, он прославился зажигательными речами и активным участием в событиях 20 июня и особенно 10 августа. Он одним из первых ворвался в Тюильри.

Образованный и рассудительный, Тулан проявил себя непримиримым противником королевской власти и самого короля лично. Именно поэтому его и назначили охранять «тирана» в башне Тампля. И что же произошло потом? Тулан уверял де Жарже, что уже через два дня его ненависть к королевской семье сменилась глубоким восхищением пленниками, их приветливостью и чувством собственного достоинства, которое не изменило им даже при столь ужасных обстоятельствах.

Сохраняя внешнюю суровость и не предавая своих республиканских взглядов, Франсуа Тулан изменил свое отношение к королевской Семье, но не спешил делиться этим со своими коллегами. Смерть короля наполнила его душу глубокой печалью и страхом за судьбу трех женщин и маленького мальчика. Тогда-то в его голове и созрела идея: дать королевской семье возможность покинуть Францию, где ей все равно не суждено больше играть никакой роли. Разумеется, комиссар Тулан стал бы сражаться против любого, кто попытался бы вернуть трон Людовику XVII. Но сейчас суровый член Коммуны видел перед собой только несчастного ребенка, которому он хотел подарить свободу…

— Я знаю Тулана с того времени, как он поселился в Париже с женой Франсуазой, — продолжал свой рассказ Лепитр. — Несмотря на то, что мы жили в разных кварталах, я часто у него бывал, и мы стали членами одной Коммуны. Я был тогда преподавателем словесности, он торговал книгами, так что у нас нашлось много общего. Я рассказывал ему о моей школе для мальчиков, мы с наслаждением вели долгие разговоры на латыни, читали вслух произведения Пиндара и…

Догадавшись, что его собеседник сейчас разразится одной из своих длиннющих речей, пересыпанных цитатами, к которым он питал явную слабость, барон прервал его:

— Не будем отступать от темы, мой дорогой друг! Должен вам признаться, что мне все это известно. Ведь прежде чем допустить человека в наш круг, я узнаю о нем все. Расскажите мне лучше о том, что этот ваш Тулан предложил шевалье де Жарже.

— Он разработал план побега королевской семьи. Разумеется, шевалье долго делал вид, что не понимает, о чем идет речь. Но Тулан показал ему записку, написанную лично королевой, а шевалье отлично знает ее почерк. Кстати, в этой записке Мария-Антуанетта называет Тулана «верным»… После таких доказательств сомневаться уже невозможно, не так ли? — Вы правы. И что же дальше?

— Шевалье выдвинул свое требование. Он должен сам увидеться с королевой.

— Не слишком ли о многом он попросил? — нахмурился де Бац. — Шевалье, конечно, смелый человек, но подвергать себя такому риску…

— Это действительно большой риск и слишком смелое требование, но Тулану удалось его выполнить. Шевалье де Жарже вошел в Тампль вечером 7 февраля, переодетый фонарщиком, который появляется там каждый вечер со своей лестницей на плече. Привыкшие к этим постоянным визитам стражники пропускают его, даже не спрашивая пропуска.

— Отлично! — воскликнул де Бац. — Гениальная идея! Итак, шевалье видел королеву?

— Не только видел, но и успел обменяться с ней несколькими фразами, пока Тулан отвлекал внимание четы Тизон. Эти ужасные люди должны служить королевской семье, но на самом деле они просто подлые шпионы, полные ненависти и злобы. Королева боится их как огня! После визита в Тампль Тулан принес шевалье еще две записки, и сейчас уже готов окончательный план.

— Каков же он?

— Слушайте! В условленный день шевалье снова исполнит роль фонарщика. Он придет чуть раньше обычного и задержится подольше, чтобы стража успела смениться. Когда же на постах будут стоять люди вашего друга Кортея, де Жарже выведет из башни короля и его сестру, переодетых в лохмотья ребятишек фонарщика. Королева и Мадам Елизавета выйдут, переодевшись в форму стражников, которую мы им принесем по частям. У них будет обычный пропуск для стражи.

— А семейство Тизон? По-вашему, они все это время будут сидеть сложа руки?

— Их придется нейтрализовать, — прошептал Лепитр, и у него вдруг задрожал голос. Это обстоятельство неприятно поразило барона: Лепитру явно не слишком нравилась отведенная ему роль…

— А что будет потом, когда королевская семья выйдет из Тампля?

— Их отвезут в небольшой домик в Вожираре, которым владеет семья де Жарже. Там все переоденутся и на первом же корабле отправятся в Англию. Шевалье сделает все, что будет необходимо, но…

— Но что?

Лепитр понурился:

— Для исполнения этого плана нужны деньги, а их у нас нет. Де Жарже почти разорены, а Тулан небогат. Королева посоветовала обратиться к господину де Лаборду, бывшему откупщику…

Де Бац едва не подскочил в своем кресле:

— К Лаборду?! Ее величество не знает всей правды об этом человеке. Нельзя обращаться за помощью к тому, кто уже однажды отказался помочь королю — да и его братьям тоже. Этот господин просто-напросто не верит в восстановление монархии.

— Мы все трое об этом знаем, но необходимо как-то решить финансовый вопрос.

— И поэтому вы подумали обо мне?

— Господин барон, вы отлично знаете, что мы подумали о вас с самого начала, но вас не было в стране. Я понадеялся на удачу, отправившись к вам в дом сегодня утром…

— И правильно сделали, — рассмеялся де Бац. — Избавьтесь же от ваших страхов! Я сам встречусь с шевалье де Жарже и обо всем с ним поговорю. А сейчас мы отправимся обедать; еда поможет вам окончательно прийти в себя.

Преподаватель словесности поднял на него глаза; это был взгляд побитой собаки.

— Сознание того, что вы с нами, — уже большая помощь. Но я все же неспокоен.

— В подобных случаях трудно сохранять спокойствие. Но мне и в самом деле кажется, что вам не по себе. Какую роль отвели вам в этом плане?

— Я должен раздобыть форму, передать ее в Тампль и… заставить замолчать Тизонов!

— Что касается денег на покупку одежды, я их дам. Я собираюсь сообщить шевалье, что готов финансировать этот план. Очень важно не только вырвать наших дорогих узников из темницы, но и переправить их через Ла-Манш как можно скорее. Вас пугает, что Тизоны могут оказать сопротивление?

Лепитр заерзал в кресле, потирая руки, словно ему вдруг стало холодно. Потом он наконец выпалил:

— Дело не в этом! Вы знаете, я не убийца… и совсем не герой. Я простой скромный преподаватель. Я буквально умираю от страха!

Он так жалобно посмотрел на барона, что тот не смог удержаться от смеха.

— Ни за что вам не поверю! А кто спас госпожу Клери и мисс Адамс от этого ужасного Марино?

— Я просто не мог не помочь им. Что же касается Марино, то я всего лишь сообщил о нем вам. Я его не убивал…

— Верно, это я его убил. Но вы были среди нас, когда мы пытались спасти короля…

— Сердцем я был с вами, но я ничего не сделал. Я был так напуган, что утром 21 января остался дома.

— Вас не выпускали два жандарма, я знаю…

— Да нет же! Кроме нас с женой, в доме никого больше не было. Но никакая сила не могла меня заставить выйти из дома. Поэтому я предпочитаю предупредить вас, барон: чем ближе мы к реализации плана, тем мне становится все страшнее…

Это и в самом деле было крайне неприятно. Де Бацу вспомнилась строка из «Ромео и Джульетты»: «Лишь страха твоего страшусь я». Лепитр наверняка знал ее, но не осмелился произнести вслух. При сложившихся обстоятельствах бывший преподаватель представлял собой самое слабое звено в цепи. Если он сорвется, то все их грандиозное предприятие будет провалено.

— И все же мне бы так хотелось вам помочь, — бормотал несчастный со слезами на глазах. — Поверьте, я сам себе противен, но я не могу справиться с собой! — Ну же, успокойтесь! Раз мне теперь все известно, мы можем облегчить вашу роль. Вы могли бы передать кому-нибудь форму?

— М-мог бы… Но…

— Что же касается Тизонов, я обговорю это с шевалье де Жарже. А теперь к столу! Вы слышите, колокол зовет нас.

Но оказалось, что Лепитр еще не выговорился до конца:

— Я чуть было не забыл! Тулан и шевалье рассчитывают на меня — я должен изготовить паспорта для королевской семьи. Ведь именно я председатель комитета, который их выдает…

Де Бац, уже почти на пороге, обернулся к нему. В его голосе зазвучало раздражение:

— И что же? Что в этом трудного? У вас все под рукой — | бланки, печати, необходимые подписи…

— Несомненно, но…

— Если вы боитесь, что у вас задрожит рука, пока вы будете их заполнять, принесите бумаги мне. Уж я сумею сделать их подлинными!

— В таком случае…

Губы Лепитра едва шевелились, он казался совершенно потерянным, и барон подумал, что придется либо постоянно следить за ним, либо вообще избавить его от участия в заговоре. Однако это решение — радикальное — его не устраивало. Лепитр оставался комиссаром в Тампле, в его руках были официальные бланки паспортов. Конечно, де Бац мог состряпать какие угодно документы, но кто защитит королевскую семью лучше ее врагов? Нет, Лепитра трудно, а может быть, и невозможно заменить… Придется за ним следить, но кому поручить это? Конечно, лучше всего подошел бы солдат Национальной гвардии Питу, которому форма открывала доступ всюду. Только вот где сейчас Питу и когда он вернется? Тулан и Жарже наверняка хотят привести план в исполнение как можно быстрее, и де Бац в этом был с ними абсолютно солидарен.

Оставалось одно: постараться успокоить Лепитра. Подходящий момент представился после обеда, когда благодушный, очарованный улыбкой Мари преподаватель решился признаться, что сочинил вместе с госпожой Клери романс. Его вдохновила смерть Людовика XVI. Свое творение он посвятил Людовику XVII и представил на суд королевы. Ободренный вниманием прелестной женщины, он достал из кармана листок и осмелился прочесть:

О чем ты плачешь, матушка?

Ты смотришь на меня

Глазами, полными печали.

Я вижу в них твою душу…

На глазах Лепитра снова появились слезы. Последний куплет, посвященный Мадам Елизавете, он прочел, отчаянно всхлипывая.

Чтобы дать гостю время прийти в себя, Мари с энтузиазмом зааплодировала и многозначительно взглянула на Жана, призывая его тоже выразить восторг.

— Прелестно! — воскликнула молодая женщина. — Сколько чувства в этих стихах, и как хорошо вы их прочли! Королева должна была испытать настоящее утешение, слушая их…

— Я надеюсь, потому что она меня поблагодарила. А когда я вернулся в Тампль спустя неделю, меня пригласили в комнату Мадам Елизаветы. О, если бы вы знали, какую ни с чем не сравнимую радость мне пришлось испытать. Я услышал мой романс в исполнении маленького короля, которому аккомпанировала на клавесине его сестра. Ах, какие минуты! Ее величество не смогла сдержать слез… Да что там, мы все плакали…

Де Бацу эта история показалась чересчур слащавой. Он уже решил было поинтересоваться, не плакали ли супруги Тизон вместе со всеми, но удержался от колкости. Надо было использовать чувства Лепитра, который пребывал на седьмом небе от похвал Мари. Наконец-то скромный учитель словесности пережил момент, когда им искренне восхищались.

— Дорогой друг, — мягко укорил его барон, — мне кажется, что вы подвергли себя слишком большой опасности, так неосторожно проявив свое душевное благородство. Но теперь для вас будет лучше держаться подальше от королевской семьи, быть немного строже по отношению к ним. Вы должны действовать исключительно в тени других. Было бы просто трагедией, если бы из-за вашей преданности наше дело сорвалось.

— Вы хотите, чтобы я перестал принимать в нем участие? — спросил Лепитр с ноткой надежды в голосе.

— Нет, я полагаю, что вас невозможно заменить. Но я хотел бы предложить вам следующее. Только прошу вас, не сочтите это за оскорбление — я ни в коем случае не ставлю под сомнение ваше бескорыстие. Короче говоря, я собираюсь передать вам достаточную сумму денег, чтобы после приведения плана в исполнение вы и госпожа Лепитр могли покинуть Францию и жить за ее пределами так, как вам будет удобно.

— Я должен эмигрировать? Но как же моя школа?

— Я боюсь, что рано или поздно вам все равно придется отказаться от преподавания. Поэтому следует продумать все заранее. Вы сможете открыть новую школу, например в Лондоне, для многочисленных детей-эмигрантов. А потом — я верю, что этот день наступит, — вы сможете вернуться в Париж, в вашу школу… Если, конечно, благодарный король не предложит вам возглавить королевский коллеж.

От таких перспектив у немного опьяневшего Лепитра голова пошла кругом. Он никогда не был красавцем — маленького роста, с круглым животом, чуть прихрамывающий на одну ногу. В нем не было ничего от Аполлона, но после слов де Баца его лицо стало почти прекрасным. А хозяин дома пустил в ход последний аргумент:

— По-моему, вам лучше всего уехать из страны одновременно с королевской семьей. Я сам за этим прослежу…

Когда Лепитр прощался, он был все еще во власти грез.

— Должна сказать вам, друг мой, — вздохнула Мари, — ваши слова преобразили его совершенно.

— На это Я и надеялся. Счастлив, что вы это заметили.

— А сначала он был таким грустным. Неужели вы и в самом деле хотите привлечь его к участию в вашем заговоре? Мне кажется, это слишком рискованно.

— Дорогая моя, речь шла о совсем другом заговоре. Когда Лепитр вошел в наш дом, я ничего о нем не знал. Но предложенный план показался мне интересным.

— И Лепитр — душа этого дела?

— О нет! — расхохотался де Бац. — Этого несчастного раздирают желание послужить королю и страх за собственную шкуру. Пока планы существуют только на бумаге, в нем бушуют силы льва, но как только их надо осуществлять, он становится труслив как заяц. Так что, мой ангел, я отправляюсь в Париж. И обязательно навещу монастырь.

Мари зябко закуталась в шаль насыщенного красного цвета, которую Жан привез ей в подарок из Лондона. Ей вдруг показалось, что в комнату ворвался морозный воздух улицы.

— Это означает, что я не увижу вас сегодня вечером? И, вероятно, еще несколько дней…

— Сегодня вечером я действительно не вернусь. Шевалье де Жарже живет довольно далеко, но его дом рядом с домом Балтазара Русселя. Я переночую у него. Поцелуйте меня, пока я еще вам нравлюсь. Боюсь, что через час я буду вызывать у вас отвращение…

Спустя час в потайном месте, которое он называл своей гримерной, Жан де Бац совершенно преобразился. В маленькой каморке в монастыре Святой Магдалины Тренельской у него хранились костюмы на все случаи жизни. Отказавшись от роли гражданина Агриколя или молчаливого водоноса из тупика Двух Мостов, он решил стать гражданином Гансом Мюллером — молодым эльзасцем, отчаянным республиканцем, приехавшим из родного Кольмара в Париж, чтобы оказаться в непосредственной близости от решающих событий.

Барон надел белокурый кудрявый парик, огромные очки, напоминавшие донышко бутылки, и засунул за щеки резиновые шарики, чтобы лицо казалось круглым. Потом он переоделся в поношенную, но добротную и теплую одежду — уроженец Юга, Жан всегда страдал от холода. Теперь его можно было принять и за слугу скромного буржуа, и за учителя. Ужасный немецкий акцент полностью изменил его голос. Барон отлично говорил по-немецки, по-английски и по-итальянски, но кроме того, он обладал удивительным даром — в его речи в нужный момент мог появиться любой акцент.

Барон не забыл про короткие сапоги, теплый плащ поверх карманьолы, потрепанную треуголку, которую он надвинул на самые брови, и массивную трость. Эта трость служила ему отличным оружием, поскольку в ней скрывался длинный и очень острый нож.

Экипировавшись таким образом, де Бац вышел на заснеженную улицу, стараясь держаться подальше от ее середины, где снег превратился в грязную жижу. Идти было далеко, но это не пугало барона — у него были крепкие ноги, позволявшие ему без труда покрывать большие расстояния. Когда он позвонил у дверей особняка де Жарже, уже почти совсем стемнело. Тусклые огни фонарей делали тени еще глубже и чернее. Дверь ему открыла пожилая служанка, и де Бац сказал, что он пришел к гражданину Жарже от гражданина Тулана. Женщина молча окинула его с ног до головы критическим взглядом и ушла, оставив барона одного в ледяном вестибюле. Буквально через мгновение распахнулась створка двойной двери в глубине коридора, и оттуда вышел мужчина с военной выправкой. Его суровое лицо говорило об уме и сдержанности. Изучающе оглядев посетителя, он пригласил его в маленькую гостиную, где было очень тепло благодаря плотным шторам и весело пляшущему огню в камине.

— В чем дело? — спросил шевалье. — Почему Тулан не пришел сам? И кто вы такой? Мне назвали фамилию Мюллер… Я верно расслышал?

— Да, я действительно так представился, но это всего лишь псевдоним. Я барон де Бац.

— Вы ничуть на него не похожи.

— В этом-то и соль! — засмеялся Жан. — А так вы меня узнаете? — Он снял парик и запотевшие очки. — Мне не хотелось бы при вас выплевывать резиновые шарики, от которых мои щеки стали такими круглыми…

Но генерал уже узнал его.

— Так намного лучше. Садитесь здесь и наденьте все это опять. В образе Мюллера вы будете в большей безопасности. Вы действительно видели Тулана?

— Нет. Но сегодня я встречался с Лепитром, который зашел ко мне наудачу, надеясь застать меня дома.

— Да, все думали, что вы эмигрировали. Что, кстати, было бы довольно разумно после вашей безрассудной попытки спасти короля. И все же, несмотря на все ее безрассудство, мне жаль, что вы не вспомнили обо мне, когда готовили ее.

— Зачем же, помилуй бог? Чтобы предатель, проваливший дело, прибавил еще одно имя к своему списку?

— Возможно, я смог бы вовремя его определить. Я неплохо знаю своих современников.

— Я тоже полагал, что разбираюсь в людях, но человек, к сожалению, уязвим. Но я пришел к вам не для того, чтобы обсуждать мою «безрассудную попытку», которую, впрочем, все назвали бы героической, если бы она увенчалась успехом. Должен также добавить, что я вовсе не собирался эмигрировать. Я ездил в Англию, чтобы уладить финансовые вопросы. А вы очень нуждаетесь в деньгах, если верить словам Лепитра. Кстати, знаете ли вы, что он может оказаться самым слабым звеном в вашей цепочке? Он просто умирает от страха.

Де Жарже нахмурился:

— Я думаю, вы преувеличиваете. Разумеется, Лепитр не герой без страха и упрека, но он так предан королеве и ее детям… И этот скромный преподаватель словесности изо всех сил борется с весьма понятной человеческой слабостью. Я уверен, что Лепитр справится с собой. И потом, он нам необходим…

— Чтобы оформить паспорта?

— Да. Бумаги, которые может достать Лепитр, выдержат любую, самую серьезную проверку, чего не скажешь о фальшивых документах, как бы хорошо они ни были сделаны.

Де Бац не стал рассказывать о том, какие радужные перспективы он нарисовал перед преподавателем словесности. Для него было совершенно очевидно, что шевалье де Жарже — крепкий орешек. Он из тех людей, кто, однажды приняв решение, не остановится ни перед какими препятствиями и не примет никакой критики. Если шевалье избрал человека своим союзником, то эта персона обсуждению не подлежит. Барон счел за лучшее сменить тему разговора.

— Лепитр рассказал мне, что ваш план готов, но вы нуждаетесь в деньгах. Я готов дать вам столько, сколько потребуется. Я располагаю довольно внушительными резервами, предназначенными для спасения короля и его семьи, но я должен быть уверен, что деньги идут на благое дело. Скажите мне, почему вы так доверяете Тулану? Мне он известен как ярый республиканец, назначенный следить за узниками Тампля.

Де Жарже подошел к секретеру, выдвинул потайной ящичек, достал листок бумаги, сложенный множество раз, и тщательно расправил его.

— Тулон передал мне записку. Вот она. Вам знаком почерк королевы?

— Да. Это ее почерк, — подтвердил барон.

Его неожиданно охватило волнение. Он читал строки, написанные рукой Марии-Антуанетты: «Вы можете доверять человеку, который передаст вам эту записку и будет говорить с вами от моего имени. Мы зовем его „Верный“. Его чувства мне известны, и за пять месяцев они не изменились. Но не доверяйте жене человека, который заперт здесь вместе с нами! Я не верю ни ей, ни ее мужу…»

— Я полагаю, ее величество предупреждает вас о Тизонах? Я наслышан об этой супружеской паре. Говорят, они специально приставлены к королевской семье, чтобы шпионить за ней, — заметил де Бац. — Эти люди лживы и полны ненависти. Они — самое главное препятствие, которое необходимо преодолеть. Во всяком случае, именно их больше всего боится Лепитр. Вы поручили ему избавиться от них, если я не ошибаюсь? Так вот, я уверен, что он никогда с этим не справится.

— Я знаю, это серьезная проблема. Тем более что королева не хочет, чтобы Тизонам причинили зло.

— Мне говорили, что вам удалось побеседовать с ней?

— Да, прежде чем довериться Тулану, я поставил такое условие. Не могу вам передать, барон, какие чувства охватили меня, когда я увидел ее величество в такой убогой комнате! Мебель просто кошмарная, на потолке и стенах какие-то потеки… И, представьте, тюремщики сочли весьма забавным поставить на камин часы, изображающие колесо Фортуны! Какая насмешка судьбы!

Де Бац почувствовал, что под наплывом печальных воспоминаний доспехи шевалье дали трещину, и сразу вздохнул свободнее.

— Она изменилась? — мягко спросил он.

— И да, и нет. Королева по-прежнему очень красива, исполнена гордости, но ее волосы поседели, а на лице появились следы пережитых страданий.

— Необходимо сделать так, чтобы она больше не испытывала страданий! — горячо воскликнул де Бац. — Ее величество достаточно вынесла. Я в вашем распоряжении, генерал.

— От всего сердца благодарю вас.

— Вы посвятите меня в детали вашего плана?

— Да, разумеется. Не знаю, что говорил вам Лепитр… Детали нашего плана постоянно меняются, хотя в общем он Остался прежним. Королева и Мадам Елизавета должны будут переодеться стражниками и покинуть Тампль в сопровождении наших людей.

— Да, Лепитр мне об этом сказал. Кстати, я могу достать форму, если вы не знаете, как за это взяться.

— Я предполагал, что ее сошьют моя жена и госпожа Лепитр, но остаются еще шляпы…

— Вам нужно всего две. Самый простой вариант — пусть Тулан и Лепитр нечаянно забудут свои шляпы в комнате пленниц. Но не в один и тот же день, разумеется, а через какое-то время. Форму вы получите через три дня, вам останется только позаботиться, как перенести ее в Тампль.

— Думаю, с этим проблем не будет. Ее величество, выйдет первой в сопровождении Лепитра. На посту должны будут стоять наши люди, но в любом случае стражей Тампля бояться нечего. Достаточно показать пропуск — и часовой ее пропустит. Кроме того, муниципалы носят трехцветный шарф, который снимает все подозрения. Чуть позже Рикар…

— А это кто такой? — Двоюродный брат Тулана, он также предан нашему делу. Рикар сыграет роль фонарщика, который оставил в Тампле своего сынишку. «Сынишкой» будет принцесса Мария-Терезия, переодетая в лохмотья.

— А Мадам Елизавета?

— Она тоже переоденется в форму и выйдет последней, вместе с Туланом. Что касается маленького короля, то тут у нас возникла проблема. Он еще слишком Мал, любопытен и болтлив, чтобы сыграть свою роль. Но Тулан предложил интересную идею: мальчик настолько худенький и легкий, что Тюржи может вынести его в корзине с грязным бельем. Вы ведь знаете Тюржи?

— Разумеется! Я все время спрашивал себя, почему вы не упоминаете об этом верном слуге их величеств. Мне известно, что он последовал за ними в Тампль, чтобы следить за их пищей и предотвратить возможную попытку отравления. Идея Тулана мне кажется отличной, только ребенка, я думаю, лучше усыпить. Кстати, почему бы нам не усыпить и чету Тизон?

— Ничего не выйдет. Они едят по очереди внизу вместе с муниципалами.

— Проклятье! Но, может быть, они питают слабость к какому-нибудь вину или какому-нибудь особому кушанью?

Де Жарже задумался.

— Тизоны неравнодушны к испанскому табаку. Они просто без ума от него, и Тулан приносит им время от времени немного табака, чтобы их умаслить.

— Вот то, что нам требуется! Я вам передам испанский табак, приготовленный по моему собственному рецепту. Уверяю вас, они будут очень крепко спать. Таким образом мы сможем удовлетворить требование королевы, и кровь не прольется. Но вернемся к ее величеству. Почему вы решили, что она должна выйти из Тампля в сопровождении Лепитра, который может дрогнуть в любую минуту?

— Именно поэтому! Он не «дрогнет», как вы изволили выразиться, потому что буквально обожествляет королеву, и ему будет стыдно при ней проявить слабость. Сила ее духа поддержит его.

— Согласен. — Де Бац воздержался от комментариев. — А что будет дальше?

— Я буду ждать всех в карете на улице Кордери.

— Одна карета на всех? Вы собираетесь повторить бегство в Варенн?

Впервые за весь вечер де Бац увидел улыбку на лице шевалье де Жарже.

— Вы в точности повторили слова королевы. Мне не хотелось бы их разлучать, но на это придется решиться. Я собираюсь нанять три кабриолета — один для королевы, ее сына и меня, второй для принцессы Марии-Терезии и Лепитра, а третий для Тулана и Мадам Елизаветы. Тюржи и Рикар на следующий день вернутся в Тампль, словно ничего не произошло.

— И куда же вы собираетесь ехать?

— Это еще не решено. Возможно, в Гавр: там мой друг сможет достать для нас корабль. И вот тогда нам может помешать нехватка денег…

Де Бац встал и подошел к зеркалу, висевшему над камином. Он поправил парик, очки и, убедившись, что его маскарад безупречен, повернулся к шевалье:

— Я вижу, что мне тоже придется поработать. Занимайтесь исключительно выходом из Тампля, а я возьму на себя все остальное — кареты, дороги, почтовые станции, корабль… Кстати, я полагаю, что Гавр нам не подходит. В ближайших к Парижу портах будет немедленно установлено строжайшее наблюдение, как только о побеге станет известно. Я бы предпочел добраться через Котантен до острова Джерси, где принц Буйонский готов принять августейшую семью.

— Это более долгий путь и более опасный, — заметил де Жарже.

— Но именно поэтому он и кажется мне предпочтительнее. Шевалье пожал плечами:

— Это еще надо будет обсудить. В любом случае мы должны рассказать обо всем участникам заговора. Когда мы в следующий раз соберемся в доме Лепитра…

— Опять он! Но этот человек умрет от страха еще до назначенного дня! Кстати, вы уже выбрали день?

— Я думаю, это произойдет в первых числах марта. Надо действовать быстро. Король умер, теперь вся ненависть обращена на королеву… Где я смогу вас найти, барон?

— Через несколько домов от вас живет мой друг Балтазар Руссель. Он всегда будет знать, где меня можно найти. Я собираюсь сегодня переночевать у него.

Де Жарже удивленно поднял брови:

— Уж не хотите ли вы посвятить кого-то в наши планы? В мягких карих глазах барона сверкнула сталь:

— Руссель был среди тех, кто рисковал жизнью в день казни короля. Он должен был сопровождать подставного Людовика XVI, отлично сознавая, что его могут схватить, но это позволит настоящему королю бежать. Если вы отказываетесь от его помощи, значит, я вам тоже не нужен.

— У меня нет выбора. Без вас мы, к сожалению, не можем обойтись.

— По меньшей мере честно! — усмехнулся де Бац. — Мы еще увидимся, господин де Жарже.

Жан вышел на темную улицу. Его вдруг охватило странное неприятное чувство, происхождение которого он не мог объяснить. Не то чтобы он не доверял Жарже. Шевалье был человеком прямым, настоящим рыцарем в духе Средневековья, презирающим опасность. Но его слабость таилась в том, что он и других людей считал скроенными на тот же манер. Де Бац снова пожалел о том, что Лепитру отвели такую важную роль в плане: форма, паспорта, собрания заговорщиков в его доме… И кроме всего прочего — ответственность за побег королевы! Это уж, право, слишком. Всю дорогу до дома Русселя де Бац не мог избавиться от тревоги.

Двадцатипятилетний Балтазар был самым приятным и веселым собеседником, которого только можно было представить. Он жил на широкую ногу благодаря состоянию, доставшемуся ему от отца. Руссель был молод, красив, любил женщин и хорошее вино, лошадей — и опасность. Де Бац полагал, что он стал заговорщиком в основном из-за страсти к приключениям, которых так не хватало в его жизни пресыщенного богатого буржуа. Руссель восхищался бароном, его умом и храбростью, был предан ему душой и телом. Помимо всего прочего, их связывала страсть к перевоплощениям. Руссель всегда одевался изысканно, вопреки уродливой моде, предложенной санкюлотами, но, если того требовали обстоятельства, охотно становился то лодочником, то мусорщиком.

Балтазар встретил де Баца с радостным удивлением, так как не знал о его возвращении.

— Я уже потерял надежду когда-нибудь вновь увидеть вас, барон. Я смертельно скучал! Париж теряет всю свою прелесть, когда вы его покидаете.

— Вы делаете мне сомнительный комплимент, мой друг. Не хотелось бы мне быть олицетворением нынешнего Парижа.

— Ерунда! Париж стал менее элегантным, не спорю, но зато какие бушуют страсти! Вы рискуете жизнью всякий раз, когда решаетесь выйти из дома.

— Вы даже не представляете, насколько вы правы. — Де Бац с блаженным вздохом опустился в уютное большое кресло у камина. — Один из ваших соседей задумал весьма рискованное, но совсем не глупое предприятие — вызволить королевскую семью из тюрьмы.

— Отличная новость! Вы в этом участвуете, значит, и я тоже! Держу пари, что сосед, о котором вы говорите, это господи де Жарже. У него такой холодный и мрачный вид, что в нем издалека узнаешь заговорщика…

— Можете держать пари, вы выиграете! Но шутки в сторону. В этом плане есть кое-что, что меня беспокоит.

— Рассказывайте. У нас достаточно времени. Ведь вы поужинаете со мной?

— И даже переночую, если это не причинит вам большого беспокойства. Возвращаться в Шаронну было бы слишком опасно.

— Еще одна приятная новость! Вы избалуете меня, барон! Я прикажу Топену приготовить комнату.

Дом Русселя был просторным, удобным и даже роскошным. Особняк некогда принадлежал знаменитой содержательнице элегантного борделя госпоже Гурдан, а среди «девочек» числилась очаровательная Жанна Бекю, ставшая впоследствии графиней Дюбарри и фавориткой короля Людовика XV. Учитывая непростые времена, Балтазар закрыл большую часть дома, оставив только квартиру из трех комнат, где де Бац любил бывать.

Друзья спокойно ужинали, обсуждая план Тулана-Жарже, когда раздался громкий, бесцеремонный стук в дверь и кто-то громко крикнул:

— Именем нации, открывайте!

Мужчины обменялись тревожными взглядами: Балтазар Руссель торопливо подошел к выходящему на улицу окну и распахнул его. У дома стояла группа вооруженных саблями секционеров.

— Что вам угодно? — поинтересовался молодой человек. Тот, кто казался главным, поднял голову:

— Вам было приказано открыть дверь! Чего вы ждете?

— Я хотел бы узнать, кто удостоил меня визитом, — невозмутимо ответил Балтазар.

— Вы прячете опасного преступника! Нам известно, что некий де Бац только что вернулся в Париж и скрывается у вас. Открывайте, иначе мы взломаем дверь!

— Я сам им открою, — внезапно решил де Бац. — Прикажите Топену спрятаться.

— Вы собираетесь сдаться?

— Ничего подобного! Я сыграю роль хорошего слуги, друг мой. Я Ганс Мюллер, ваш лакей из Эльзаса.

— Господи! — засмеялся Руссель. — Этого только не хватало!

Но барон уже сбежал по лестнице с факелом в руке и торопливо открывал многочисленные засовы.

— Вхотите, кражтане, — воскликнул он с сильным немецким акцентом. — Мы фам так раты! Не стоит домать тферь!

— А ты кто такой? — удивился бородач в трехцветном шарфе.

— Я Ганс Мюллер, из Кольмара, краштанин. Я работаю у краштанина Русселя…

— И ты говоришь, что вы нам рады?

— Фы ищете Паца, этого несчастного, который хотел спасти преступного короля? Токда я пофторяю — мы фам раты. Фхотите, я покажу торогу…

И барон любезно провел по всему Дому четырех мужчин, тараторя без умолку. «Мюллер» даже добился того, что ему показали ордер на арест, который он внимательно прочел.

Секционеры обыскали весь дом, но благодаря присутствию «Ганса Мюллера» ничего не разбили, не сломали и не украли. Руссель отнесся к их появлению совершенно равнодушно, наблюдая за обыском из удобного кресла. Он знал, что тайник позади книжного шкафа, где прятался Топен, этим людям ни за что не найти. Так оно и вышло.

Когда обыск закончился, «Мюллер» по приказу своего хозяина отправился на кухню и приготовил горячий пунш с корицей, который Руссель щедро предложил «добрым гражданам». Ведь им, несчастным, пришлось выйти ночью в такой холод, чтобы исполнить свой долг. Секционеры были ему за это признательны.

— Ты, должно быть, нажил себе врагов, гражданин, — заметил их командир. — Кто-то составил на тебя ложный донос, чтобы причинить тебе неприятности.

' — О, теперь это случается очень часто, — вздохнул Балтазар. — Пожимая протянутую руку, никогда не знаешь наверняка, друг перед тобой или враг.

— Поверь мне, лучше вообще ни с кем за руку не здороваться. Спокойной ночи, гражданин! А нам пора возвращаться…

Секционеры ушли, а Бац и Руссель дали волю охватившему их веселью. Хотя на самом деле в этом ночном визите не было ничего приятного.

— Я вернулся в Париж только вчера вечером, — заметил барон. — Откуда им стало известно о моем возвращении?

— Надо бы это выяснить. Но я думаю, что всему виною страх, друг мой! Ужас — наш главный враг. Он портит тех, кого мы совсем недавно считали самыми надежными союзниками.

— Возможно, вы правы. И все же мне не верится, что человек, чью подпись я видел под ордером на арест, вдруг стал моим врагом. Это не в его интересах.

— Так кто же поставил свою подпись?

— Люлье, маклер с Вандомской улицы. Я его хорошо знаю. Он выручил не одного знатного молодого шалопая, оказавшегося на мели, да и не слишком молодым он тоже приходил на помощь. Люлье управляет имуществом эмигрантов. Я доверил ему защищать интересы госпожи де Бофор, дамы сердца моего друга ля Шатра. Я всегда был с ним в превосходных отношениях и не вижу теперь причины, почему бы он лично мог ополчиться против меня. А вы слишком молоды и слишком богаты, чтобы иметь с ним дела.

— Если это тот самый Люлье, что стал Прокурором-синдиком Коммуны, то можно не удивляться. Очевидно, новые обязанности заставили его иначе взглянуть на вещи.

— Мы это скоро выясним. Завтра же я отправлюсь к нему.

— В таком виде?

— Нет, разумеется. Я надеюсь, что вы одолжите мне костюм.

— Но это же безумие! Он немедленно прикажет вас арестовать!

— Вот мы и посмотрим. Полноте, друг мой, не стоит так тревожиться о своей одежде! — добродушно усмехнулся де Бац. — Вы ее еще увидите — я очень аккуратный человек.

Утром, сменив старую треуголку на новую круглую шляпу, а карманьолу на серый фрак, накинув сверху черный плащ, де Бац с тростью в руке тайком вышел из дома Русселя. Дойдя до площади, он нанял фиакр и приказал отвезти его в ратушу. Он мог бы дойти туда и пешком, но за ночь потеплело, снег начал таять, на улицах стало грязно. Кроме того, такому человеку, как он, не пристало являться в общественное место на своих двоих…

Глава IIIВСЕ УСЛОЖНЯЕТСЯ

Ратушу охранял отряд весьма подозрительных личностей с физиономиями головорезов. Де Бацу преградил путь взъерошенный, небритый человек, вооруженный до зубов, но барон лишь бросил ему мимоходом:

— Я должен немедленно увидеть гражданина Люлье по делу, интересующему Коммуну.

Это было произнесено ледяным тоном, не терпящим возражений, и громила только пробормотал что-то сквозь зубы и сделал Жану знак следовать за ним. Спустя минуту де Бац вошел в комнату, заваленную бумагами и заставленную шкафами и ящиками. Посреди кабинета, за огромным столом сидел человечек маленького роста, очень бледный, и резво подписывал бумаги, проглядев их перед этим опытным взглядом.

Когда на пороге появился элегантно одетый посетитель, которого он сразу узнал, Люлье едва усидел в своем кресле. Бывший маклер хотел было по привычке встать — он всегда приветствовал так своих клиентов, — но вовремя вспомнил о том, какую важную должность теперь занимает.

— Опять подписываете неизвестно что? — добродушно пожурил его де Бац. — Вы должны быть внимательнее, мой дорогой Люлье. Эта мания может стать опасной… Зачем, например, вы подписали ордер о моем аресте, а?

С видом оскорбленной добродетели прокурор-синдик воскликнул:

— Я подписал ордер о вашем аресте? Этого не может быть!

— Но мой друг Руссель рассказал мне, что именно этой бумагой потрясали вчера вечером те, кто ворвался к нему в дом.

— Но это невозможно, немыслимо! Ах, господин барон… то есть, я хотел сказать, гражданин Бац, должно быть, это какое-то недоразумение.

— Я тоже так думаю, поэтому вот так запросто и пришел к вам. Мне было бы крайне неприятно, если бы даже тень подозрения омрачила наши с вами отношения — прошлые, нынешние и, надеюсь, будущие. Кстати, есть ли у вас новости о гражданке Бофор? Как обстоят дела с ее процессом против гражданки ля Шатр?

— У меня появилась надежда. Так как гражданка ля Шатр хочет прибегнуть к процедуре развода, разрешенной Республикой, все должно устроиться. Я уверен, что стороны придут к взаимоприемлемому соглашению.

Как только они заговорили о делах, Люлье тут же превратился в любезного и ловкого маклера. Куда делся суровый революционер? Этот человек совершенно преобразился и очень естественно перешел к следующему вопросу:

— Но вы говорили о будущем, не так ли? У вас появились… м-мм… интересные идеи?

— Да, — понизив голос, ответил де Бац. — Недавно я выручил довольно крупную сумму денег и нуждаюсь в совете, как выгоднее ею распорядиться. Я слышал, что очень скоро будет не хватать продовольствия, мыла, свечей….

— Тс-с! — Люлье прижал палец к губам. — Здесь не следует говорить о подобных вещах!

— Друг мой, я беседую с вами там, где мне удалось вас найти. В конце концов, вы здесь хозяин и могли бы…

— Я буду рад дать вам совет, но поговорить мы должны в другом месте. Почему бы вам не заглянуть на днях вечерком ко мне домой? Там нас никто не потревожит. Ведь я так и не обзавелся ни женой, ни детьми и никогда никуда не выхожу.

— С радостью, мой дорогой Люлье! Вы живете все там же или успели переехать?

— Мой прежний дом был не подходящим для человека, занимающего такую должность. Теперь я живу в доме номер : пятнадцать по улице Людовика Великого. Вы будете там в безопасности… при любых обстоятельствах, — добавил Люлье и так выразительно посмотрел на барона, что тот улыбнулся.

— Я никогда в этом не сомневался, — негромко ответил он. — Но откуда же все-таки появился этот приказ о моем аресте?

— Даже если на нем стоит моя подпись, я тут ни при чем. И я постараюсь выяснить, кто за всем этим стоит.

Мужчины пожали друг другу руки, словно скрепляя договор, и де Бац вышел из ратуши. Налетевший ветер заставил его плотнее завернуться в плащ. Барон шел по улице, продолжая улыбаться. Он не только сумел отвести от себя большую опасность, но и заручился поддержкой в стане тех, кто властвовал теперь в Париже! Барон вернулся в свой уединенный особняк в Шаронне, пребывая в прекрасном настроении. Он решил, что день поистине удался, когда Бире-Тиссо объявил ему о приезде Анжа Питу и сказал, что журналист беседует с Мари в овальной гостиной.

— Надеюсь, мисс Адамс тоже с ним? Она, вероятно, поднялась в свою комнату…

— Нет, господин барон. Господин Питу приехал один.

— Один?

Радость предыдущих минут померкла так быстро, что это даже испугало барона. Но он не стал задумываться над такой неожиданной реакцией: прежде всего нужно было выяснить, почему Лаура не вернулась вместе с Питу.

Войдя в большую теплую гостиную, Жан увидел Питу, сидевшего у камина с Мари. Он был бледен, Мари держала его за руки, и на ее очаровательном личике отражалась та же печаль, что и на лице журналиста. Де Бац почувствовал, что кровь отлила у него от щек.

— Где она? — спросил он прямо. — Она, по крайней мере… жива?

— Жива, — ответила Мари. — Только никто не знает, где сейчас Лаура. Но Питу сам вам все расскажет.

Анж протянул барону последнюю записку Лауры.

— Когда я добрался до Канкаля, то дом был уже пуст. Нанон Генек, соседка, дала мне это.

— Господь всемогущий! — воскликнул де Бац, пробежав короткие строчки. — Я должен был догадаться, что она затевает нечто подобное, когда увидел вас на острове Джерси одного! Вы пытались ее найти?

— Она этого не хотела, — печально пожал плечами Питу. — И должен признаться, что мне легко было послушаться ее. Я чувствовал себя таким усталым, таким отчаявшимся… Теперь я сердит на себя. Из-за моей душевной слабости Лаура сейчас одна. Разве может ее защитить однорукий инвалид?

— А по-моему, вы поступили правильно. Мы с вами служим слишком важному делу, и ваше время слишком драгоценно, чтобы тратить его на поиски женщины, которая мне кажется совершенно безумной!

— Не будьте к ней так суровы, Жан! — взмолилась Мари. — Подумайте о том, что должна была почувствовать бедняжка, узнав, что Понталек соблазнил ее мать!

— У вас слишком живое воображение, — буркнул де Бац. — Я признаю, что это стало для Лауры потрясением, но она совершенно теряет разум, стоит только рядом с ней появиться Понталеку, и способна на любые безумства. В замке Анс я наблюдал за ней. У меня не было никаких сомнений, что Лаура все еще любит его. А последние события только подтверждают это!

— Не так просто понять женщину, подобную Лауре, — вступилась за подругу Мари. — И я не думаю, что ее заставила поступить так любовь к мужу. Я бы скорее подумала, что Лаура хочет отомстить или, может быть, защитить свою мать, открыть ей глаза…

— Они с матерью никогда не были близки. К тому же если мать Лауры влюблена, то у нее появится только одно желание — как можно скорее избавиться от дочери. Но даже если Мария де Лодрен выгонит де Понталека, тогда Лаура снова станет Анной-Лаурой, а значит — предметом ненависти маркиза.

— Нет, — возразила Мари. — Я ей верю. В записке Лаура пишет, что вернется, и я думаю, что теперь нам остается только ждать и молиться. Питу, тот человек, что сопровождает ее, он надежен?

— Жоэль Жуан? Очень надежен, несмотря на то, что он молочный брат Жосса де Понталека и был его доверенным лицом. Я хорошо знаю его, и мне известно, насколько сильна его Любовь к Лауре. Он отдаст свою жизнь ради ее спасения. Жоэль когда-то был силачом, но теперь у него осталась только одна рука. С ним теперь будет легче справиться. Если Жоэль попадет в руки де Понталека, тот не оставит его в живых. Маркиз слишком мстителен. А если Жоэль погибнет, то и у Лауры останется не так уж много шансов выжить…

— Пожалуй, вы правы, — вздохнул де Бац. — Но при сложившихся обстоятельствах я не могу никого послать в Сен-Мало. У нас очень много дел здесь. Где Дево?

— Он у вас в кабинете расшифровывает письма.

— Идемте к нему, Питу, и я расскажу вам о том, что узнал от шевалье де Жарже.

План по спасению королевской семьи в его теперешнем варианте не вызвал ни малейшего энтузиазма ни у Мишеля Дево, верного секретаря барона, ни у Питу. Если планы Тулана и шевалье им показались достаточно смелыми и интересными, то поведение Лепитра произвело на них самое дурное впечатление.

— Такой ненадежный человек может только все испортить, — объявил Мишель Дево. — Чтобы привести в исполнение такой план, нельзя допустить ни одной ошибки. Лепитр славный человек и, несомненно, преисполнен благих намерений, но он трус. Бессмысленно рассчитывать на неожиданный прилив мужества. Мы не должны принимать в этом участие, барон!

В голосе молодого человека прозвучал упрек, и де Бац особенно остро ощутил это, потому что слова Мишеля выражали его собственные мысли.

— Я, пожалуй, ограничусь тем, что приму участие в одном из этих пресловутых собраний, дам им денег и подготовлю отъезд беглецов из Франции. Но действовать я буду по-своему. Даже речи не может быть о том, чтобы они все ехали вместе и в одном направлении!

— Вы правы, но вполне вероятно, что у нас не будет времени подготовиться. Вы только что вернулись из Лондона, и вам еще не успели рассказать, как быстро меняется обстановка в Париже. Я боюсь, что охрана королевы будет усилена. Мы получили сообщение из Германии. Как только туда дошла весть о смерти короля, его брат, граф Прованский, продемонстрировал свое глубокое горе и оделся в траур. Но прежде он объявил себя регентом Франции и получил благословение рейнских принцев, хотя так и не дождался его от австрийского императора. Император требует, чтобы регентшей стала Мария-Антуанетта, его сестра, и заявляет о своих требованиях в полный голос. Так как австрийские войска стоят у границ Франции, народ в Париже очень серьезно воспринимает его слова. Все настроены против «австриячки». Ваши отважные заговорщики рассказали о том, что головорезы каждый день собираются под окнами тюрьмы и требуют смерти «вдовы Капет»?

— Нет, об этой детали они не упоминали, — пробормотал помрачневший де Бац. — Вы правы, необходимо действовать быстро.

— Но это еще не все! Есть и другие желающие получить права регента. Например, жирондисты. Они проголосовали за смерть короля, чтобы от него избавиться, а теперь мечтают установить в стране конституционную монархию, которая снилась им со времен Законодательного собрания. Жирондисты хотят посадить на престол принца, как они называют Людовика XVII, а править станет совет регентства, в который они намерены войти.

— А знаете, я бы подписался под этим проектом. Он представляется мне наименьшим из зол. — Де Бац смотрел на носки своих сапог. — Но я не. допущу, чтобы они отправили на эшафот малолетнего короля. И все же, — он взглянул прямо в лицо Дево, — из сказанного вами ясно, что внутри Конвента произошел раскол. Можно попробовать этим воспользоваться.

— Что вы намерены делать?

— Я? Ничего. Но вот гражданин Агриколь снова появится в кабачке «Бегущая свинья» и встретится со своей старой подругой вязальщицей Лали. Необходимо узнать, что происходит у якобинцев, и прощупать настроение народа в Париже.

— Вас интересует настроение народа? — язвительно произнес Дево. — Народ начинает дохнуть с голода. Это не улучшает его настроения…

Гражданин Агриколь вспомнил слова Дево, когда недалеко от своего любимого кабачка наткнулся на толпу женщин, осадивших булочную, вернее булочника. Тот был явно напуган и пытался защитить от разорения свою лавочку. Но ни его призывы успокоиться, ни его полные слез глаза, ни мольбы его перепуганной насмерть жены не достигали слуха разъяренных женщин. Они обзывали булочника эксплуататором, опорой аристократов и были настроены весьма воинственно. Несчастный надрывался от крика, пытаясь объяснить, что ему не привезли муку, а без нее хлеба не напечешь, но это был глас вопиющего в пустыне. Очень скоро самые ярые — но отнюдь не самые несчастные, которые просто стояли в сторонке и молча плакали, — схватили булочника и поволокли его к ближайшему фонарю с явным намерением повесить.

Гражданин Агриколь счел необходимым наконец вмешаться.

— Гражданки! Гражданки! — зычным голосом воззвал он, надеясь, что никто из собравшихся не слышал раньше, как обычно говорит гражданин Агриколь. — Что вы творите?! Разве так ведут себя те; кто должен быть образцом поведения женщины-республиканки?

Здоровенная палка, которую он держал в руке, очень помогла ему пробраться в первый ряд и оказаться рядом с булочником. В своем не слишком опрятном костюме санкюлота — засаленная карманьола и старая шляпа с огромной кокардой, — заросший бородой, с подложенным животом, де Бац, хотя и был среднего роста, выглядел весьма внушительно. Разбушевавшиеся мегеры машинально отступили назад, но одна из женщин набросилась на него:

— Тебе что, больше всех надо? Образец женщины-республиканки хочет есть!

— Но ты-то, по крайней мере, не производишь впечатление умирающей от недоедания. Ты такая кругленькая и аппетитная! — Гражданин Агриколь оценивающе оглядел свою собеседницу и улыбнулся, демонстрируя пожелтевшие и почерневшие зубы.

Женщина и вправду была тучной, но не обиделась, а определенно оценила шутку. Ее подруги расхохотались.

— Да я не о себе беспокоюсь, — сказала она уже не так агрессивно. — Мне-то самой немного надо, но вот остальные… У них дети плачут от голода!

— И ты в самом деле веришь, что они насытятся, как только вы вздернете на фонаре этого беднягу?

— Зато это послужит примером остальным.

— Примером чего? Неужели ты думаешь, что он из злого умысла закрыл свою лавку? Если булочник перестанет продавать хлеб, на что он будет жить? Он же занимается этим не из любви к искусству, это очень тяжелый труд.

Женщина запнулась, удивленно глядя на «старика».

— Как это ты сказал? Из любви к чему?

— Я хотел сказать, ради удовольствия. — Де Бацу стало смешно, и все же он готов был надавать себе оплеух за такую оплошность. Очень умно швыряться подобными выражениями перед толпой разъяренных фурий! — Так говорят в моей провинции, — поспешил добавить он.

Барон уже забыл о булочнике, который все это время стоял рядом с ним, трясясь от страха, но тот сам напомнил о себе:

— Послушай, гражданин, мой труд приносит мне и удовольствие тоже. Я люблю печь хлеб и всегда страдаю, когда у меня нет муки.

Эти слова были встречены гулом одобрения. Но, к несчастью, в эту минуту одна из женщин, обыскивавших булочную, появилась на пороге, потрясая мешочком с мукой величиной с небольшую дыню.

— А из этого ты можешь испечь хлеб? Или ты предпочитаешь оставить эту муку себе? Ах ты вор, проходимец!

В новом приступе ярости женщины бросились на булочника. Де Бацу пришлось отступить — он не решился воспользоваться своей дубиной, чтобы не навлечь на себя подозрений. Булочник понял, что его часы сочтены, он уже стоял на неизвестно откуда взявшейся лестнице, пока кто-то побежал за веревкой. Еще несколько минут — и его повесят. Бедняга рыдал так, что мог разжалобить и камни, но разъяренные женщины не испытывали к нему сочувствия.

В эту минуту вдруг раздался суровый женский голос. Заговорила высокая женщина лет сорока пяти с ясными, но какими-то безжизненными глазами. Одета она была как любая женщина из народа — седые волосы убраны под белый чепец, в кармане большого голубого передника большой клубок шерсти.

— Кто-нибудь из вас умеет печь хлеб? — спросила она.

Головы собравшихся повернулись к ней. Лали Брике, вязальщицу, хорошо знали в квартале — она отлично вязала и не пропускала ни одного собрания Якобинского клуба или Конвента. Поговаривали, что она в дружеских отношениях с самим Робеспьером — недаром тот всегда приветливо кивал ей, проходя мимо. Кроме всего прочего, Лали производила на всех впечатление своей холодностью, спокойствием и неподвижным лицом, на котором никогда не отражалось никаких чувств. Возможно, она действительно ничего не чувствовала с тех пор, как потеряла мужа и дочь. Водился за ней только один грешок — Лали любила как следует выпить. Но в этом она была не одинока, это во-первых, а во-вторых, вязальщица никогда не теряла контроля над собой.

— Почему ты об этом спрашиваешь, Лали? — спросила одна из женщин. — Ты же знаешь, что мы этого не умеем, иначе не пришли бы сюда.

— И вы хотите убить булочника?

— Да, потому что он припрятал муки для себя.

— А ты бы как поступила на его месте? Ведь у него жена и двое ребятишек. Того, что вы нашли, хватит всего на одну булку.

— Может быть, и так, но он все равно должен был ее отдать. А раз муки больше нет, булочник нам ни к чему. Мы можем его повесить.

Лали подняла на говорившую большие серые холодные глаза:

— Ты просто дура, Эуфимия! Если тебе нужна мука, так сходи за ней к гражданину Юло на улицу Де-Порт. Семьей он не обзавелся, да и сердце у него просто каменное, зато у него всего в достатке. В его погребе есть все… Повесьте лучше Юло, чем этого бедолагу.

— Конечно, может, оно и так, — женщина опасливо посмотрела на Лали, — да только он член Коммуны и у него длинные руки.

— У тебя они не короче, если ты берешься лишать жизни невинного человека!

Эти слова прозвучали в полном молчании. Забыв о булочнике, умиравшем от страха на своей лестнице, женщины собрались в кружок и принялись обсуждать ситуацию. Они решили освободить булочника и навестить господина Юло. Одна из женщин бросила несчастному:

— Иди разогревай свою печь. Мы принесем тебе все, что нужно!

Булочник рванул к себе, словно заяц от своры борзых, женщины направились на поиски следующей жертвы, так что Лали и гражданин Агриколь остались в одиночестве.

— Браво, моя дорогая! — не удержался от похвалы барон. — Я знаю, что вам это приходится делать не впервые, но всякий раз вы меня восхищаете. Гражданина Юло ожидают весьма неприятные четверть часа.

— Поверьте мне, он это заслужил! Трудно найти большего скупердяя и эгоиста, — совсем другим голосом ответила графиня Евлалия де Сент-Альферин.

Эта женщина изображала из себя вязальщицу с тех пор, как революционер Шабо изнасиловал и убил ее шестнадцатилетнюю дочь. Теперь единственной целью ее жизни было выследить негодяя и отомстить ему.

Однако это превращение длилось всего лишь минуту, и Лали Брике снова вышла на сцену:

— Не хочешь ли промочить горло, гражданин Агриколь? Я бы с удовольствием чего-нибудь выпила!

Взявшись под руки, сообщники неспешным шагом направились к «Бегущей свинье», где Ружье, хозяин кабачка, всегда с удовольствием принимал их.

— В Конвенте дела идут плохо, — рассказывала Лали по дороге. — И у якобинцев котел вот-вот взорвется. Снова началась борьба между якобинцами и сторонниками Робеспьера, Марата и Дантона. Последние обвиняют якобинцев в скрытом монархизме, а те в свою очередь обвиняют своих противников в желании установить террор и подавить всяческие свободы. Они едины лишь в одном — в критике Конвента, который, по их мнению, неспособен управлять страной. Конечно, проще всего было объявить об аннексии герцогства Де-Пон на Рейне, графства Ницца и княжества Монако, не представляя толком, что там происходит на самом деле. А ведь Рейнская армия отступает. Генерал Дюмурье пока удерживает Бельгию, но на него вот-вот объявят охоту. Говорят, генерал собирается передать Бельгию Австрии и перейти на сторону врага.

— В надежде на то, что королева, если она станет регентшей, сделает его герцогом? — ехидно спросил де Бац. — Или Дюмурье собирается перейти на сторону «регента», который сам возвел себя в этот ранг?

— Все может быть. В любом случае это очень плохо для королевы.

Громкие крики не дали Лали договорить. Вооруженные саблями санкюлоты в сопровождении женщин, больше напоминающих гарпий, шли в сторону Тампля, оглашая улицы неистовым ревом:

— Смерть австриячке! Смерть волчице и ее волчатам!

— И вот так каждый день, — мрачно сказала Лали. — Ее обвиняют во всеобщем обнищании и считают виновницей поражений, которые армия терпит от ее соотечественников.

— Но королева теперь француженка!

— Бросьте, Бац, кто вам поверит? Вы же сами в это не верите. Она никогда не была француженкой — и сейчас ею не станет.

— Но это необходимо ради ее сына!

— Вы полагаете, что она надеется увидеть его на престоле? При нынешнем положении вещей остается только гадать, сколько дней страже Тампля удастся сдерживать толпы безумцев, осаждающих стены старого монастыря.

— Вы правы, нужно торопиться. У нас есть план, чтобы спасти всю семью.

— И он уже готов к исполнению, этот ваш план?

— Он не мой, но идея кажется мне подходящей.

— Что ж, в таком случае вы должны действовать быстро, очень быстро. Кстати, если у вас есть роль для меня, я готова.

— Я в этом не сомневался. Но вы и без того оказываете нам бесценную помощь. На своем месте вы незаменимы.

Они пришли в кабачок и там, попивая вино из запасов Ружье, которые он держал для любимых клиентов, поболтали о том о сем, не затрагивая главного. При взгляде на эту пожилую пару с такими революционными взглядами никому не пришло бы в голову, что за столиком в «Бегущей свинье» сидят настоящие заговорщики-роялисты. Они выпили по стаканчику за здоровье нации, потом еще и еще, а в это время в нескольких кварталах от них женщины с удовольствием разбирали запасы гражданина Юло, полумертвого от страха…

Расставшись со своей подругой Лали, де Бац отправился: домой в глубокой задумчивости. Это состояние не оставило его и на следующий день, когда он пришел на собрание заговорщиков в дом гражданина Лепитра.

Место было выбрано удачно. Улица, а вернее тупик, где учитель словесности открыл свой пансион для мальчиков, была местом пустынным, уединенным, окруженным со всех сторон садами разоренных теперь монастырей, откуда не доносилось ни единого звука, кроме кошачьего мяуканья. Там вряд ли появились бы секционеры или муниципалы, не любившие рисковать, особенно по ночам. Правда, и самим конспираторам добираться до дома Лепитра было довольно далеко.

Тулан де Бацу понравился. Он тоже был выходцем с Юга, только из Тулузы. Открытый взгляд, провансальский акцент и добродушие, напоминавшее Питу, придавали его облику неповторимое обаяние. Таких людей барон любил. Мужчины мгновенно нашли общий язык. Для Тулана барон де Бац был своего рода героем.

— Раз вы с нами, — сказал он барону, — наши шансы на успех увеличиваются. Господин де Жарже сказал, что вы готовы помочь нам деньгами?

— Да. Я могу представить вам необходимую сумму. — Де Бац вынул из кармана кошелек, полный золота. — Мой секретарь уже отправился в Котантен, чтобы там снарядить корабль, на котором наш юный король сможет переправиться на Джерси. Я буду его сопровождать. В свою очередь королева…

— Ее величество не согласится расстаться с сыном, — оборвал его де Жарже. Ему явно не понравилось, что недавно появившийся де Бац берет на себя руководство операцией. — И потом, мы договорились о том, что их величества сядут на корабль в Гавре и прямо отправятся в Англию.

— Необходимо объяснить королеве, что разлука необходима для успешного побега. Король может ехать со своей теткой, Мадам Елизаветой, но только не с матерью. Этот мальчик — надежда Франции. Мы не можем рисковать, отправляя его с королевой, против которой все ополчились, которую ненавидит столько людей. Причем ненавидят куда сильнее, чем Людовика XVI. Ребенка спрятать легче, чем женщину, чье лицо известно всем. На острове Джерси принц Буйонский собирает силы и ждет. В любом случае юный Людовик XVII будет там в большей безопасности, чем в Англии.

Для королевы я разработал другой маршрут бегства и отправил одного из моих друзей подготовить другой корабль. Позднее ее величество сможет присоединиться к сыну. Я все сказал. Если вас это не устраивает, я выхожу из игры.

— Барон прав, — немедленно вмешался Тулан. — Его вариант лучше, и я его полностью поддерживаю. — Он обернулся к де Бацу: — Вы сумеете все подготовить к сроку? Мы остановились на 7 марта. Вечером этого дня в Тампле будем дежурить мы с Лепитром, и среди стражи будут люди, симпатизирующие королеве.

— Итак, через десять дней. Что ж, мне это кажется разумным. Остается выяснить, чем мы располагаем на данный момент. Что с формой?

— Одну уже по частям передали узникам. Остается второй комплект, который должен отнести Лепитр.

— Форма еще не закончена, — торопливо заговорил Лепитр. — Ее не так просто сшить, а еще труднее пронести под носом у стражи. Сложнее всего со шляпами…

Тулан нахмурился.

— Я уже забыл свою у Мадам Елизаветы. Почему ты медлишь?

— Я пытался на днях, но Тизонша не сводила с меня взгляда, как только я появился у пленников.

— Отлично, я сам этим займусь, — решил Тулан. — А где паспорта?

— Тут совсем другая история! — Преподаватель нервничал все больше. — С тех пор как Англия объявила нам войну, мы нумеруем паспорта. Даже мне сложно их вынести. И потом, в последнее время мне кажется, что за мной следят…

— Разве я не просил вас принести мне чистые бланки? — раздраженно поинтересовался де Бац. — Я уже говорил вам, что сумею их заполнить. Мы посмотрим, что можно сделать с номерами.

— Да… Да… Правда… Хорошо, я попробую на следующей неделе.

— Почему на следующей неделе?

— Потому что в паспортном отделе есть один человек, который внушает мне опасения. На следующей неделе его не будет.

Кулак Баца с грохотом опустился на стол, за которым сидели четверо мужчин. Пламя свечей задрожало.

— Прекратите! Вы умираете от страха, Лепитр, и ваш страх, представляет опасность для нас всех. Скажите прямо: вы намерены или нет выполнить вашу часть работы?

— Я никогда не говорил, что не хочу делать того, о чем меня просили, — выкрикнул преподаватель странным высоким голосом. — И я понимаю, как мы все рискуем. Именно поэтому я принимаю все меры предосторожности. Королева знает, как я ей предан. Разве она не прислала мне свой локон, а также локоны маленького принца и принцессы, которые я теперь ношу в этом кольце?

Лепитр вытянул вперед дрожащую руку с кольцом, где в оправе под стеклом были изящно уложены прядки разных оттенков.

— Она поблагодарила вас слишком рано, — отрезал де Бац. — И я вынужден напомнить, что сам предложил вам убежище за границей и деньги.

Но господин Лепитр ничего не слышал. Он пустился в пространные рассуждения о том, как много хорошего он сделал для узников Тампля. Барон скоро перестал его слушать, он уже составил свое мнение. Человек, который когда-то так блестяще помог Лауре и госпоже Клери, буквально спас их, исчерпал все запасы мужества. Теперь он целиком находился во власти страха.

Барон не стал больше спорить. Выходя от Лепитра, он пожал руку Тулану и Жарже.

— У вас теперь есть деньги. Что касается того, что я обещал вам, все будет готово вовремя. Я могу даже подготовить кареты. Но я полагаю, что мы должны действовать так, как будто Лепитра просто не существует.

— Он нам необходим! — нахмурился шевалье. — Вы забываете о том, что только он и Тулан могут бывать в Тампле каждый день. Я признаю, что Лепитр сейчас переживает моменты паники, как это всегда бывает перед решительной схваткой. Но я не сомневаюсь, что, когда настанет решающий час, он сделает все, что от него требуется.

— Да услышит вас бог!

Но сам де Бац в это больше не верил и оказался прав. К 7 марта форма не была готова полностью, из четырех паспортов оформили только два, а Лепитр слег с лихорадкой, вызванной не столько простудой, сколько страхом. Де Бацу, пришедшему воочию убедиться в его состоянии, Лепитр поклялся, что это злосчастное стечение обстоятельств и что не стоит отчаиваться. Надо только перенести время побега и подготовиться получше в связи с тем, что в Тампле усилили охрану и выйти оттуда стало намного сложнее.

Де Бац мрачно выслушал Лепитра, понимая, что спорить бесполезно. Между тем нужно было спешить: последние события усугубили положение узников. Депутаты-монтаньяры обвиняли депутатов-жирондистов в желании восстановить монархию — пусть конституционную, но все же монархию. А народ Парижа, подстрекаемый с двух сторон, собирался разобраться с Конвентом, который он считал бесполезным.

Покинув «больного», де Бац отправился к своему старому другу Ленуару, бывшему генерал-лейтенанту королевской полиции. Этому умному, предусмотрительному человеку удалось сохранить прежние связи, так что он до сих пор оставался наиболее информированным человеком в Париже. В его доме скопилось огромное количество досье и документов, и Ленуар знал многое о многих. Ленуар принял де Баца в просторной комнате, служившей ему и кабинетом, и библиотекой, где хозяин дома проводил большую часть времени. Ироничная улыбка и живой блеск в глазах за стеклами очков не изменились. Де Бацу сразу же был предложен стаканчик доброго бургундского вина.

— Итак, мой дорогой барон, вы все-таки вернулись из Англии.

— Только не говорите мне, что вы об этом не знали. Я полагаю, что у вас глаза и уши повсюду.

— Это не совсем так, но о приятных мне людях я стараюсь узнавать как можно больше. Как поживает очаровательная Мари? Она, вероятно, была рада видеть вас.

— В отличие от многих других, поспешивших занести меня в список эмигрантов, Мари во мне не сомневалась. Но должен признаться, что со дня моего приезда меня не покидает странное ощущение. Мне кажется, что я отсутствовал годы. В этой стране все меняется невероятно быстро!

— Видимо, в этом и состоит ее очарование…

— Не знаю, не знаю. Я почему-то не способен это очарование оценить. Я уехал из города, где люди были потрясены, совершенным злодеянием, а по возвращении увидел горожан, готовых разорвать в клочья депутатов Конвента, которым они совсем недавно отдали власть с таким энтузиазмом.

— Толпа, как всегда, позволяет собой манипулировать. Члены Конвента решили устроить склоку между собой. Но этого следовало ожидать: парижане вечно борются с провинциалами. Особенно с жирондистами.

— Странные парижане! Робеспьер родился в Аррасе, Дантон в Арси-сюр-Об, Марат из Нефшателя, а Эбер из Алансона.

— У жирондистов та же история, друг мой. Бриссо, их основатель, родом из Шартра, Верньо из Лиможа, Петион, бывший мэр Парижа, из провинции Бос. Но эти люди нашли общий язык. И теперь два клана ведут борьбу за власть. Дантон устроил настоящую склоку: во всех поражениях на фронтах он обвинил жирондистов, предателей родины, и разослал повсюду своих комиссаров, чтобы народ знал, что происходит. И все словно сошли с ума! Но нашим монтаньярам этого показалось мало. По их мнению, народ слишком вяло откликнулся на первую новость, и они нашли еще один способ его разогреть. Робеспьер и Дантон создали революционный трибунал, призванный судить внутренних врагов, чтобы солдаты на позициях чувствовали себя спокойно.

— Революционный трибунал?

— Да. «Чтобы положить конец своеволию преступников и врагов общего дела». Так выразился художник Давид, выражая пожелания секции Лувра. Это означает, что теперь никто не может чувствовать себя спокойно в Париже — да и во всей Франции. С трибуналом шутки плохи: у этого монстра наверняка появится потомство.

— Боже милосердный! К чему мы идем?

— Нас ждут еще более суровые времена. Сначала, разумеется, разделаются с жирондистами, а потом примутся за меня, за вас, за королеву…

— Чтобы королева предстала перед революционным трибуналом? Но это немыслимо!

— Отчего же? И судьи будут суровы, уверяю вас. Ее величество не сможет рассчитывать на то уважение, которое испытывали к покойному королю. Ее ненавидят, и этой несчастной предстоит Голгофа, если…

— Если ее не спасти. Вы полагаете, что я об этом не думал?

— Я знаю, что вы об этом думаете. Только вам и под силу совершить это. Но вам нужны верные помощники, люди, способные идти до конца.

— Я знаю. Я только что получил неплохой урок. Ленуар встал с кресла и принялся мерить шагами комнату,

заложив одну руку за спину. Наконец он остановился перед де Бацем:

— Значит, это правда? Ходят слухи о заговоре.

У де Баца не было причин скрывать правду от старого друга.

— Заговор действительно существует. Я, можно сказать, принимаю в нем самое непосредственное участие и даже финансирую его…

Ленуар усмехнулся:

— Стало быть, голубой бриллиант вы продали удачно?

— Я доволен. Что же касается проекта, то его до сих пор не осуществили по вине одного человека. Он был преисполнен благих намерений, но накануне решающего числа от страха предпочел слечь в постель.

— Вы не должны больше иметь с ним дела! Вспомните о своих прошлых ошибках. Я повторяю, что вы должны быть уверены во всех участниках, как в самом себе.

— Вы пытаетесь напомнить мне о Леметре, которого я в свое время так неосторожно ввел в дом?

— Разумеется! Разве можно быть уверенным, что в ряды ваших сторонников не затесался еще один шпион графа д'Антрэга?

У де Баца вырвался нетерпеливый жест.

— Прошу вас, не надо снова говорить мне об этом! Я повел себя неразумно, поддавшись чувству симпатии, и теперь не перестаю себя упрекать. Если бы я не ввел в круг заговорщиков этого Леметра, мой король, возможно, был бы сейчас жив и свободен!

— Не упрекайте себя. Вы в любом случае невероятно рисковали, и судьба, увы, оказалась не на вашей стороне. Но сейчас вас ожидает не менее трудная задача. Исключительно поэтому я и напоминаю вам о том, что граф д'Антрэг жив и из своего убежища в Мендризио продолжает руководить своими агентами. К сожалению, о них нам практически ничего не известно, а между тем эти люди готовы на все, только бы не дать королеве возможности оказаться на свободе. В особенности пока маленький король с ней.

— Вы имеете в виду вопрос регентства? — нахмурился де Бац.

— Разумеется! Ведь брат покойного короля, граф Прованский, уже объявил себя регентом. И ему совершенно не нужна конкуренция австрийских сил, тем более что на его стороне всего лишь горстка немецких принцев. Если королева исчезнет, а ребенок умрет от болезни или по другой причине, граф Прованский в ту же минуту станет Людовиком XVIII и соберет вокруг себя все роялистские силы. Не сомневайтесь: агенты д'Антрэга здесь не для того, чтобы помочь Марии-Антуанетте бежать.

— Знаете ли вы, где сейчас находится Леметр?

— Нет, он бесследно исчез после казни короля. Скорее всего этот человек прячется где-то в провинции. Однако я уверен, что в скором времени Пьер-Жак Леметр появится снова…

— Париж велик! — вздохнул барон. — Но я помню, как после провала моей попытки спасти короля вы упоминали о кабачке, где собираются люди д'Антрэга и где иногда появляется и он сам под именем Марко Филиберти. Правда, вы не захотели сказать мне, как называется этот кабачок, считая, что я немедленно брошусь туда и навлеку неприятности на свою голову. Но теперь мне было бы полезно узнать, как он называется.

Ленуар колебался недолго:

— На самом деле таких кабачков два — «Прокоп» и «Виноградная лоза» на улице Лантерн.

— Тот самый «Прокоп», где собираются Дантон, Марат, Камиль и Демулен?

— Именно так! Где можно спрятаться надежнее, чем среди врагов? Да я бы и не назвал их врагами. Люди д'Антрэга поддерживают с ними тайные отношения. Я знаю, что шевалье де Поммель и Дюверн де Прайль там бывают частенько. И все же я не рекомендовал бы вам идти туда самому. Вы их главный противник, и они слишком хорошо вас знают! Что же касается «Виноградной лозы», это настоящий разбойничий притон, и туда я вам просто не советую соваться.

Де Бац помолчал, размышляя над тем, что только что услышал. Потом он встал и протянул руку своему старому другу.

— В кабачок «Прокоп» я, пожалуй, отправлю Питу, пусть покрутится там. Благодарю вас за помощь, мой дорогой Ленуар. Я тем более ценю ее, что вы франкмасон и не должны особенно любить королеву.

— Вы полагаете, мне следовало затаить обиду на ее величество? Действительно, в самый разгар дела с бриллиантовым колье она заподозрила меня в предвзятости, и благодаря ей я из генерал-лейтенанта полиции превратился в библиотекаря. Но, говоря по совести, я и сам был рад выйти из этого весьма щекотливого дела. И пусть я масон, но меня не могли оставить равнодушным страдания, которые королеве пришлось пережить, и особенно те, что ее ожидают. Если я сумею помочь вам ее спасти, я вам помогу.

— А маленький король?

— Бедное дитя! Я сомневаюсь, что он когда-либо взойдет на престол. У него так много врагов… Но и его мне хотелось бы уберечь от печальной участи. Однако вернемся к нашему разговору о кабачках. Головорезов нанимают в основном в «Виноградной лозе».

— Я отправлюсь туда сам, но переоденусь и загримируюсь. Скажите мне, друг мой, а вы не собираетесь уехать из страны?

— Зачем мне уезжать, да и куда я поеду? Что за перспектива — умирать с голода на берегу неизвестной реки? Нет, мне хорошо в моем доме. Я уже в таком возрасте, когда люди боятся немногого. Кроме того, я ведь очень любопытен — мне так нравится наблюдать события и людей. Так что пока мои друзья нуждаются во мне…

Выйдя из дома Ленуара, де Бац отправился на поиски Питу, чтобы поручить ему побывать в кафе «Прокоп», но не нашел его.

— Он где-то стоит на страже, только вот не знаю где, — сообщила барону квартирная хозяйка журналиста, сорокалетняя толстушка, не скрывавшая своих нежных чувств к постояльцу. — Но он должен очень скоро вернуться. Теперь гражданин Питу почти никуда не выходит, — добавила женщина с лукавой улыбкой, намекая на то, что домашние радости наконец взяли верх над другими развлечениями.

Де Бац и в самом деле давно не видел Питу, но ему и в голову не приходило связывать отсутствие журналиста с романом — да еще с подобной женщиной.

Поскольку Питу должен был скоро вернуться, де Бац решил подождать на улице, заинтересовавшись расположенной по соседству лавочкой книготорговца. У витрины с книгами барон и увидел Питу, который явно не торопился вернуться домой. Де Бац встал с ним рядом.

— Куда же вы пропали, друг мой? — заговорил де Бац, подходя. — У меня для вас есть поручение, — заговорил он. — Мне хотелось бы, чтобы вы пошли…

— Я не могу никуда идти, — оборвал его молодой человек, не отрывая взгляда от разложенных за стеклом книг. — Солдат Национальной гвардии, если он не на службе, должен днем и ночью находиться дома. В любое время к нему могут явиться с проверкой. Таков приказ Гара, нового министра внутренних дел. Он отдал его после провалившейся на днях попытки окружения Конвента. Нас пока еще не арестовали, но очень похоже, что к тому идет!

— Почему вы не дали мне знать? Вы могли хотя бы прислать записку. Я уже начал волноваться…

— О, я собирался сообщить вам обо всем на днях, но… Не буду от вас скрывать: появилась одна проблема, которая мучает меня последнее время. Я намерен подать в отставку!

— Вы сошли с ума?! Вы же подпишете себе приговор! Вас и так упрекают за частые отлучки, а если вы подадите в отставку, то окажетесь под прямым подозрением.

— Я знаю, — процедил сквозь зубы Питу, по-прежнему не глядя на барона. — Но я не могу больше жить, как солдат в казарме! Мне нужен воздух.

Де Бац помолчал, потом он взял Питу за локоть и повел вдоль улицы. Насильно оторванный от созерцания изящных переплетов, Анж упорно смотрел на носки своих отлично начищенных солдатских ботинок.

— Полагаю, вы бы предпочли подышать соленым воздухом, не так ли? — предположил барон. — И не где-нибудь, а скажем, в Бретани?

— Да, — ответил молодой человек после недолгого колебания. — Не сердитесь на меня, но я могу думать только о ней. Она одна, лицом к лицу с этим бандитом де Понталеком, и ее некому защитить. Это сводит меня с ума! Я перестал спать!

Де Бац сильнее сжал локоть своего молодого друга. Его голос зазвучал теплее:

— Неужели вы полагаете, что я не думаю об этом? Если бы события не приняли такой плохой оборот, я первым посоветовал бы вам выбросить вашу форму на помойку и отправиться в Ренн. Возможно, я бы и сам поехал с вами, — добавил барон со вздохом, и этот вздох заставил Питу посмотреть ему в лицо.

— Вы? Но зачем же ехать вам? Да, вы в свое время спасли ее от смерти и держали у себя из жалости. Но значит для вас Лаура не больше, чем пешка в вашей игре!

Глядя в синие, полные упрека глаза Питу, де Бац заставил себя улыбнуться:

— Вы не представляете, как много значит для меня Лаура. И потом, мы с ней заключили соглашение… Имейте терпение, Питу! Сейчас все наши усилия должны быть направлены на достижение одной цели, и вам она известна. Мне необходимо, чтобы вы оставались на своем посту, вы можете очень нам пригодиться. А потом… — Барон неопределенно махнул рукой, и Питу истолковал его жест по-своему:

— Если не погибнем, то сможем отправляться, куда захотим?

— Именно так! А сейчас возвращайтесь к себе: ваша хозяйка ждет вас с нетерпением.

— Ах, эта! — Питу пожал плечами. — Если бы она не умела так хорошо готовить и не содержала дом в такой чистоте, я бы уже давно переехал. Но вы не сказали, как обстоят дела с вашим последним проектом.

— Все впустую! Благодаря одному субъекту, который не смог справиться со своим страхом. До скорой встречи, Питу! Дайте о себе знать Мари.

Хотя за дом в Шаронне заплатил де Бац, он был записан на имя Мари. И на ее имя поступала вся корреспонденция, только письма, предназначенные барону, были сложены чуть по-другому. Кроме квартиры на улице Менар, опечатанной после казни Людовика XVI, у де Баца не было официального места жительства, что не мешало ему владеть многими другими домами под вымышленным именем. Кроме того, к его услугам были и дома некоторых друзей, всегда готовых предоставить ему крышу над головой. Но совершенно очевидно, что его настоящий дом был в Шаронне, рядом с Мари.

Вернувшись туда в тот же день, барон с удивлением увидел во дворе дорожную карету, заляпанную грязью, из которой Бире-Тиссо и Блэз Папийон, пятнадцатилетний лакей, выгружали багаж.

— Кто к нам приехал? — поинтересовался де Бац.

— Госпожа Меельмюнстер из Дельфта, — сообщил Бире-Тиссо и почему-то весело подмигнул. В это время кучер снимал с запяток огромный сундук с чисто символической помощью Блэза. Де Бац с огорчением подумал, что все его слуги скроены по одной мерке. — Это подруга мадам, тоже актриса. Они когда-то выступали на одной сцене.

— Не знаю такой! Эта дама, как я погляжу, намерена надолго поселиться у нас?

— Вот об этом мне ничего не известно, господин барон, — ответил Бире-Тиссо тоном вышколенного слуги из хорошего дома. — Но я уверен, что господин барон скоро сам все узнает. Дамы уединились в овальной гостиной.

Оставив кучера и Блэза возиться с остальным багажом, Бире-Тиссо вошел вместе с хозяином в дом, помог ему снять плащ и шляпу и открыл перед ним дверь в гостиную. Мари и в самом деле была там, а ее собеседницу де Бац сначала не узнал, потому что дама сидела к нему спиной. Но, увидев каскад рыжих локонов на темно-коричневом бархатном платье с манжетами из мехельнских кружев, услышав голос с явным британским акцентом, он воскликнул:

— Моя дорогая Шарлотта! Каким чудом вы здесь оказались?

Дама обернулась с радостным восклицанием, быстро встала и торопливо пошла навстречу барону, протягивая ему обе руки, как и при их встрече в Кеттерингэм-холле.

— Друг мой! Господи, какое счастье видеть вас вновь! Вы даже не можете представить себе, насколько бесконечным показалось мне это путешествие.

Де Бац поцеловал обе руки и подвел Шарлотту к Мари.

— Охотно вам верю. Но к чему этот маскарад? Мне доложили, что прибыла дама из Дельфта, и назвали имя, которого я не сумел запомнить.

— Я сама с трудом его запомнила! — рассмеялась Шарлотта Аткинс. — Но англичанка теперь может попасть в Париж только через Голландию. С тех пор как господин Питт объявил войну вашему правительству, стало невозможно получить паспорт для поездки во Францию. Но даже если бы этот паспорт у меня был, он пригодился бы мне только для того, чтобы, оказавшись на другом берегу пролива, сразу же отправиться в тюрьму. К счастью, в Голландии у меня есть добрые друзья. Они дали мне все, в чем я нуждалась, — документы, карету, верного кучера, и таким образом я превратилась в добропорядочную голландскую даму.

— Вы не перестаете меня удивлять! Но все же, скажите мне, почему вы так стремились приехать сюда? Я надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что вы всегда желанная гостья в моем доме. Но зачем было подвергать себя такому риску?

— О, это совсем просто, — все с той же улыбкой ответила леди Аткинс. — Я приехала, чтобы спасти королеву и маленького короля.

Она произнесла это с таким убеждением, что де Бац не смог удержаться от улыбки. Можно было подумать, что это действительно совсем просто!

— Уже несколько недель мы только и делаем, что составляем планы, пытаемся что-то предпринять и терпим поражение за поражением. А вы…

— Но у меня есть золото — и отличная идея!

— Золото? Как вам удалось его провезти?

— Очень просто. Этот огромный сундук, с которым мучаются ваши люди, имеет двойное дно, которое довольно трудно обнаружить. И там полно золота.

— Не могу сказать, что мы испытываем нехватку средств, — признался де Бац, — но в такого рода делах чем их больше, тем лучше. И что же у вас за идея?

Прежде чем ответить, Шарлотта подошла к большому зеркалу в стиле Регентства, висевшему над консолью, посмотрелась в него не без удовольствия, потом повернулась к барону и Мари и спросила:

— Как вы меня находите?

— Вы… очень красивы, — с некоторой растерянностью ответила Мари.

— Не в этом дело! Мне всегда говорили, что я очень похожа на королеву. У меня тот же рост, такая же посадка головы, даже в чертах лица есть определенное сходство. Да, я помню, что у меня волосы рыжие, а ее величество блондинка, но волосы можно осветлить…

— Господи! — воскликнула Мари, поняв суть замысла. — Уж не собираетесь ли вы занять место королевы?

— Разумеется, Шарлотта собирается это сделать, — прошептал де Бац с восхищением, которое он даже не пытался скрыть. — Это пример истинной преданности, друг мой. Ведь, заняв место королевы, вы страшно рискуете.

— В деле спасения королевы нельзя обойтись без риска, — добродушно сказала леди Аткинс. — Когда обман раскроется, возможно, мне удастся купить себе свободу. Я ведь очень богата, вы не забыли? Ну, а если предложение о выкупе не будет принято, может быть, вы найдете средство избавить меня от эшафота.

— Последнее время мне плохо удаются такого рода авантюры, — с горечью заметил де Бац. — Но… в любом случае я не думаю, что ваш план можно будет осуществить. Если верить тому, что мне говорили, королева очень изменилась. Ее волосы поседели, а глаза утратили цвет от пролитых слез. Кроме того…

— Кроме того, я актриса, и притом хорошая! Держу пари, что мне удастся обмануть ее тюремщиков хотя бы на несколько часов. Выигранное время позволит ей бежать.

— Но ради чего вы идете на это? — с изумлением воскликнула Мари. — Вы молоды, красивы, богаты, любимы, у вас есть сын!

— Скажем, что из любви к риску, — усмехнулась леди Аткинс, но внезапно голос ее изменился. — Что же до всего остального, то я не так любима, как вам кажется. И не думаю, что меня будет недоставать сыну, над которым трясется его отец. Не за горами возраст, который унесет все то, что я вижу сейчас в зеркале, и в моей жизни ничего не останется. Наконец, я бы очень хотела, чтобы мне позволили сыграть эту роль… самую прекрасную роль в моей карьере. И если дело кончится этой вашей гильотиной, то я, по крайней мере, получу возможность умереть на сцене. Ведь эшафот — это всего лишь театр под открытым небом! Хорошо или плохо, но на нем играют одну-единственную сцену, и исполнителя никогда не вызовут на бис, пусть даже он и сыграл свою роль божественно…

Не отходя от зеркала, актриса с гордостью рассматривала свое отражение, в котором появилось теперь некоторое величие. Очень медленно она поднесла свою красивую ухоженную руку к изящной шее, словно проверяя ее сопротивляемость железу, и улыбнулась:

— Да… Мне кажется, я отлично сыграю эту роль! Вместо ответа Жан де Бац подошел к Шарлотте и поцеловал ей руку с огромным уважением.

— Если наш собственный план не удастся, мы можем попробовать, Шарлотта. Но только в том случае, если у нас не будет выхода!

— Необходимо придумать что-то другое! — воскликнула Мари, ее глаза были полны слез. — Сама мысль о подобной жертве мне невыносима!

— Если такова цена свободы для этой восхитительной женщины, я уверена, что и вы бы согласились ее заплатить, — сказала леди Аткинс. — Во-первых, потому что вы и сами актриса, а во-вторых… Не печальтесь обо мне, Мари. Вы, по крайней мере, будете знать, что я умру счастливой.

На следующее утро Мари получила письмо от Русселя, предназначенное на самом деле для барона. В нем было еще одно письмо, на этот раз от Люлье, который исполнил свое обещание: «Имя человека, сообщившего полиции о вашем приезде, — Луи-Гийом Арман. Он один из тех, кто готов на все, но не способен ни к чему и шпионит ради собственного удовольствия. Мы поговорим о нем с вами при встрече, но пока не приходите ко мне. Это опасно. Что же касается Армана, то он узнал вас, когда увидел несколько дней назад на почтовой станции в Аббевиле. Я отправил его в тюрьму за нанесение оскорбления магистрату и ложный донос на добропорядочного гражданина Русселя. Но так как он всегда играл роль подсадной утки и следил за другими заключенными, его скоро выпустят. Берегитесь! Этот человек вас ненавидит».

Де Бацу незачем было перечитывать дважды этот листок без подписи, и он бросил его в пламя камина. Он лучше Люлье знал этого самого Армана, который служил когда-то в драгунском полку, а потом в королевской жандармерии. Как только началась, революция, Арман дезертировал и расцвел пышным цветом, словно сорняк на куче навоза. Он стал провокатором. Арман участвовал в деле с фальшивыми ассигнациями и в решающий момент выдал своих сообщников, многие из которых были отправлены на гильотину. Его самого, разумеется, оправдали. Потом Армана частенько видели в Пале-Рояле, где он проигрывал доставшиеся ему иудины серебряники.

Де Бац, не знавший этих подробностей, встретил Армана в салоне у графини де Сент-Амарант. У него оказалось приятное лицо, он проповедовал вполне роялистские взгляды. Барону этот человек показался искренним, и он пригласил Армана к себе на улицу Менар. Там Арман познакомился с Мари, и она имела несчастье пробудить в нем мрачную, грубую страсть. Как раз в это время Бенуа д'Анже, который был в курсе дела о фальшивых ассигнациях, рассказал подробности барону. Вернувшись в тот день домой, де Бац застал там Армана, который пытался насильно поцеловать Мари. Барон выбросил мерзавца на улицу. С тех пор он его не встречал.

Больше всего тревожило Жана то, что этот негодяй явно научился гримироваться и принимать облик разных людей. Если Арман видел его в Аббевиле, как же ему самому удалось остаться неузнанным? Барон решил, что впредь нужно быть осмотрительнее и как следует заботиться о безопасности Мари.

Глава IVУЖИН У ТАЛЬМА

Следующее собрание заговорщиков состоялось в доме де Жарже. Было решено избавиться наконец от Лепитра и отказаться от плана освобождения всей королевской семьи. Все согласились с тем, что сначала нужно помочь бежать королеве: было совершенно очевидно, что именно ей угрожает наибольшая опасность.

В течение нескольких дней заговорщики верили в успех своего нового плана. Поддавшись уговорам золовки и дочери, Мария-Антуанетта согласилась бежать одна… Но вечером накануне побега заболел маленький Людовик — пребывание в средневековой башне подорвало его здоровье. Всю ночь мать и тетка провели у его изголовья. Когда наступило утро, королева поняла, что никогда не сможет купить свою свободу ценой разлуки с сыном. Она знала, что окруженному заботами сестры и тетки мальчику будет хорошо, но сердце ее навсегда осталось бы здесь, в Тампле. Королева написала записку шевалье де Жарже, и он показал ее барону.

«Это была лишь прекрасная мечта, — писала Мария-Антуанетта. — Вы лишний раз доказали, насколько преданы мне. Я бесконечно доверяю вам, но не могу воспользоваться вашим предложением, если мне придется оставить детей. И поверьте мне, я об этом не жалею».

Де Бац вернул записку шевалье, заметив, что руки де Жарже дрожат от волнения.

— И вы собираетесь на этом успокоиться? Вы не будете продолжать борьбу? — спросил барон.

— Нет, мы должны бороться, но я не представляю себе, как обойтись без Лепитра.

— Он наконец выздоровел, этот несчастный? — с презрением поинтересовался де Бац.

— Лепитр в отчаянии. Он страшно сердит на себя за то, что струсил. А последние события только усугубили его страх.

— Я давал ему возможность навсегда избавиться от страха, выехав из страны вместе с королевской семьей. Я даже пообещал ему небольшое состояние. Но этот глупец не пожелал понять, что если он не найдет в себе сил поступать как подобает мужчине в течение нескольких недель, то обречет себя на жизнь в страхе в течение всего того времени, что продержится у власти это правительство. Если, разумеется, он не кончит жизнь на эшафоте. Что вы намерены теперь делать?

— Я собираюсь уехать. Ее величество передала мне через Тулана последнее, что король успел отдать ей перед смертью, — его печать с гербом Франции, обручальное кольцо и маленький пакетик с волосами дофина, принцессы, Мадам Елизаветы и самой королевы, с которым он не расставался с тех пор, как его разлучили с семьей. Я должен отвезти все это в Брюссель и передать графу Ферзену.

Барон нахмурился.

— Ферзену? Почему именно ему?

— Потому что граф всегда поддерживал добрые отношения с графом д'Артуа, которого ценит королева, и не слишком жаловал графа Прованского. Кроме того; мы с ним хорошо знакомы. Я повезу также письма королевы и Мадам Елизаветы. Но в мое отсутствие вы; как и прежде, можете рассчитывать на Тулана.

Жан де Бац молчал. Он не имел ничего против шведа, если не считать того, что имя Ферзена слишком часто связывали с именем королевы. Дело дошло до того, что граф Прованский осмелился потребовать от парижского парламента признания королевских детей незаконнорожденными. Если быть честным до конца, то Жан видел в этом поручении лишь предлог, чтобы сообщить Ферзену новости и, возможно, обратиться к нему за помощью. А ведь куда проще было послать шевалье де Жарже прямиком в Гамм к графу д'Артуа…

— Что ж, мне остается только пожелать вам доброго пути. — Де Бац поднялся. — Госпожа де Жарже едет с вами?

— Нет. Моя жена очень соскучилась по нашей дочери, которая живет сейчас с ее родителями в Ливри. Так что она отправится туда. А что собираетесь делать вы, барон?

— О! Я, как и Тулан, такой же упрямый южанин.

— Вы намерены продолжать? — Глаза де Жарже вспыхнули.

— Разумеется! Я признаю, что невозможно вывезти всю королевскую семью из Тампля сразу, но я не собираюсь отказываться от попыток освободить королеву и Людовика XVII. Этот мальчик — надежда Франции, даже если страна не отдает себе в этом отчета. А вам я желаю счастливого пути. Да помогут вам господь и святой Христофор! Если госпоже, де Жарже понадобится помощь, скажите ей, чтобы она обратилась к вашему соседу Русселю. Он всегда знает, где меня можно найти.

Барон был недоволен. Эта история с кольцом и печатью ему не нравилась. Желание королевы вывезти из Франции свои сокровища казалось ему вполне естественным — их необходимо было оградить от варварства санкюлотов. Но доверять эти вещи Ферзену, который никогда не был особенно дружен с Людовиком XVI, чтобы потом передать их легкомысленному д'Артуа… Такая перспектива не пришлась де Бацу по вкусу. Он считал, что существует гораздо более надежные люди, которые могли бы сохранить сокровища королевы, чтобы впоследствии передать новому законному владельцу — королю.

У Марии-Антуанетты была старшая сестра Мария-Елизавета, женщина очень набожная и мудрая. Она посвятила свою жизнь богу и стала аббатиссой монастыря в Инсбруке. Королева могла бы подумать и о ней. Но нет, совершенно явно, что ее сердце и помыслы устремлены только к Акселю Ферзену, а не к набожной сестре. Впрочем, самым главным оставалось то, что он, барон де Бац, будет знать, где искать реликвии, когда настанет время.

Тем временем обстановка в городе становилась все хуже. Как и опасался де Бац, революционный трибунал под председательством Монтане очень быстро сумел посеять в сердцах страх, и не прошло и нескольких месяцев, как этот страх сменился ужасом. Некий Фукье-Тенвиль большинством голосов был избран общественным обвинителем. Почти мгновенно выяснилось, что ни подлинного правосудия, ни жалости от этого человека ждать не приходится, тем более что он никогда не получал юридического образования.

Пока Конвент занимался созданием этого монстра — революционного трибунала, который вскоре должен был стать главным орудием террора, — в Вандее вспыхнуло восстание. Поводом для бунта стало недовольство жителей всеобщей воинской повинностью, но на самом деле восставшие решили свести счеты с теми, кто осмелился казнить короля и отрицал бога. Впервые в истории крестьяне пришли к своим господам и попросили их возглавить мятеж. Под ружье встали сто тысяч человек, они изгоняли со своих земель представителей Республики, которую считали делом рук сатаны.

На границах дела обстояли немногим лучше. Дюмурье, пригрозивший развернуть свои войска против Коммуны, пойти на Париж и вернуть трон Людовику XVII, проиграл в битве при Неервиндене принцу Кобургскому. После поражения эти двое очень быстро нашли общий язык. И когда Конвент прислал своих комиссаров к Дюмурье, чтобы потребовать у него отчета, тот просто-напросто сдал гонцов австрийцам.

Но вопреки всему и несмотря ни на что, в самом Париже светская жизнь не прекращалась. Ее героями стали видные политические деятели, послы и представители театральных кругов. И все это при небывалой дороговизне продуктов, мыла и свечей. Голод и лишения, как всегда, обрушились на бедняков, пока не коснулись тех, кто мог заплатить. Одной из самых богатых женщин Парижа считалась танцовщица Жюли Каро, супруга знаменитого актера-трагика Тальма. Она не изменила привычке принимать друзей в своем очаровательном особняке, стоящем вдалеке от дороги, в конце тенистой аллеи. Среди завсегдатаев ее салона были самые отъявленные революционеры, но приходили сюда и жирондисты, над головой которых в последнее время начали сгущаться тучи. У Тальма был хлебосольный дом, На стол подавали по нескольку раз за вечер, потому что невозможно было предугадать, когда явится очередная партия гостей, которые запросто заглянули на обед или на ужин. Этот расточительный образ жизни вполне подходил Жюли, которая могла позволить себе тратить весьма внушительные суммы.

Еще совсем недавно, когда Жюли блистала на сцене парижской оперы, злые языки называли ее особой весьма расчетливой. Она никогда не отказывалась принимать знаки внимания поклонников, и несколько любовных романов принесли ей неплохие дивиденды. Среди ее поклонников было немало аристократов, что не мешало Жюли во весь голос заявлять о своей приверженности новым идеям. Эта царица танца и королева удовольствий крепко держалась за свои республиканские взгляды и всегда со страстью защищала их.

За два года до описываемых событий Жюли вышла замуж за известного актера-трагика Тальма, покинула сцену и стала хозяйкой очень популярного салона.

Тальма придерживался еще более радикальных взглядов, чем его жена, особенно когда дело касалось искусства. Вместе со своим другом художником Давидом он настоял на том, чтобы во всех пьесах, в которых он играл, герои были одеты в костюмы, соответствующие эпохе. Именно новые идеи Тальма стали причиной раскола труппы театра «Комеди Франсез» в 1791 году. Он и несколько его товарищей создали свой собственный театр, который получил название «Театр Нации». Тальма очень любил римские трагедии и в тоге Цезаря выглядел настолько величественным, что зрители поневоле задавались вопросом, действительно ли великий Тальма — сын простого дантиста?

Через несколько дней после свадьбы Жюли, которая была старше своего супруга на семь лет, родила ему близнецов. Мальчиков назвали Кастор и Поллукс, в лучших традициях современников Виргилия и Горация.

На смену суровой зиме пришел апрель, прохладный, но солнечный. Как-то вечером де Бац, сдвинув шляпу на ухо и небрежно помахивая тростью, неторопливым шагом направлялся к особняку семейства Тальма. Он познакомился с трагиком около двух лет назад в кафе «Корацца» — барона представил депутат-священник Жюльен Тулузский, большой поклонник Жюли Каро и завсегдатай ее вечеров. Де Бац и Тальма понравились друг другу, потому что у них оказались одинаковые литературные вкусы. Жан, любивший театр, восхищался игрой Тальма, а еще больше его попытками смахнуть пыль с репертуара французской театральной сцены и освободить ее от рутины. К тому же они оба часто бывали в Англии, где у них остались друзья, и оба высоко ценили Шекспира.

В свое время молодой Франсуа-Жозеф Тальма, окончив школу, отправился в Лондон к своему отцу, хирургу-дантисту, чтобы научиться ремеслу. Но вид челюстей жителей английской столицы только лишний раз убедил молодого человека в том, что его истинное призвание — это театр. Свою карьеру Тальма начал во Франции и очень быстро стал одним из самых известных актеров. Для де Баца общение с этим образованным человеком, не лишенным чувства юмора, являлось некой отдушиной в его полной опасностей жизни заговорщика, о которой актер даже не подозревал.

Зная о республиканских взглядах Жюли, которые ее супруг полностью разделял, де Бац старался никоим образом не посвящать Тальма в свою тайную деятельность. И этим вечером он шел на ужин к другу, просто чтобы немного расслабиться, насладиться игрой ума, выпить хорошего вина и вкусно поесть, обсуждая все сразу и ничего конкретно. Барон отлично понимал, что встретит там не менее полудюжины жирондистов и это позволит ему узнать последние новости из Конвента.

Де Бац уже вошел во двор элегантного особняка, когда заметил, что сам хозяин дома идет впереди него. Он уже было собрался окликнуть Тальма, когда тот, опасливо покосившись на освещенные окна дома, словно опасаясь, что его могут увидеть, быстро свернул налево к кухне. Заинтригованный Жан на цыпочках подошел к низкому окну и заглянул внутрь, но стекла запотели, и барон ничего не смог разглядеть. Недолго думая, он толкнул дверь и вошел в кухню.

При виде открывшейся перед ним сцены де Бац улыбнулся. Крупная, полнотелая женщина с седыми волосами, выбивающимися из-под белоснежного чепца, только что сняла с трагика плащ и усаживала его в кресло поближе к камину. На огне кипел котелок, распространяя головокружительный аромат.

— Это куриный бульон, мой цыпленочек, — проворковала кухарка как раз в тот момент, когда де Бац появился на пороге. — Сейчас я вам налью полную чашку… А вам что здесь нужно?

Последняя фраза определенно относилась к барону. Тот улыбнулся, снял шляпу и поклонился.

— Я хотел бы поговорить с господином Тальма, — сказал он, не боясь, что ему напомнят о правилах революционного этикета в этой сверкающей чистотой кухне с начищенными медными кастрюлями и сковородами, бело-голубой фаянсовой посудой и отполированными старинными шкафами. Здесь все напоминало о прежнем режиме и старых добрых мирных временах. — Я увидел, что господин Тальма идет впереди меня, и решил его догнать.

— Ни на минуту не могут оставить человека в покое! — проворчала кухарка. — Ну что за люди, а? Он приходит сюда после репетиций, чтобы отдохнуть и побыть в одиночестве, а не толкаться в этой толпе, что осаждает его сутки напролет. В этом доме только я забочусь о его здоровье!

— Тогда прошу простить меня за то, что я ворвался к вам. Я немедленно уйду…

— Не стоит, мой дорогой барон! — со смехом остановил его Тальма. — У Кунегонды только вид свирепый, но она не кусается. А я в действительности иногда захожу сюда в поисках покоя. Именно в этом кресле я, как правило, учу роли. Садитесь рядом со мной и выпейте вина.

— А почему бы ему тоже не выпить чашку бульона? — вмешалась Кунегонда, очарованная улыбкой де Баца и приветливым взглядом его карих глаз.

— Отличная мысль! Сегодня вечером совсем не жарко, — с готовностью согласился де Бац. — И ваш бульон так хорошо пахнет!

Не прошло и минуты, как мужчины получили по чашке восхитительного куриного бульона, который даже умирающего поставил бы на ноги. Какое-то время Жан молчал, наслаждаясь покоем и тишиной. Кунегонда явно была на своей кухне полновластной хозяйкой — даже ее кровать стояла здесь же, как это бывает в деревнях. В глубине комнаты находилась массивная дверь, выходившая в другое помещение. Там стоял гвалт, все время сновали слуги с подносами, компотницами и корзинками с хлебом, предназначенными для гостей. Шум из столовой доносился даже в убежище Кунегонды.

— Судя по всему, сегодня у вас собралась целая толпа, мой друг, — заметил де Бац, принимая вторую чашку бульона из рук кухарки.

— Как будто вы не знаете, что это повторяется почти каждый вечер. Но должен признать, что сегодня, пожалуй, гостей больше, чем обычно. Дело в том, что в Конвенте дела наших друзей-жирондистов совсем плохи. Я слышал, что идет речь о создании некоего Комитета общественного спасения, который отберет у Конвента даже ту незначительную власть, которой он пока располагает. Боюсь, что сегодня вечером в моем доме собрались все, кто выступает против этой блестящей идеи, потому-то я и решил укрыться здесь.

— И правильно сделали, мой цыпленочек! — кивнула головой кухарка. — Пусть госпожа Жюли ими занимается. Она это обожает.

— Комитет общественного спасения? — задумчиво повторил де Бац. — Это значит, что у Франции появится многоголовый хозяин, напоминающий Лернейскую гидру или Венецианский совет десяти.

— Венеция — тоже республика, — пожав плечами, вздохнул Тальма. — Но это светлейшая республика, и нашей до нее очень далеко.

— Уже существует Комитет общественной безопасности, который действует против частных лиц и не докладывает об этом Конвенту. А чем займется новый комитет? Тем же самым, я полагаю, только действовать он будет против Конвента. И кто же, интересно, предложил эту новую машину подавления?

— Я не могу сказать точно, но угадать не так уж и сложно. Мне кажется, что за этим проектом стоят Марат, Дантон и Эбер. Если хотите узнать побольше, ступайте в дом — там вам мигом обо всем расскажут.

Тальма не успел договорить, как дверь распахнулась. В кухню вошла сама госпожа Тальма, или «прекрасная Жюли», как называли ее друзья, закутанная в шаль поверх красного атласного платья, оттенявшего ее темные волосы. Хозяйка дома на самом деле вовсе не была красивой — ее портила излишняя худоба. Она казалась костлявой, очень откровенное декольте открывало глубокие впадины над ключицами. И, конечно, следовало бы сказать «гражданка Тальма», потому что вместе с ней в этот уютный уголок ворвались новые правила поведения.

— Я так и думала, что ты здесь! — воскликнула она. — Сегодня вечером все так взволнованы, а ты сидишь у огня и попиваешь свой бульон, как старый крестьянин, вернувшийся с поля! А ты, гражданин Бац, как сюда попал?

— Мы пришли вместе, — ответил де Бац и встал, намереваясь поцеловать ручку хозяйки дома. Но та демонстративно спрятала руки за спину.

— Иногда мне действительно хочется быть старым крестьянином и возвращаться с поля домой, — проворчал Тальма. — Да, собственно, я такой и есть! Я вспахиваю поля великой театральной классики и иногда нуждаюсь в отдыхе.

— А разве я отдыхаю? Я отдаю все свои силы нашим друзьям — и свободе!

— Согласен, свободе других, но только не моей! И в любом случае куда утомительнее работать головой, чем ногами. А ты ведь теперь даже не танцуешь.

— Ты собираешься меня в этом упрекать?!

— Дорогая моя, — вмешался де Бац, который всегда терпеть не мог роль третьего лишнего во время семейных сцен, — я готов последовать за тобой сию же секунду. Но, может быть, мы дадим возможность немного отдохнуть хозяину дома? У него выдался такой трудный день…

— Ни в коем случае! Он тоже должен идти. Там собрались все наши друзья — Кондорсе, Верньо, Бриссо, Ролан… Скоро должен приехать Давид и, возможно, госпожа Ролан.

— Женщина в твоем королевстве? Да еще такая женщина? Вот так новость! — засмеялся Тальма.

И в самом деле, дамы редко осмеливались появляться в салоне бывшей звезды оперы, явно отдававшей предпочтение обществу мужчин. В этом случае Жюли могла не сомневаться, что будет играть главную роль.

— Не будь глупцом! Я никогда не отказываюсь от общества дам, напротив. Просто некоторые выскочки почему-то считают мой дом недостойным их присутствия. К счастью, не все придерживаются такого мнения. Сегодня, например, нас собирается посетить мисс Адамс.

Де Бац, допивавший бульон, подавился и закашлялся.

— Мисс Адамс? — переспросил он, когда к нему вернулась способность говорить: Кунегонда изо всех сил стукнула его по спине, словно выбивала ковер. — Что еще за мисс Адамс?

— Лаура Адамс, — любезно ответила Жюли, которая умела быть очаровательной. — Это молодая американка, которой я сдала один из моих домов. Она родом из Бостона, но в Париж приехала из Бретани, где ей пришлось улаживать семейные дела. Она приходилась родственницей бедному адмиралу Джону Поль-Джонсу, которого мы потеряли в прошлом году…

Это казалось Жану невероятным, но сомнений быть не могло: в конце концов, он сам выдумал эту Лауру Адамс — племянницу знаменитого адмирала.

— Буду счастлив с ней познакомиться! — воскликнул барон. — У меня много друзей среди живущих в Париже американцев, и если эта женщина окажется приятной…

— Приятной? Да она просто очаровательна! — сказал Тальма. — Я видел ее всего один раз, когда она приезжала подписывать договор об аренде, но она нас обворожила — и Жюли, и меня.

— Сгораю от желания присоединиться к сонму обожателей, — улыбнулся Жан, но его глаза оставались холодными.

— Так идемте же! — Жюли властно взяла его под руку.

Тальма пришлось оставить своё кресло у камина, но возможность снова встретиться с красивой американкой несколько улучшила его настроение. А де Бац все никак не мог поверить, что перед ним предстанет именно та женщина, которую он создал прошлым летом словно по мановению волшебной палочки.

Но это и в самом деле оказалась его Лаура, в легком платье из атласа цвета слоновой кости и верхней кофточке, так называемом «пьеро» нежного зеленого оттенка с длинными рукавами и манжетами из органди. Сидя на небольшом диванчике с бокалом шампанского в руке, Лаура Адамс весело разговаривала с очень красивым молодым человеком, которого де Бац знал в лицо, как, впрочем, и весь Париж. Это был известный тенор Жан Эллевью, от которого женщины буквально сходили с ума — и не без причины. Певец обладал сложением Адониса, великолепными золотистыми волосами, правильными чертами лица, обворожительной улыбкой и невероятно синими глазами, взгляд которых завораживал. Эллевью дружил с Мари, и в те времена, когда молодая женщина еще выступала на сцене в «Итальянской опере», они часто играли в одних и тех же спектаклях.

Когда де Бац вошел в гостиную, ему показалось, что известный сердцеед испытывает свои чары на Лауре, и это сразу же испортило ему настроение. Поэтому, когда Жюли подвела его к молодой женщине, чтобы представить, он ограничился сухим кивком и довольно холодно произнес:

— О, я уже имел честь встречать мисс Адамс! У нас есть общие друзья, но я полагал, что она уже вернулась в Соединенные Штаты.

Если Жан хотел поставить Лауру в неловкое положение, то ему это не удалось. Ее глаза заблестели, щеки вспыхнули румянцем — но не от стыда, а от удовольствия.

— Как вы строги со мной, дорогой барон! — воскликнула она по-английски и протянула ему руку для поцелуя. — Вы же отлично знаете, что я вовсе не собиралась возвращаться в страну, где мне нечего делать. Как поживает Мари?

— Хорошо. Я и не думал, что вы еще помните о ней… вообще о нас.

— У меня великолепная память. Я как раз собиралась навестить ее. Но я совсем недавно в Париже и едва успела устроиться.

— Вам следовало бы говорить по-французски, — вмешался Тальма, сам отлично владевший языком Шекспира. — Зачем привлекать к себе излишнее внимание? Кстати, если судить по тому шуму, что доносится из столовой, все гости уже там. Почему вы не присоединились к ним?

— Именно потому, что они слишком много кричат! — ответил тенор с легкой гримасой. — И я был счастлив поговорить немного с мисс Лаурой. Тем более что я не смогу остаться ужинать, поскольку должен вернуться в театр. Как жаль, что вы испортили мне последние мгновения перед уходом…

— Не стоит ни о чем сожалеть! — рассмеялась Лаура. — Лучше навестите меня. Я живу на улице Монблан, номер сорок четыре, — добавила она, не сводя глаз с де Баца. — Я еще не устроилась как следует, поэтому никуда не выхожу.

— От такого приглашения я ни за что не откажусь! — воскликнул Эллевью.

Барон ограничился лишь суховатым поклоном.

— Могу я сопровождать вас к столу, мисс? — спросил он. — Прошу прощения, но я зашла всего лишь на минуту к госпоже Тальма. Здесь и в самом деле так шумно, а я ничего не понимаю во французской политике. Если позволите, я хотела бы уехать.

Прекрасная Жюли не стала ее удерживать — самой ей не терпелось оказаться за столом, где под устрицы и другие морские закуски шел жаркий спор об этом новом Комитете общественного спасения, у которого явно было не слишком много сторонников. Доверив Лауру мужу и поручив ему усадить молодую женщину в экипаж, она подала де Бацу руку, украшенную широкими золотыми браслетами, и отправилась с ним в зал, где проходило пиршество.

— Вы непременно должны высказаться, барон! Нам необходимо мнение стороннего наблюдателя.

— Неужели вы и вправду считаете меня таковым? — нахмурился де Бац. — Я гасконец, моя дорогая, а гасконцы никогда не стоят в стороне от схватки. У нас считают делом чести принять какую-то сторону и защищать ее до конца. Боюсь, я только внесу лишнюю сумятицу…

— А вдруг это меня развлечет? Так, значит, вы никогда не меняете убеждений?

— Никогда! Так поступали еще мои предки. Девиз моей семьи «In omni modo fidelis!» А это значит…

— «Верен всегда и во всем!» Звучит красиво… Но мы с вами совершенно забыли о новом гражданском кодексе и болтаем так, словно оказались в Версале.

Де Бац склонился перед хозяйкой дома в шутливом поклоне:

— Окажешь ли ты мне честь, гражданка Тальма, и позволишь ли сопровождать тебя на республиканскую пирушку?

Жюли рассмеялась, и они вместе вошли в столовую.

Тем временем Тальма проводил Лауру до маленького элегантного кабриолета, который она оставила в конце аллеи, где стояли экипажи остальных гостей. С козел спрыгнул кучер, чтобы открыть перед ней дверцу. Лаура подала руку Тальма, и тот почтительно поцеловал ее.

— Мы возвращаемся, Жуан! — сказала она кучеру.

Когда кабриолет отъехал, Тальма торопливо зашагал в сторону кухни, где его ждала верная Кунегонда. У него в доме было и в самом деле слишком шумно, а он не хотел сорвать себе голос, пытаясь перекричать гостей. Кстати, о голосе… Тальма вспомнил, что почувствовал легкую хрипотцу, когда читал монолог из «Карла IX». Войдя на кухню, он попросил Кунегонду приготовить ему гоголь-моголь.

— Сию секунду, мой ягненочек, — тут же отозвалась старая кухарка. — Ничто так не помогает сохранить голос!

Те, кто собрался в элегантной столовой Жюли вокруг длинного стола, украшенного цветами и канделябрами, где розовые свечи тоже, кажется, роняли восковые слезы, весьма вероятно тоже нуждались в старом, добром средстве для голоса, потому что все старались перекричать друг друга. После того как вниманию Конвента был предложен проект создания Комитета общественного спасения, страсти не утихали. Вот и сейчас каждый пытался высказать свою точку зрения хозяйке дома.

— Я им сказал, что их проект опасен! — гремел Бюзо. — Потому что таким образом группка привилегированных лиц получает те же права, что и Национальное собрание. Этот будущий комитет будет обладать законодательным правом, и написанные им законы никто не сможет отменить. На что Марат ответил мне…

Дальше де Бац не слушал. Он молчал, хотя его громовому голосу повиновались солдаты во время сражений. Все его мысли были заняты Лаурой. Он сердился на нее и радовался, что она жива. И эта радость оказалась настолько сильной, настолько искренней, что удивила самого Жана. Как давно Лаура в Париже? И каким образом она оказалась в этом салоне — такая элегантная, надушенная, причесанная? Ведь здесь ей совершенно было нечего делать… Или ей просто нравится пользоваться статусом богатой иностранки? Дом в таком районе, пусть даже снятый внаем, стоил дорого, экипаж и платья тоже. А на шее и запястьях Лауры он увидел потрясающие камеи в оправе из сверкающих бриллиантов. Кто все это оплачивает? Вне всякого сомнения, мужчина. Но кто именно? Впервые в своей жизни Жан испытал странное чувство, горькое и в высшей степени неприятное, которому он никак не мог подобрать определения. Впрочем, любая женщина подсказала бы ему, что это ревность, хотя барон вряд ли легко бы с этим согласился.

Несмотря на жаркие дискуссии за столом, Жюли обратила внимание на странное поведение своего гостя.

— Что с тобой случилось, гражданин? Ты молчишь, ничего не ешь, не пьешь… У тебя такой вид, словно ты пребываешь вдалеке от нас. Тебя не интересует наш разговор?

— Напротив, мне очень интересно. Более того, меня эта ситуация чрезвычайно беспокоит. Я боюсь, что твоим… нашим друзьям грозит большая опасность. На площадях и в кафе уже поговаривают о том, что Робеспьер, Дантон, Марат и другие хотят избавиться от жирондистов.

— Это ясно, но жирондисты сумеют себя защитить, — пылко возразила Жюли. — И Тальма будет с ними! Да, кстати, а где же он?

— Кажется, он отправился провожать мисс Адамс.

— Что-то он задерживается! Это совершенно неприлично — гости его ждут, должен приехать Давид… Если Тальма его не встретит, он будет очень недоволен.

Жюли казалась искренне обеспокоенной, и де Бац ее хорошо понимал. Он лишь мельком видел творца «Клятвы Горациев» и «Клятвы в зале для игры в мяч», но ему хватило и этой мимолетной встречи, чтобы заметить гордость, граничащую с высокомерием, и мстительный характер. С этим человеком явно нелегко было иметь дело. И хотя Давид был близким другом семьи Тальма и вдохновителем его костюмной революции, это ничего не меняло. При каждом визите его должен был ожидать достойный прием.

— Успокойся, — сказал барон. — Я схожу за твоим мужем.

Это было очень удобным предлогом, чтобы незаметно покинуть шумный дом. Проходя через вестибюль, барон взял шляпу, плащ и трость и отправился на кухню. Именно там он, как и ожидал, и нашел великого трагика — тот сидел в кресле с шалью на плечах и с наслаждением ел гоголь-моголь. Появление де Баца заставило Тальма вопросительно поднять брови:

— Она меня ищет?

— Да. Жюли сказала, что Давид должен появиться с минуты на минуту и что, если вы лично его не встретите…

— Господи, я о нем совершенно забыл! Давид — мой друг, я восхищаюсь его великим талантом, но было бы куда легче, если бы он не считал себя Юпитером. Придется идти! — добавил он, возвращая шаль и чашку Кунегонде.

— Я, с вашего позволения, не вернусь. Я зашел на минутку: у меня дела с Ле Культе, которого вы знаете. Передайте мои извинения вашей очаровательной супруге и поторопитесь. Долг вас зовет! Надеюсь, мы с вами скоро увидимся.

Барон пошел прочь, а несчастный Тальма, тяжело вздыхая, побрел к ярко освещенному дому. И вовремя! Когда де Бац проходил по аллее, навстречу ему попался мужчина, двигавшийся с торжественностью римского патриция. Он высоко нес свою красивую голову, которую несколько портили излишне пухлые губы. Длинный нос и внушительный подбородок придавали его лицу брезгливое выражение. Холодные глаза смотрели пристально и высокомерно, но взгляд художника лишь мельком скользнул по фигуре Жана, словно мимо него проползла букашка, не заслуживавшая внимания.

Ответив Давиду не менее презрительным взглядом, барон демонстративно пожал плечами, надеясь, что художник потребует объяснений. Хорошая ссора, а может быть, и славная дуэль исправили бы настроение Жана. Впрочем, он сразу понял, что перед ним лишь подделка под благородного римлянина. Давид явно никогда не держал в руках ничего, кроме кисти, хотя барон не мог не признать, что порой в его работах мелькала искра гениальности. Было бы досадно лишить искусство Франции такого человека. Спустя минуту барон уже сел на лошадь и пустил ее галопом, стремясь оказаться как можно дальше от дома Тальма.

Однако далеко он не уехал. Элегантная улица Монблан располагалась совсем близко, а де Бац понимал, что не уснет, пока не выяснит все до конца с бывшей маркизой де Понталек. Не прошло и нескольких минут, как он уже стоял перед дверью ее дома.

Особняк с небольшим садиком поражал скромными размерами, особенно по сравнению с монументальным дворцом Неккера, расположившимся по соседству. С другой стороны от дома Лауры стоял дом, в котором умер Мирабо. Сразу после смерти улицу назвали его именем, а дом украсила мемориальная доска из черного мрамора, на которой по просьбе Тальма поэт Шенье попросил выгравировать следующие строки:

Душа Мирабо здесь отошла в мир иной.

Плачьте, свободные люди! Тираны, трепещите!

Времена изменились, как и образ трибуна в глазах народа. Мемориальную доску сняли, а улицу назвали в честь альпийского пика, в чистоте которого можно было не сомневаться — чего нельзя было сказать о Мирабо.

Что же касается жилища мисс Адамс, то оно выглядело совсем простым. Единственным украшением двухэтажного строения были лепные карнизы вокруг окон и маска над дверью; во дворе с трудом поместились бы две кареты. У ворот висел большой колокол, в который де Бац и позвонил, не слезая с седла.

Несколько минут ожидания, потом по плитам двора раздались шаги, и наконец весьма нелюбезный голос осведомился, кто это явился в такое время.

— Еще не так поздно, — сухо ответил барон. — И мисс Адамс, которую я совсем недавно видел на ужине у Тальма и которая только что вернулась, наверняка сможет меня принять.

— Возможно, вы правы, но вы так и не назвали своего имени.

Барон соскочил с лошади.

— Жан де Бац, — представился он, не желая упоминать свой титул. — Что-то подсказывает мне, что мисс Адамс ждет моего визита…

Доказательство своей правоты он получил мгновенно. Калитка распахнулась, и перед ним предстал высокий и сильный мужчина с одной рукой, одетый в строгий костюм мажордома. В единственной руке он держал внушительных размеров кочергу, которая наверняка служила ему достойным оружием. Его серые глаза холодно глядели на нежданного гостя.

— Мисс Адамс и в самом деле ждет вас, — медленно сказал он.

Жан сразу сообразил, с кем имеет дело.

— Вы Жоэль Жуан, верно? Питу мне о вас рассказывал.

— Этот человек — наш друг. Входите же, а я займусь вашей лошадью. Мисс Адамс в музыкальном салоне, вторая дверь слева в вестибюле.

Де Бац без труда нашел музыкальный салон, тихонько постучал и вошел в комнату, которая была обязана своим названием огромной позолоченной арфе, стоящей возле табурета, обитого зеленым шелком. Над дверью лепные музыкальные инструменты были собраны в букеты и перевязаны лентами. Лаура сидела на низенькой скамеечке у камина, опершись подбородком на руки. Она была одета в домашнее платье из белой шерсти, простое, словно наряд послушницы. Она не встала, чтобы встретить гостя, а лишь кивком головы указала ему на большое уютное кресло напротив:

— Садитесь здесь. Нам сейчас принесут кофе.

Но де Бац не спешил садиться. Некоторое время он молча разглядывал комнату — маленькую, но очаровательную, украшенную деревянной резьбой нежно-зеленого цвета с легкой позолотой, с тяжелыми бархатными портьерами цвета слоновой кости и затянутой шелком мебелью.

— Вы хорошо устроились, — наконец сурово заметил он. — И кто же за это платит?

От намеренного оскорбления глубокие черные глаза вспыхнули, но Лаура не дрогнула.

— Я плачу за все сама. Вы ведь в моем доме, не так ли?

— Вы разбогатели?

— Это слишком громкое слово. Скажем так — я вернула себе некоторое имущество. Но если вы все же сядете в это кресло у огня и перестанете ходить по комнате и разглядывать каждую вещь, как оценщик перед аукционом, то я смогу объяснить вам то, чего вы, возможно, не понимаете.

Жан решился наконец взглянуть на молодую женщину. Лаура не опустила глаз, и его удивила суровость ее взгляда, учитывая ту легкость, с которой она произносила слова. Барон медленно подошел к креслу и сел. В это мгновение вошла Бина с подносом, на котором стояли чашки и кофейник. Она поставила все на небольшой столик между бароном и Лаурой.

Де Бац с интересом разглядывал служанку.

— Если я не ошибаюсь, эта юная особа была вашей… Я хотел сказать, была горничной госпожи де Понталек?

— Вы не ошибаетесь. Это и в самом деле Бина. Она на этот раз, надеюсь, окончательно, приняла мою сторону. Спасибо, Бина, я разолью сама, — сказала Лаура, вставая.

В воздухе распространился божественный аромат отличного кофе. Первую чашку барон выпил с видимым удовольствием.

— Так объясните же мне все, наконец! — вздохнул он. — Я действительно уже ничего не понимаю.

— О, моя история совсем проста. Скажем так, мне очень повезло. Но сначала расскажите мне, как поживает Питу. Надеюсь, он смог вернуться в Париж и без проблем добрался до вас.

На этот раз барон не смог удержаться от улыбки. Ему было трудно понять, раздражает его эта женщина или очаровывает.

— Хорошо, что вы начали с него. Другая бы на вашем месте поинтересовалась судьбой голубого бриллианта.

— Бриллиант — всего лишь камень, а у Питу золотое сердце. Это не имеет цены.

— Могу вас успокоить, все прошло хорошо. Питу вернулся на свою службу, но он практически не может выходить из дома. И потом, он очень несчастен…

— Надеюсь, не из-за меня?

— А из-за кого же еще? Мне стоило, немалого труда удержать его от возвращения в Бретань. Он был убежден, что вам там грозит постоянная опасность.

Лаура некоторое время молча смотрела в огонь, а когда заговорила, голос ее звучал как-то странно. Слишком ровно и спокойно.

— Пока будет жив Жосс де Понталек, мне всегда будет угрожать опасность. Но, в конце концов, это всего лишь правила игры. Я ненавижу его с той же силой, с какой когда-то любила. Либо он, либо я, нам двоим нет места на этой земле.

— Из-за того, что он женился на вашей матери?

— Нет. Из-за того, что он ее убил. А теперь выслушайте меня.

Когда Лаура расставалась с Питу в Канкале и уверяла его, что остается лишь затем, чтобы вырвать Жуана из ада, в котором тот живет после страшного ранения и краха своих надежд, она говорила совершенно искренне. Но как только корабль, увозивший ее друга на остров Джерси, скрылся из вида, молодая женщина поняла, что ее остановило и другое. Всем своим существом она противилась браку матери и Жосса де Понталека. Лаура никогда не была близка с матерью и теперь не сердилась на нее, а боялась за ее жизнь. Она помнила, каким очаровательным может быть маркиз де Понталек, когда это ему выгодно, и знала, что он никогда ничего не делает просто так. А на этот раз его цель была очевидна. Он вознамерился завладеть имуществом Лодренов, которое осталось в целости и сохранности, потому что новая маркиза де Понталек за последние годы ни разу не покидала Францию. Поместья, торговый дом — все было в ее руках. Лаура понимала, что для Жосса оказалось совсем нетрудно соблазнить женщину, ничего не видевшую в жизни, кроме тяжелой работы, которую она взвалила на свои плечи, чтобы забыть о печали, овладевшей ею после смерти любимого мужа, а потом и гибели сына.

На следующий день после отъезда Питу Лаура обратилась к Жуану:

— Я должна вернуться в Сен-Мало. Вы поедете со мной?

— Я пойду туда, куда пойдете вы. Впрочем, я не сомневался, что вы мне это предложите.

И они уехали на повозке торговца устрицами, того самого, что привез Лауру и Питу в Канкаль. В Сен-Мало Лаура сразу зарегистрировала свой американский паспорт. Предлогом для пребывания во Франции мисс Адамс, дочери свободных Соединенных Штатов Америки, стал поиск бретонских корней, о которых ей рассказывали еще в Бостоне, когда она была ребенком. А поскольку ее сопровождал герой битвы при Вальми, местные власти ни в чем не заподозрили молодую американку.

Лаура и Жуан поселились в таверне «Веселая треска», расположенной поблизости от дома де Лодренов. Лаура не боялась, что ее кто-нибудь узнает: детство она провела в Ля-Лодренэ и в Комере, а потом ее увезли в Париж, где она вышла замуж за Жосса де Понталека.

— Окна комнаты Лауры выходили на улицу, так что она могла постоянно наблюдать за дверью родительского дома. Первые два дня из особняка практически никто не выходил, но потом Жоэль Жуан, у которого не было причин прятаться, сумел перехватить Бину и привести девушку к ее бывшей хозяйке. Это не составило для него никакого труда. Юная бретонка уже давно была влюблена в него. Около года она ничего не знала о его судьбе, а когда увидела на улице, пусть и без одной руки, то радости ее не было границ. Да, Бина отлично знала о тех чувствах, что Жуан питал к ее хозяйке, но девушка всегда была непритязательной и довольствовалась малым. Ей хватало и того, что она живет рядом с ним, надеясь, что когда-нибудь он заметит, насколько она очаровательна. Бина думала, что Жоэль погиб, поэтому, когда он предстал, живехонький, перед ней, она готова была последовать за ним на край света. Пусть ей предстояло всего лишь дойти до таверны и поговорить с мисс Адамс, это все равно было для нее счастьем.

Рассказ Бины встревожил Лауру. Оказалось, что накануне, когда Мария возвращалась одна из Ля-Лодренэ, ее легкую коляску остановили какие-то бандиты. Не слишком церемонясь, они выволокли женщину из экипажа и посоветовали ей побыстрее убраться из города, если она не хочет посмотреть, как два ее корабля, пришвартованные в гавани, все склады и городской дом погибнут в огне.

— Госпожа Мария не из пугливых; да вы и сами это знаете, мадемуазель Анна-Лаура. — Бина никак не могла привыкнуть называть молодую женщину иначе. — Но когда вернулся господин маркиз, он устроил настоящую истерику. Кричал, что опасность слишком велика, и убеждал госпожу на время отойти от дел, поручив все добрейшему господину Беде. Вы его знаете — он являлся правой рукой госпожи после смерти вашего батюшки.

— И моя мать согласилась? — удивилась Лаура, которой эта история с нападением кое-что напомнила. — Это на нее совсем не похоже.

— Я думаю, госпожа и в самом деле перепугалась. И потом, господин маркиз твердо стоял на своем. Он говорил, что либо отвезет госпожу на остров Джерси, либо бросит ее здесь одну и уедет к брату короля графу Прованскому, который сейчас в Германии, чтобы послужить доброму делу. Господин маркиз заверил госпожу, что если она согласится, то он будет часто приезжать к ней на остров Джерси. Он еще добавил, что тогда ему не придется беспокоиться о той, кто для него дороже всех сокровищ мира…

— Скажи-ка мне, Бина, — вмешался Жуан, — откуда ты так много знаешь? Полагаю, что ты не забыла свою привычку подслушивать под дверью и подсматривать в замочные скважины!

— Когда любишь людей, они тебе интересны, — запротестовала обиженная девушка.

— Сейчас эта привычка нам на руку, — твердо сказала Лаура. — Продолжай, Бина.

— Ну… Больше-то мне особо рассказывать нечего. Прошлой ночью они оба покинули дом и ушли пешком, чтобы сесть на корабль, который господин маркиз приказал для них приготовить. Только вот не знаю где.

— То есть как не знаешь?! — рявкнул Жуан.

— А ты решил, что они взяли и все мне выложили! — воскликнула Бина. — Скажи спасибо, что я знаю хотя бы это!

Весть о бегстве матери поразила Лауру. Как она могла так поддаться влиянию Понталека, покорно соглашаясь на любые его решения? Как могла бросить все, что составляло смысл ее жизни? Неужели Мария не понимала, что, хотя остров Джерси совсем рядом, она все равно станет эмигранткой, чье имущество автоматически по закону подлежит конфискации? И еще более непонятной была игра, которую вел де Понталек. Он так жаждал богатства, но каким образом он намеревался прибрать его к рукам? Разумеется, работяга Эрве Беде, отлично знавший все, что происходило в торговом доме де Лодренов, был воплощением честности и мог вполне успешно вести дела в ее отсутствие. Но что-то в этом плане ускользало от понимания Лауры… Возможно, Понталек — она даже не могла больше называть бывшего мужа по имени — как-то связан с новыми властями? Де Бац давно рассказал ей о том, что граф Прованский поддерживает тайные связи с некоторыми депутатами Конвента. Недаром Мария-Антуанетта называла его Каином! Агенты этого пронырливого лиса, готового на все, даже на преступление, только бы завладеть короной, наверняка не обделяют своим вниманием новую власть. А уж в том, что Понталек способен на любое преступление, она не сомневалась…

— Что будем делать? — спросил Жоэль, когда Бина вернулась в дом. — Поплывем на Джерси?

— Да, конечно. Я должна увидеться с матерью, но, полагаю, это потребует некоторой подготовки.

— Тогда, возможно, нам следует вернуться в Канкаль? Оттуда нам легче будет добраться до Джерси, чем отсюда.

— Вне всякого сомнения. Отправимся завтра с утра.

— А почему не прямо сейчас?

— Я хочу попытаться поговорить с господином Беде. Когда я была ребенком, он очень по-доброму ко мне относился. Кстати, именно он занимался выплатой моего приданого. И я надеюсь, что он поможет мне разобраться в ситуации.

— А если он вас узнает?

— Он умеет хранить секреты лучше, чем Бина. Я ему полностью доверяю.

Но где-то в небесных скрижалях было записано, что Лауре не суждено увидеться с господином Беде и уехать в Канкаль. В ту самую минуту, когда она выходила из таверны, чтобы отправиться в порт, на улице показался странный кортеж. Любопытные толпились вокруг двух рыбаков, которые несли чье-то завернутое в одеяло тело на наспех сколоченных носилках. Толпа остановилась у дома Лодренов, и один из муниципалов, сопровождавших кортеж, постучал в дверь. Неясное предчувствие заставило Лауру кинуться в толпу. Жуан последовал за ней.

— Что происходит? — властно спросил он. — Это госпожа… то есть, я хотел сказать, гражданка Лодрен. Рыбак из Ротенеф нашел ее на скалах. Он подумал, что ее принесло приливом.

— Она мертва? — безжизненным голосом спросила Лаура.

— Нет… Но лучше бы ей было умереть! И как она оказалась там, мокрая, в разорванной одежде?

— Лодренша хотела бежать, но ей это не удалось! — раздался злорадный голос из толпы.

— Бежать? Да это на нее совсем не похоже! Это не женщина, кремень, настоящая бретонка! Ее надо было убить, чтобы она забыла о своей торговле, кораблях и о своих людях!

— Кстати, а где ее новый муж?

Именно этот вопрос задавала себе Лаура и боялась, что слишком хорошо знает ответ. Внезапно она приняла решение. Дверь особняка наконец отворилась, и на пороге показались испуганная Бина и еще несколько слуг. Лаура бросилась следом за носилками, прежде чем Жуан успел ее удержать.

— Я иду туда! — бросила она, не оборачиваясь. — Впусти меня, Бина!

Перепуганная девушка стояла с открытым ртом, но тут вмешалась ее мать, которая много лет прислуживала Марии де Лодрен.

— А вы кто такая? Откуда вы знаете мою дочь?

Матюрина была крепким орешком и переняла манеры своей хозяйки. Случалось и так, что верная горничная говорила куда более резко, а ее манеры были еще более властными, чем у ее госпожи.

— Перестань, Матюрина, — сухо оборвала ее Лаура. — Не говори, что ты меня не узнала! Бина и та меня узнала, а ты куда умнее своей дочери. И ради всего святого, не кричи!

В этот момент луч бледного весеннего солнца проник на узкую улицу и озарил лицо молодой женщины. Матюрина охнула, отступила назад и перекрестилась.

— Господь всемогущий! Это невозможно! Мадемуазель…

— Никаких имен! — прошептал Жоэль Жуан. — Идем в дом, там и поговорим.

Он властно отогнал всех любопытных, которые собирались пробраться следом за носилками в дом. Процессия направилась к величественной лестнице из резного дерева, которую венчала носовая фигура с корабля «Фортуна», очищенная от морской соли и блестевшая от воска. Отец Анны-Лауры установил ее здесь как символ счастливой судьбы и богатства.

Бина шла впереди и открывала двери людям, которые несли госпожу де Лодрен. За ними шли Лаура, Матюрина и старые слуги, которые посматривали на молодую госпожу с радостью и опаской, стараясь держаться от нее на некотором расстоянии, словно она была неземным существом, вернувшимся с того света. Все молчали. Были слышны только звуки шагов по паркету и стоны Марии, которую несли в ее спальню.

Устройство комнаты было суровым, величественным, но совершенно не женственным — Мария де Лодрен, став «судовладельцем», довольствовалась тем, что просто заняла спальню мужа. Стараясь не глядеть по сторонам, Лаура щедро отблагодарила мужчин, которые принесли ее мать. Одним из них и был тот рыбак, что нашел Марию на берегу. Мужчины покраснели от удовольствия, когда она дала им немного золота и горячо поблагодарила их, отлично зная, что эти люди спасли ее мать из старой морской солидарности, а не ради наживы.

Потом Лаура вернулась к постели матери. Матюрина и Бина, уложив хозяйку, большими ножницами разрезали на ней порванную и мокрую одежду. У Марии де Лодрен, должно быть, было множество переломов, потому что, несмотря на обморок, она все время стонала и дышала с трудом.

Внешне новая госпожа де Понталек ничем не была похожа на свою дочь. Брюнетка, маленького роста, хрупкого сложения, она при этом обладала врожденной гордостью и сильной волей, что позволяло ей справляться с самыми упрямыми капитанами. Все знали, что Мария де Лодрен умна и справедлива, но если она принимала решение, заставить ее изменить его не представлялось возможным. Несмотря на то, что лицо Марии приобрело суровое выражение из-за привычки распоряжаться, оно сохранило следы красоты, которая расцветает под испанским солнцем, а не среди бретонских туманов. Именно от нее Лаура унаследовала большие черные глаза, такие глубокие и выразительные.

— Что же могло произойти? — все причитала Матюрина, смывая засохшую кровь с многочисленных ран. — А этот прекрасный господин, его где носит?

Вспомнив, кто помогает ей, она подняла на Лауру печальный взгляд.

— Прошу прощения, мадемуазель Анна-Лаура, мне, наверное, не следовало этого говорить…

— Почему? Из-за того лишь, что этот человек был моим мужем, прежде чем стать мужем моей матери? Вы не сможете сказать о нем и сотой доли того плохого, что могла бы сказать я. Я от всей души надеюсь, что он утонул. По всей вероятности, произошло кораблекрушение…

— Море волновалось этой ночью, но не слишком сильно, — раздался голос доктора, которого привел слуга. — И Тюдаль, рыбак, который нашел мадам де Понталек, не видел ни каких следов кораблекрушения. А это по меньшей мере странно, не так ли? Ну что ж, посмотрим, что мы имеем…

Лаура хорошо знала доктора Пельрэна, который лечил членов семьи Лодрен еще до ее появления на свет. Это был старый корабельный врач, он много плавал, много видел и многое запомнил. Из своих путешествий Пельрэн привез обширные познания, которые сослужили ему хорошую службу, когда в тридцать лет он был списан с корабля из-за ранения колена, сделавшего его хромым.

Доктор снял плащ и начал осматривать пациентку, бол не обращая ни на кого внимания. Его короткие, но очень . пальцы пробегали по телу пострадавшей. Чем дольше длился осмотр, тем мрачнее становилось его лицо.

— У нее множественные переломы, но хуже всего то, что вдавлена грудная клетка. Из-за этого она так тяжело и шумно дышит. Может быть, к лучшему, что она без сознания. Я могу только накачать ее опиумом и поставить на место сломанные кости ног. Больше я ничем не в силах ей помочь.

— Вы хотите сказать, что моя мать умрет?

При этих словах доктор Пельрэн поднял голову и в замешательстве посмотрел на юное лицо по другую сторону кровати.

— Малышка Анна-Лаура! — наконец воскликнул он. — Так вы не погибли?!

— Как видите, нет.

— Но ведь именно за вашего мужа госпожа де Лодрен вышла замуж несколько недель назад. Говорили, что вас казнили перед тюрьмой Форс вместе с несчастной принцессой Ламбаль.

— И все-таки я жива… Но я сделала все, чтобы меня сочли мертвой. Особенно это относилось к господину де Понталеку. Он приложил столько усилий к тому, чтобы остаться вдовцом, что я решила доставить ему это удовольствие, — горько пошутила молодая женщина. — Разумеется, я и подумать не могла о том, что он воспользуется случаем и женится на моей матери!

— Он в самом деле пытался вас убить?

— И не однажды.

Доктор Пельрэн пожал плечами.

— Это меня не удивляет. Понталек — дурной человек, во всяком случае, я его всегда таковым считал. Но… в нем столько обаяния, что, несмотря на все мои попытки отговорить вашу мать от этого брака, она осталась глуха к моим словам. Вы же знаете, какой она бывала, если что-то вобьет себе в голову! Кстати, а где же ее супруг?

— Мне известно лишь то, что они вместе с моей матерью отплыли ночью на Джерси, — ответила Лаура. — Возможно, он утонул.

— Вы в это верите? Лаура тяжело вздохнула.

— Хотелось бы верить всей душой, но…

— Я тоже в этом сомневаюсь. Нет сведений ни об одном кораблекрушении в районе между Сен-Мало и Канкалем.

— Тогда скажите мне, как она могла очутиться на берегу в таком состоянии?

Доктор задумчиво покачал головой и снова принялся за работу; Лаура отошла от кровати, чтобы не мешать ему.

Почти целый час ни звука не раздавалось из-за тяжелых пурпурных бархатных занавесок. Иногда Мария тихо стонала, но глаза ее оставались закрытыми, а дыхание становилось все слабее. Когда все было закончено и пациентка перевязана, Пельрэн подошел к Лауре.

— Вы приехали сюда, чтобы официально известить всех о вашем воскрешении?

— Пока еще не знаю. До этого момента я жила под вымышленным именем и пользовалась придуманной биографией.

— Тогда вот вам мой совет — сохраните их. И заставьте ваших слуг молчать.

— За кого вы нас принимаете, доктор? — возмутилась Матюрина.

— Я говорил не о вас. — Пельрэн добродушно похлопал ее по плечу. — Но мадемуазель Анне-Лауре угрожает серьезная опасность… Как вас теперь зовут?

— Я Лаура Адамс, из Бостона, штат Массачусетс.

— Американка? Неплохая идея. Вот и оставайтесь ею до тех пор, пока мы не будем уверены в смерти Понталека.

— Пожалуй, я так и сделаю. Но я останусь здесь до конца, — добавила она, глядя на мать.

— Тогда — двери на замок, моя дорогая девочка! Я не думаю, что это затянется. Утром я снова вас навещу.

— Анна-Лаура…

Голос звучал тихо, но ему удалось прорваться сквозь тревожный сон, в который погрузилась Лаура после полуночи. Она выпрямилась в своем кресле, стоящем у кровати матери, и увидела, что Мария смотрит на нее, чуть повернув голову на подушке. Лаура мгновенно вскочила и опустилась на колени у постели. .

— Матушка! — прошептала она, не чувствуя, что слезы текут у нее по щекам. — Вы меня узнали?

— Мать… всегда узнает… своего ребенка. Даже… такая мать… как я. Мне… хочется… пить…

На столике у кровати в медном чайничке осталось немного липового чая. Лаура добавила в него ложку меда и, подсунув руку под подушку, приподняла больную. Мать показалась ей совсем легкой.

Мария сделала несколько глотков, потом откинулась назад.

— Вы чувствуете себя лучше?

— Нет… Каждый глоток воздуха… дается мне с трудом. У меня… мало времени, дитя мое. Я… слышала ваш разговор… с доктором… но не могла говорить. Теперь я понимаю, что… вышла замуж… за преступника.

— Но где он теперь? Вы потерпели крушение?

— Я… я так не думаю. На корабле мне стало плохо… он дал мне что-то выпить… Очнулась я уже в воде. К счастью, я умею плавать. Мне под руку попалась какая-то доска… за нее я и ухватилась. Было темно… Я ничего не видела… Море разбушевалось, волны становились все выше… Одна из них… и швырнула меня… на камни. О, какая боль! Мне стало… нестерпимо больно… И больше… я ничего… не помню…

— Рыбак нашел вас в Ротенефе. Он вас узнал. Он позвал на помощь, и вас на носилках принесли сюда. Но не было никаких следов кораблекрушения. И никто не знает, где теперь Понталек.

— Он… должен быть… на Джерси. Это монстр, Анна-Лаура! И я… отдала… вас… ему…

— Я найду его, матушка! Я отомщу за нас обеих!

— Не думайте о мести, дитя мое. Подумайте лучше о своей жизни! Выслушайте меня… О боже, дай мне еще немного сил!.. Так вот перед этим… странным браком… я приняла меры предосторожности. Я… кое-что продала… и приобрела золото. Я спрятала все в Комере. Навестите Конана ле Кальве, он отдаст вам все, что я сумела сберечь… на черный день. Я чувствовала, что этот день наступит… Берите все и уезжайте! Не ищите его… Он… всегда окажется сильнее.

— Нет! Ни за что! Клянусь вам, он заплатит за все!

Лаура почти кричала, и ее громкий голос привлек Бину и Матюрину, которых она отправила немного отдохнуть. Вбежав в комнату, они увидели молодую женщину на коленях у кровати матери, которая сжимала ее пальцы в немой мольбе. Служанки остановились на пороге.

— Нет, — еле слышно выдохнула Мария де Лодрен, — пусть его накажет бог. Я скоро умру… и я… не требую… мести…

Лаура увидела в темных глазах матери, так похожих на ее собственные, отчаянную просьбу, и у нее сжалось сердце.

— Боже мой, матушка, неужели вы все еще его любите? После всего, что он с вами сделал?

— Простите, дитя мое… Но… это правда. Мне кажется… что я все еще… люблю его…

— Это были ее последние слова, — со вздохом закончила Лаура. — Рассказ потребовал от моей матери неимоверного напряжения сил. Она задыхалась; незадолго перед приходом доктора Пельрэна у нее горлом хлынула кровь. Конец наступил очень быстро. И я поняла, что мне жаль ее, что моя печаль больше, чем я могла предположить.

Молодая женщина словно заново переживала последние минуты рядом с умирающей матерью, которую она так мало знала.

Де Бац помолчал немного, отдавая дань уважения ее горю, потом негромко спросил:

— И вы сразу же уехали?

— Нет. Пока она оставалась в доме, я не могла уехать: нужно было позаботиться о похоронах. Признаться, я была в растерянности: в Сен-Мало не осталось ни церкви, ни священника, достойного своего сана… И тогда Матюрина передала мне последнюю волю моей матери. Ее завещание меня удивило, но оно было в духе Марии де Лодрен. Так как она не смогла похоронить своего сына Себастьяна, погибшего в Индийском океане, мать завещала, чтобы ее тело опустили в море без всяких церемоний, как тело простого матроса… Жуан отправился в порт вместе с господином Беде, и все было мгновенно улажено. Глубокой ночью рыбацкая лодка вывезла тело моей матери в море. На борту был и священник, переодетый матросом… А на следующее утро я поехала в Комер.

— И вскоре вернулись в Париж. Но ответьте мне, почему вы не приехали прямо к нам? Если бы я вас не встретил сегодня вечером у Тальма, как долго мы бы ничего не знали о вашем возвращении?

— Клянусь, я навестила бы вас очень скоро! Я собиралась в Шаронну на днях. Во-первых, чтобы обнять Мари, а во-вторых, чтобы доверить вам свое небольшое состояние…

Барон рассмеялся.

— Никогда еще женщины не осаждали меня просьбами взять у них деньги! Сначала это предложила мне леди Аткинс, у которой мы должны были встретиться с вами в Лондоне. Она появилась у нас с грудой английского золота, горя желанием спасти королеву. А сегодня вы…

— Прошу вас, помогите мне! — взмолилась Лаура. — Я доверяю только вам.

Де Бац встал и нагнулся к ней, опершись руками о подлокотники кресла, в котором она сидела.

— Тогда зачем все эти уловки? — негромко спросил он своим бархатным, ласкающим голосом. — Почему вы не приехали прямо ко мне?

Он стоял так близко, что Лаура ощутила исходящий от него запах лаванды, кожи и светлого табака. Но она не могла признаться Жану, что ей все труднее становилось находиться в его доме, быть свидетельницей его любви к Мари. Когда она увидела барона у Тальма, ее сердце пропустило удар, а потом запело от радости. Но Жан все повторял свой вопрос, и Лаура смущенно засмеялась, почувствовав себя абсолютной дурочкой.

— Я же вернулась не одна. Я привезла с собой Жуана и Бину. Не могла же я так вас стеснить…

— Это неудачный предлог. Мой дом достаточно велик.

— Ну, хорошо. Все дело в том, что я теперь веду другую войну. Я поклялась покончить с Понталеком и не имею права впутывать вас в это.

— Предлог еще хуже! Неужели вы забыли, что однажды я его уже чуть не убил на дуэли? И что он, будучи агентом графа Прованского, принадлежит к числу моих личных врагов? И могли ли вы не вспомнить о нашем уговоре?

Это было уже слишком. Лаура резким жестом оттолкнула от себя барона и поднялась.

— Я ничего не забыла! Но поскольку теперь у меня появилась новая цель, я забираю у вас право распоряжаться моей жизнью, которое когда-то дала вам. Именно поэтому я решила жить отдельно. Само небо предоставило мне возможность расквитаться с моим врагом. Господин Беде, которому известны все мои секреты, дал мне письмо к своему другу, нотариусу в Париже. Именно он нашел для меня этот дом и познакомил с Жюли Каро. Мы понравились друг другу, а это очень важно для осуществления моего плана.

На мгновение опешив от неожиданной атаки Лауры, де Бац отошел в сторону и прислонился к консоли, сложив руки на груди. Он рассматривал молодую женщину, такую красивую, с великолепными пепельными волосами, свободно распущенными по плечам. Жану вдруг пришло в голову, что Понталека можно понять. Маркиз пытался избавиться от застенчивой, незаметной, серенькой жены, в которой он видел лишь досадное препятствие на пути к богатству. От такой женщины, какой маркиза стала сейчас, Жосс де Понталек потерял бы голову. Когда Анна-Лаура де Понталек получила другое имя и превратилась в свободную американку, это невероятным образом изменило ее. Она расцвела. Элегантная, уверенная в себе, Лаура вполне владела своими чувствами и твердо знала, чего хочет.

Услышав, что Лаура требует вернуть ей право распоряжаться собственной жизнью, де Бац улыбнулся своей странной улыбкой, обнажавшей крепкие белые зубы, но оставлявшей холодными глаза. Он так пристально смотрел на молодую женщину, что она потупилась.

— Я и не собирался посылать вас на смерть, — негромко сказал барон. — Я лишь хотел помочь вам преодолеть то состояние, в котором вы пребывали. Итак, наш договор утратил свою силу… Но не думаете ли вы, что мы все же могли бы работать вместе?

Ответ последовал немедленно:

— Я именно об этом и прошу! Я сняла этот дом лишь для того, чтобы у вас в Париже было лишнее убежище. Ведь ваш дом на улице Менар опечатан, а вы этот квартал… так любите.

Де Бац иронически изогнул бровь, взял Лауру за руку и поцеловал ее ладонь.

— Стало быть, вы сняли этот дом, чтобы принимать меня? В самом деле? Но ведь не меня одного, не правда ли? Я полагаю, что вы оставите немного места для… Эллевью, например?

Выражение нежности на лице Лауры сменилось гневом. Она покраснела и вырвала руку.

— За кого вы меня принимаете?!

— За соблазнительную молодую женщину, которой доставляет удовольствие успех у мужчин, что вполне естественно. Что же касается нашего тенора, то его все считают очаровательным. Вы непременно должны послушать его в спектакле «Алексис или Дезертир». Перед ним невозможно устоять. Во всяком случае, так утверждают дамы…

— Я его слышала и устояла!

— Но мне показалось, что вы были так благосклонны к нему там, у Тальма. И вы его пригласили…

— Во что вы вмешиваетесь? Неужели я лишена права иметь друзей? Я нахожу его талантливым певцом и интересным собеседником, но не более того.

Де Бац издал такой вздох, что наверняка погасил бы все свечи на хрустальной люстре, висевшей над их головами, если бы они были зажжены.

— Какое облегчение слышать это! И не меняйте своего мнения, прошу вас. Иначе вы рискуете ввязаться в ненужную и даже опасную авантюру.

— Опасную? — Лаура пожала плечами. — Откуда вы это взяли?

— Опасность исходит с улицы Луа. Там живет его любовница Клотильда Мафлеруа, танцовщица из оперы. Она очень красива, но невероятно ревнива и мстительна. Эта женщина сходит с ума по своему любовнику, она вполне способна отправить соперницу на эшафот.

— Мне кажется, вы преувеличиваете.

— Ни капельки! Если вы питаете слабость к этому молодому человеку, берегитесь Клотильды. И к тому же мне бы не хотелось, чтобы такая достойная женщина, как вы, играла роль прикрытия.

— Как я должна это понимать?

— Видите ли, моя дорогая, Эллевью влюблен в одну юную даму, которая немного на вас похожа и с которой я знаком. Это Эмилия де Сент-Амарант. Она жена Сартина, сына последнего генерал-лейтенанта полиции. До сентябрьских казней она и ее мать работали в шикарном игорном доме в Пале-Рояле, принадлежавшем некому господину Окану. Он преданный защитник дам де Сент-Амарант. После начала беспорядков они удалились в Сюси, в имение, также принадлежащее Окану. Мне рассказали, что Эллевью частенько туда наведывается. Правда, тайком, после спектакля. Так что одно из двух — либо он пытается, ухаживая за другой женщиной, перенести на нее гнев Клотильды, либо он надеется, соблазнив вас, забыть утонченную Эмилию. Во всяком случае, я вас предупредил!

— Боже, как приятно было слышать все то, что вы мне наговорили, — прошептала Лаура. — Вы любите разочаровывать женщин, не так ли? Там, где вы прошли, иллюзиям больше нет места…

Барон засмеялся, потом взял лицо молодой женщины в ладони и нежно поцеловал в губы.

— Вы мне слишком дороги, чтобы я позволял вам общаться с людьми, вас не достойными…

Не успела Лаура ответить, де Бац исчез, словно его и не было.

Глава VСАПОЖНИК ПО ИМЕНИ СИМОН

14 июня 1793 года на площадке четвертого этажа башни Тампля солдат Национальной гвардии, впервые занявший этот пост, с удивлением оглядывался по сторонам. Часовому казалось, что он попал в потусторонний мир. Но именно здесь жили королева, принцессы и маленький король. Солдат принадлежал к секции Лепелетье. Там его знали под именем Форже. Это был Жан де Бац.

Уже два часа кряду он шагал взад и вперед, положив ружье на плечо, у высоких и узких стеклянных дверей. Белые гофрированные занавески были задернуты и скрывали от него узников. Эти двери отделяли лестницу от прихожей и ее от всех остальных комнат. Ждать оставалось недолго. Вот-вот Форже должен был сменить часового, дежурившего в прихожей. Ожидая своей очереди, он не терял времени даром, запоминая необходимые детали — ширину лестницы, количество стражников, размещенных по всей высоте башни. Барон с досадой отметил про себя, что их стало больше, чем при жизни Людовика XVI. Король доживал свои последние дни, Когда Паллуа, разрушитель Бастилии, воздвиг вокруг старой главной башни монастыря-крепости шестиметровую стену с одной-единственной дверцей, ведущей внутрь.

Барон знал, что первый этаж башни занимают муниципалы, посланные Коммуной следить за пленниками. Они сменялись каждые четыре-пять часов, так как наблюдение должно было вестись непрерывно, днем и ночью. На втором этаже расположились солдаты Национальной гвардии, офицеры занимали угловую башенку. Третий этаж, где когда-то был заключен король со своим верным Клери, теперь пустовал, так как Клери покинул Тампль спустя месяц после казни своего господина. И наконец, на четвертом этаже жили остальные члены королевской семьи — под постоянным присмотром супругов Тизон. Ни для кого не являлось секретом, что эта пара — самые мерзкие шпионы, испытывающие дикую ненависть к своим «подопечным».

Так на что же мог рассчитывать де Бац при сложившихся обстоятельствах? Как это ни покажется странным, на многое.

Главным эвеном разработанного им плана стал его друг Кортей, бакалейщик, который когда-то согласился играть главную роль в похищении короля. Кортей в душе был роялистом и не менял своих убеждений. Он очень рано вошел в Национальную гвардию и благодаря своей воле, чувству справедливости и доброжелательному отношению к людям стал отличным командиром, которого уважали и слушались. Кортей командовал секцией улицы Лепелетье, которой доверили охрану Тампля. Они с де Бацем были старыми друзьями, и именно Кортей внес его в список гвардейцев под именем Форже. Новоявленный солдат Национальной гвардии выглядел настоящим чучелом с длинными усами и белобрысыми волосами, заплетенными в косичку. После зачисления в гвардию Форже с особым рвением выполнял все поручения. Так что барону де Бацу не слишком часто приходилось заглядывать в Шаронну.

Совершенно особым, но не менее ценным звеном плана был гражданин Мишони, бывший продавец прохладительных напитков. Он проявил такую преданность Коммуне, что ему доверили пост управляющего тюрьмами. Чтобы его персонаж выглядел еще более убедительным, он хвастался, что лично присутствовал на всех заседаниях так называемых трибуналов, по приказанию которых людей убивали в сентябре. Ему было пятьдесят восемь лет — на двадцать лет больше, чем его другу Кортею, — и под маской рьяного санкюлота он скрывал свои монархические убеждения и… невероятную жадность к деньгам. Де Бац познакомился с ним у Кортея и понял, что может рассчитывать на него даже больше, чем на бакалейщика.

Имея в своем распоряжении таких людей, барон рассчитывал добиться цели. Несмотря на суровость порядков в Тампле и на то, что Тулан теперь вынужден был скрываться, бегство королевской семьи представлялось ему возможным. Необходимо было только выбрать вечер, когда Кортей и его люди, многие из которых разделяли взгляды своего командира, будут дежурить в Тампле одновременно с Мишони. Управляющий тюрьмами носил еще и титул комиссара, что позволяло ему частенько наведываться в Тампль, не вызывая ни у кого подозрений.

В этот день де Бац вышел из мрачной башни, окрыленный надеждой и снедаемый яростью. Ему все-таки удалось увидеть пленников. Он наблюдал, как королева в траурном черном платье, по-прежнему величественная и прекрасная, но с поседевшими волосами, заставляет читать маленького короля. Мальчик показался барону бледненьким и худым. Мадам Елизавета и ее племянница, закатав рукава, прилежно стирали в тазике тонкое белье, и это потрясло де Баца. Эти молодые женщины не видели в своей жизни ничего, кроме роскошных королевских дворцов, им прислуживали толпы слуг, но они приняли этот страшный поворот колеса фортуны со смирением и покорностью божьей воле. Принцесса Мария-Терезия засмеялась чему-то, и барон вспомнил о Лауре, которая с памятной встречи в Тюильри питала к девочке искреннюю нежность, нежность матери к своему потерянному ребенку…

В течение последних двух месяцев де Бац редко виделся и с Лаурой, и с Мари. Он прилежно исполнял роль солдата Национальной гвардии Форже, что позволяло ему находиться в самом центре заговора. Кортей поселил его в комнатенке рядом со своей лавкой, и оттуда барон продолжал ткать свою паутину, которая вскоре должна была охватить весь Париж. Благодаря большому количеству денег он быстро нашел сочувствующих и даже сообщников в самых различных кругах, начиная с полиции и кончая Коммуной и Конвентом. Не следовало забывать и о молодых дворянах, сгоравших от желания доказать свою преданность престолу. Де Бац очень умело держал всех этих людей на расстоянии друг от друга, за редким исключением, ни один из заговорщиков ничего не знал об остальных.

После неудачной попытки спасти короля де Бац не раз задавал себе вопрос — правильно ли он поступил, когда собрал в заброшенной шахте пятьсот человек? Ведь среди такой толпы легко было затеряться шпиону и предателю. Он спокойно мог ограничиться двадцатью своими единомышленниками. Но тогда барона просто застали врасплох. Никто не мог представить, что казнь состоится так быстро после вынесения приговора…

На этот раз Жан решил действовать очень осторожно, точечными ударами, что требовало минимального количества участников.

Тем временем его подрывная деятельность против Конвента начинала приносить свои плоды. 31 мая Люлье — прокурор-синдик Коммуны и друг барона — пламенной речью заставил присутствующих ополчиться на жирондистов. Собственно, жирондисты были людьми весьма умеренных взглядов, но де Бац не мог им простить, что они проголосовали за смерть короля.

Задача Люлье оказалась не из сложных: незадолго до этого генерал Дюмурье, принадлежавший к жирондистам, окончательно перешел на сторону врагов революции и сдал австрийцам комиссаров Коммуны, присланных к нему с проверкой.

В то же самое время в пригородах действовали умелые ораторы, среди которых были Дантон и Марат, игравшие, не подозревая об этом, на руку барону. В результате толпы разъяренных людей ринулись на штурм Конвента, разместившегося во дворце Тюильри. Жирондисты, преследуемые со всех сторон, бросились в провинции, чтобы поднять тревогу среди сочувствующих им. Между тем по Парижу прокатилась волна арестов. В частности, была взята под стражу и помещена в тюрьму Аббе молодая и очаровательная госпожа Ролан. Барон не любил, когда арестовывали женщин, но именно госпожа Ролан слишком часто повторяла, что ей доставит ни с чем не сравнимое удовольствие наблюдать за тем, как королева будет спускаться все ниже и ниже в ад оскорблений и унижений.

Де Бац знал, как влияют женщины на симпатии или антипатии мужчин. Красивая, образованная, умная, Манон Ролан находилась в самом центре политического олимпа: ее муж, который был намного старше ее, руководил министерством внутренних дел. Манон Ролан завораживала жирондистов; многие из них были влюблены в нее. Она казалась самой себе музой революции, и в ее салоне много говорили о добродетели, о справедливости, о свободе, о стоицизме и Плутархе. Манон Ролан всегда оставалась искренним и непримиримым врагом монархии, даже конституционной. Ее устроило бы только идеальное правительство, состоящее из кристально честных и преданных революции людей. Правительству надлежало следить за добродетелью и достоинством народа, который, по словам госпожи Ролан, «был груб, жесток, необразован и любовался мучениями тех, кто был отдан ему на растерзание».

Де Бац признавал истинное значение госпожи Ролан и, хотя она ему никогда не нравилась, не мог не относиться к ней с уважением. Эта женщина пыталась играть, проиграла, и теперь ей оставалось только дожидаться процесса. Приговор мог быть только один. Ей предстояло подставить свою очаровательную головку на эшафот под нож гильотины, установленной на площади Революции, прямо напротив гротескной статуи Свободы из папье-маше. Эта статуя была водружена на пьедестал, оставшийся от конной статуи Людовика XV. Почти ежедневно Комитет общественного спасения и революционный трибунал отправляли на смерть свои жертвы. Они намеревались возвести террор в ранг правительственной политики. Что ж, тем хуже для тех, кто, пусть даже из самых лучших побуждений, помогал им в этом…

Когда его смена в Тампле кончилась, де Бац отправился в свою секцию Лепелетье. В строю он оказался рядом с Питу, которого Кортей затребовал из секции Лувра как образцового солдата. Но только когда их распустили по домам и они наконец оказались наедине, компаньоны смогли поговорить без помех.

— Ну, что? — спросил Питу, когда они уселись за столик в маленьком кабачке, где почти не было посетителей. — Каковы результаты?

— Все нормально. Нам остается только утрясти кое-какие детали и ждать того времени, когда мы окажемся в Тампле вместе с Мишони. А как у вас идут дела с малышкой Тизон?

Де Бацу при помощи Люлье удалось выяснить, что Коммуна держит под надзором молодую девушку, считая это гарантией верности ее родителей. Содержали ее всего-навсего в старой квартире семейства Тизон, а приглядывали за ней их друг Бурдон и его жена. Этот же самый Бурдон и нашел Тизонам место в Тампле. Барон выяснил, что Бурдоны люди «чистые» и никто не может усомниться в их гражданской благонадежности, однако папаша Бурдон любит хорошее вино, в последнее время ставшее редкостью, особенно для людей небогатых, и хороший табак. А его супруга, слегка покраснев, призналась в слабости к ликерам и конфетам-пралине.

Следуя советам барона, Питу познакомился с папашей Бурдоном в кабачке, завел с ним разговор, дал понять, что у него есть дядя-бакалейщик, и добился-таки приглашения в дом Бурдонов. Несколько дней спустя он появился на пороге с двумя бутылками бургундского из подвалов барона и мешочком пралине из запасов торгового дома Кортея. Молодой солдат Национальной гвардии повел себя очень уважительно по отношению к дамам, тайком бросал восхищенные взгляды на Пьеретту, которая и в самом деле была очаровательна, и дождался приглашения заходить еще.

Через две недели Питу уже был другом дома. Бурдоны даже обмолвились как-то, что считают его отличной партией для Пьеретты. Но не они были ее родителями, и только Тизоны могли решать подобные вопросы. Впрочем, учитывая вздорный характер супругов и их ярость от того, что им не разрешают видеться с дочерью, Бурдоны решили пока не сообщать им о посещениях гражданина Питу. Они еще успеют все обсудить, когда будет покончено с волчицей и ее волчатами!

Услышав вопрос барона, Питу пожал плечами и скорчил гримасу:

— Можно сказать, что в этом отношении все в порядке. Но не буду скрывать от вас: мне бы не хотелось, чтобы мои визиты к ним затянулись. Девушка довольно мила, и я не хочу сеять в ее головке напрасные мечты. Впрочем, я ничего для этого не делаю, а веду себя как добрый старший братец. Зато жена папаши Бурдона, кажется, решила, что я хожу к ним только ради ее прелестей!

— А разве это не так?

— Вы смеетесь надо мной? У нее растут усы!

— Бедный Питу! Но осталось недолго; потерпите еще несколько дней, и вы сможете отправиться к родственникам в провинцию, которые с нетерпением ждут вас. Вам ведь известен наш план?

— Я знаю его наизусть! — заверил барона журналист. — В назначенный день я повезу супругов Бурдон и Пьеретту поесть мороженого и сделать кое-какие покупки в Пале-Рояле. Так как это самое людное место в Париже, нам с Пьереттой будет нетрудно «потеряться». Затем к нам подойдут два гвардейца, арестуют нас и отведут в спокойное место, где мы с Пьереттой проведем всю ночь. На рассвете мы сбежим, но прежде один из наших отправится в Тампль и заявит, что Пьеретта исчезла. Ее родители придут в ужас и покинут башню. Их не будет достаточно долго, чтобы вы могли вывести всю королевскую семью. А кстати, куда вы собираетесь их отвезти?

— Узников будут ждать три кареты — одна на улице Тампль и две на улице Шарло. Королева поедет ко мне в Шаронну, а маленького короля Руссель отвезет в замок, который принадлежит Турзелям. Оттуда его переправят на остров Джерси. Я сам буду сопровождать короля, но сначала отправлю его мать в Голландию к ее сестре Марии Кристине. С ней поедут леди Аткинс и мой друг Ружвиль, с которым вы, кажется, еще незнакомы.

— Тот самый шевалье, что влюблен в Марию-Антуанетту? Так, значит, он не эмигрировал? А по Парижу ходили слухи…

— Эти слухи распространяли наши люди. Когда начался суд над королем, Ружвиля посадили в тюрьму Мадлонетт. Это Мишони сумел вытащить его оттуда. С тех пор он скрывается в Вожираре у своей подруги Софи Дютийель, актрисы. И сгорает от желания быть полезным королеве.

— Остаются принцесса и Мадам Елизавета…

— Они поедут к Лауре в сопровождении маркиза де Лагиша и пробудут в ее доме несколько дней, пока не уляжется шум. Затем они отправятся в Англию через Булонь, где у меня все подготовлено, и поселятся в Кеттерингэм-холле. Леди Аткинс тоже скоро туда вернется.

— Ваш план прекрасен, но вам не кажется, что королева захочет быть рядом с сыном?

— Безусловно, захочет, но я надеюсь, что мне удастся ее убедить. Королю Людовику XVII всего восемь лет, и его необходимо защитить. Он не должен стать заложником государственных интересов Австрии. Остров Джерси неприступен, там его будут защищать и французы и англичане. Если наш план благополучно осуществится, его мать через некоторое время присоединится к нему и станет регентшей.

— Но мальчик еще слишком мал, чтобы жить одному среди мужчин, — неожиданно возразил Питу.

— Госпожа де Турзель и ее дочь Полина также отправятся на Джерси. И разумеется, Мадам Елизавета и Мария-Терезия смогут поехать туда, как только пожелают.

— Ну что ж, вы все продумали, — вздохнул Питу. — Но какова моя роль во всем этом? Я-то что буду делать? Останусь в Париже и стану зятем Тизонов? Прекрасная перспектива!

— Только в том случае, если вы сами этого хотите, — засмеялся де Бац. — Я вам предлагаю дожидаться моего возвращения в Шаронне, играя в карты с Мари и ее двумя телохранителями, Дево и Бире-Тиссо. У Мари нет причин уезжать. И поверьте мне, она будет счастлива, когда избавится наконец от необходимости каждый вечер принимать гостей. По-моему, ее самое горячее желание — это увидеть отъезд леди Аткинс в направлении лондонских туманов.

— Дамы плохо ладят между собой? Я не могу в это поверить. Мари — идеальная хозяйка дома, такая милая, такая любезная, такая гостеприимная…

— Все это так, но англичанка оказалась настоящим завоевателем. Домик в Шаронне не сравнишь с ее английским дворцом. Ей здесь тесно, и она все время дает это понять. Кроме того, леди Аткинс не терпится побежать в Тампль, броситься к ногам королевы и умолять ее величество позволить ей занять ее место.

— Но такое самопожертвование заслуживает уважения, вам не кажется?

— Безусловно. Но, поразмыслив, я отказался от этого замысла. Какой бы хорошей актрисой ни была Шарлотта, у нее ничего не получится. Королева слишком изменилась. В ней появилось что-то… Это не сыграешь. И потом, ее величество не желает покидать своих детей.

Сказав, что Мари мечтает об отъезде леди Аткинс в Англию, де Бац выразился слишком мягко. Несмотря на присущее ей терпение и доброе сердце, Мари чувствовала, что держится из последних сил. Ей даже приходило в голову уехать из этого дома, который она привыкла считать своим, и снова вернуться на улицу Менар. Англичанка, казалось, присутствовала всюду, во все вмешивалась и всегда находила предлог перевести разговор на предмет ее обожания — Марию-Антуанетту. Она только о королеве и говорила, играла на арфе мелодии, которые нравились ее величеству, снова и снова пересказывала Мари события того незабываемого дня, когда она в Версале в первый раз увидела королеву. К тому же де Бац теперь почти не появлялся в Шаронне, но даже в эти редкие моменты Мари и Жану не удавалось побыть наедине. Шарлотта немедленно набрасывалась на барона с вопросом, когда же ее наконец поведут в Тампль, и не желала слушать никакие отговорки.

Однажды она заявила, что не находит себе места в Шаронне, и пожелала переселиться поближе к башне, где страдала ее королева. Зная, что рядом с Тамплем живет друг барона адвокат Ив Кормье, она, недолго думая, отправилась к нему и попросила пристанища. Однако адвокат, предупрежденный де Бацем, был вежлив, но непреклонен. Он не может иметь чести принять у себя леди Аткинс, потому что его жена слаба здоровьем. Госпожа Кормье иногда впадает в истерику и отличается болезненной ревностью. Она не выносит присутствия в доме никакой посторонней женщины, кроме пожилой камеристки, которая ее воспитала. Сообщив все это, адвокат заверил Шарлотту, что он останется искренне преданным делу спасения королевы.

Как-то вечером, заглянув лишь ненадолго в свою секцию, солдат Национальной гвардии Форже отправился к старому монастырю Святой Магдалины Тренельской. Когда стемнело, из ворот заброшенной обители вышел барон де Бац и прогулочным шагом направился к своему дому в Шаронне. Он сообщил своим домашним новость — похищение королевской семьи должно состояться 21 июня. Мари ахнула, испытывая одновременно радость и тревогу, а Шарлотта Аткинс сначала разразилась громкими рыданиями, а потом обратилась к небесам с истовой молитвой о помощи заговорщикам.

Эта ночь была для Мари упоительной. Наконец-то ее возлюбленный принадлежал только ей! И он любил ее с такой страстью, что не нужны были никакие слова. Молодая женщина и так поняла, как Жану ее не хватало. Казалось, он никак не может насытиться ею.

Когда Жан наконец заснул, Мари вдруг стало грустно, она долго рассматривала его лицо — лицо человека, который был смыслом ее жизни. Как это часто случается с людьми действия, сну никогда не удавалось завладеть бароном полностью. Легкое подрагивание уголков губ или напряженная складка между бровями выдавали его готовность проснуться при малейшем шорохе и схватиться за шпагу, которая всегда висела у его изголовья.

Мари чувствовала, что пройдет еще множество дней, прежде чем повторится эта ночь любви. Она понимала, что Жан не принадлежит только ей, но он не принадлежал и самому себе. Это прекрасное, могучее тело, это гордое и благородное сердце целиком принадлежали только королю — пусть даже им был всего лишь восьмилетний мальчик. И с этим приходилось мириться Попытаться остановить де Баца, не дать ему идти выбранной им дорогой значило потерять его навсегда. А Мари знала, что готова на все — на разлуку, лишения, страдания, — только бы вновь ощутить радость оттого, что его сердце бьется рядом, что его дыхание смешивается с ее дыханием.

Очень осторожно Мари попыталась встать, чтобы успеть привести себя в порядок, пока он не проснулся. Она так поступала всегда, зная, что Жану нравится по утрам видеть ее свежей, очаровательной, надушенной, с блестящими шелковистыми волосами, перевязанными светлой атласной лентой. Но на этот раз он не дал ей даже шевельнуться. Инстинктивно его руки еще крепче обняли Мари.

— Не уходи! — прошептал Жан, не открывая глаз. — Останься со мной подольше…

С радостным вздохом она прижалась к нему. До рассвета было еще далеко. Во всяком случае, ей так хотелось в это верить…

Тем временем Питу отправился к Лауре, чтобы объяснить ей ее задачу и предупредить о назначенном дне. В последнее время ему практически не удавалось остаться с Лаурой наедине: ревнивый и подозрительный Жоэль Жуан не отходил от них ни на шаг. От крепкой дружбы, связавшей когда-то двух молодых людей, не осталось и следа. С тех пор как Жуан снова встретил Лауру и помог ей найти мать, он вел себя так, словно молодая женщина стала его собственностью. Это просто бросалось в глаза. Его ревность обрушивалась на любого мало-мальски прилично одетого мужчину, который навещал Лауру в ее доме на улице Монблан. Молодой женщине неоднократно приходилось делать ему замечания. Но Жуан с какой-то особенной интонацией произносил всего одну фразу: «Я не хочу, чтобы вам снова причинили боль!» — и Лаура снова прощала его. Она понимала, что без нее вокруг этого человека образуется пустота.

В этот вечер Питу тоже пришлось вести с Жоэлем такие долгие переговоры, как будто речь шла о сдаче осажденного города. В конце концов он рассердился:

— Ты становишься просто невыносимым, дружище! Если так пойдет и дальше, то скоро к этому дому невозможно будет подойти, если не выбросить заранее белый флаг. Ты хоть помнишь, что мы друзья?

— Мы действительно когда-то были Друзьями. Но с тех пор, как ты перешел на сторону врага…

— Я перешел на сторону врага? Да ты бредишь, бедный мой Жоэль!

— Но это же очевидно. Ты больше не республиканец.

Питу задохнулся от удивления:

— А ты им остаешься? Республика лишила тебя руки и ничего не дала взамен, даже минимальной пенсии!

— Была война, а на войне всякое случается. Потеря руки не повлияла на мой образ мыслей. Я продолжаю считать, что свобода, равенство и братство — это самые прекрасные слова во французском языке…

— При условии, если их не повторяют на каждом шагу. Я тоже когда-то приветствовал свободу и равенство, но с тех пор мне пришлось увидеть слишком много ужасных сцен. Отрубание голов, например, не кажется мне верным способом установить равенство. Республика кровопийц меня не интересует. Кстати, ты забываешь, что и мисс Лаура чуть не стала ее жертвой.

— Она едва не стала жертвой Понталека, этого проклятого пса! От него я и в самом деле должен ее освободить. Я уверен, что рано или поздно Лаура начнет разделять мои мысли. Ей понравится будущее, в котором не останется ни королей, ни аристократов, ни…

— …Ни препятствий между сыном егеря и дворянкой де Лодрен, бывшей маркизой де Понталек? — подсказал Питу, который начал понимать, что происходит.

Но Жуан не был готов признаться в своих намерениях.

— Не говори глупостей, — пробурчал он. — Я знаю, что, несмотря на произошедшую революцию, Лаура все равно остается для меня недостижимой мечтой. Но я только не хочу, чтобы ее снова подвергали опасности, вовлекая в очередной заговор.

Эти слова встревожили Питу.

— Кто говорит о заговоре? — сухо поинтересовался он.

— Разве не ты? — парировал Жуан со странной улыбкой. — Есть еще этот проклятый барон де Бац, пославший ее в Англию с опаснейшим поручением. Мне бы очень хотелось, чтобы его ноги здесь больше не было!

— Ты забываешь, что по дороге в Лондон Лаура находилась под моей защитой и, если бы не ты, она не стала бы подвергаться новым опасностям. Что с тобой происходит, Жуан? Ты больше не способен отличить ложь от правды? Ты ведь был таким умным человеком! Барон де Бац спас Лауру от страшной смерти. Если бы не он, ее постигла бы участь принцессы Ламбаль, заживо разорванной толпой. Я-то это знаю. Я был там, пока ты на границе сражался за свои идеи. Не тебе учить меня или ее! А пока поди и доложи Лауре о моем приходе.

— Что тебе от нее надо?

— Это тебя не касается!

Жуан наверняка продолжил бы препираться с Питу, если бы в вестибюль не вошла сама Лаура, возвращаясь из сада, где она срезала цветы. При виде друга ее лицо просветлело.

— Питу! Наконец-то вы решились навестить меня! Я уже начала беспокоиться. Ни от кого нет никаких известий…

— Теперь вы убедились, что никогда не стоит отчаиваться. У меня было много дел, — небрежно сказал Питу, невольно поглядывая в сторону Жуана. — Мне необходимо с вами поговорить. Не могли бы мы пройтись по саду? На воздухе так хорошо…

— Даже лучше, чем вы можете себе представить! Я только что оттуда, но с удовольствием вернусь, — ответила Лаура, передавая цветы Жуану. — Мы можем посидеть в тени деревьев. Жоэль, попросите Бину принести нам охлажденного вина.

— Я сам принесу.

— Не стоит, — поторопился отказаться от его услуг Питу. — Благодарю вас, Лаура, но мне не хочется пить, и потом, у меня мигрень…

— Тогда никакого вина! Идемте же, — Лаура взяла Питу под руку, — на воздухе вам станет лучше.

Они неторопливо прошли несколько шагов по песчаной дорожке и сели на каменную скамью под деревьями. Только там Лаура спросила, вглядевшись в встревоженное лицо Питу:

— Это просто визит вежливости или вы хотели что-то мне сообщить?

— Я должен был вам сообщить важные новости, но теперь, право, пребываю в затруднении…

— Почему же? Что-нибудь случилось?

— Меня беспокоит Жуан. Сначала он не хотел меня пускать, потом заявил, что ненавидит де Баца и что его самое заветное желание — чтобы вы больше никогда не встречались ни с ним, ни со мной.

— Какая глупость! — воскликнула Лаура, вдруг покраснев до корней волос. — Должна признать, что Жуан и меня беспокоит. Совсем недавно мне пришлось послать его извиниться перед Эллевью, которого он на днях буквально вышвырнул из дома.

— В самом деле? Надеюсь, это произошло не из-за недостатка республиканских идей у прославленного тенора?

— Республиканские идеи? Нет, ничего подобного. Просто Жуан считает Эллевью развратником, недостойным чести переступать порог порядочного дома… Если говорить откровенно, Жуан терпимо относится только к женщинам.

— Так я и думал. Жуан в вас влюблен, и Отелло просто мальчик в сравнении с ним. В этом не было бы ничего дурного, но его ревность может оказаться опасной для нашего дела, ради которого, собственно, я к вам и пришел. Жуан знает о том, что говорил вам барон при последней вашей встрече?

— Разумеется, нет. Слова де Баца предназначались только для меня, и мне в голову не могло прийти делиться ими с кем-либо еще. Так вас послал барон?

— Да. Речь идет об очень важном событии, в котором вам отводится определенная роль. Вы знаете, какая именно?

— Я полагаю, что должна буду кого-то принять у себя. Это верно?

— Да, вы должны были предоставить комнаты двум женщинам. Но должен вас откровенно предупредить: я посоветую барону поискать для них другое убежище. Учитывая присутствие Жуана, ваш дом стал ненадежным. Знаете ли вы о том, что он мечтает обратить вас в свою веру, привить вам революционные идеи? Жоэль Жуан полагает, что только так вы сможете жить если не счастливо, то хотя бы спокойно…

— Да, я давно об этом подозреваю, — рассмеялась Лаура. — Жуан заговорил со мной об этом впервые, когда мы возвращались из Бретани. Неужели он все еще на что-то надеется? Мне казалось, что он уже достаточно хорошо меня узнал, чтобы понимать, что я с трудом меняю свои убеждения. Я сразу сказала ему и с тех пор повторяла не раз, что нынешний режим приводит меня в ужас. Вот вчера, например, меня навещала Жюли Тальма. Жюли разделяет идеи республиканцев, но она плакала, рассказывая о судьбе своих друзей-жирондистов и о том, что им грозит смерть. Я тогда же снова сказала Жуану, что навсегда останусь роялисткой. Но вы говорили о двух женщинах? Кто же они? Неужели…

Питу понял, что Лаура подумала о королеве.

— Нет, не она, а ее дочь и золовка. Но вы должны понять меня: после разговора с вашим мажордомом я обязан предупредить барона.

Но Лаура не слушала его.

— Мария-Терезия… — выдохнула она, и на глаза ее навернулись слезы. — Она приедет в мой дом, будет рядом со мной… О боже!

Но Питу безжалостно разрушил ее надежды:

— Не рассчитывайте больше на это. Я бы с радостью привез ее к вам, но только не в этот дом, где отъявленный революционер диктует свои порядки. Забудьте о том, что я вам сказал!

Питу поднялся, отвесил холодный поклон Лауре, что было совершенно не в его привычках, и собрался уходить, но она схватила его за рукав:

— Сжальтесь надо мной, Питу, останьтесь! Дайте мне время прийти в себя. Лишь мгновение назад я была так счастлива…

— Барон также полагал, что вы будете рады этому известию, но теперь придется все еще раз как следует продумать. Де Бац никогда не позволит этим несчастным женщинам, уже так много пережившим, рисковать снова.

— Кто их должен был привезти? Сам барон?

— Нет, маркиз де Лагиш! Теперь вы понимаете, какова ситуация?

Слезы на глазах Лауры мгновенно высохли. Она тоже встала, горделиво выпрямившись, и вдруг показалась Питу очень величественной в своем простом платье из белого муслина.

— Не говорите ничего де Бацу, — попросила она. — Клянусь вам памятью моей дочери, что принцессы будут здесь в полной безопасности. Я лучше прогоню Жуана!

— Вот этого делать ни в коем случае не следует. Он будет мстить.

— Пожалуй, вы правы… Тогда я придумаю что-нибудь еще. Вы ведь знаете, как я привязана к Марии-Терезии. Я готова пожертвовать всем ради этой девочки. Боже, как мне хочется увидеть ее здесь, в моем саду… Не лишайте меня этого счастья, Питу! Прошу вас, я клянусь, что не подведу барона.

Лаура умоляюще сложила руки на груди, устремив на Питу огромные бездонные черные глаза. Анж давно понял, что перед этим взглядом ему не устоять, но он не мог забыть о бароне и о своей преданности делу спасения королевской семьи. Ведь когда-то давно, в Тюильри, он поклялся в верности самой Марии-Антуанетте…

— Я вам верю, — негромко ответил Питу. — И сделаю все, что в моих силах, чтобы вас не лишили этой радости. Но не требуйте от меня невозможного. Я не имею права промолчать и ничего не сказать де Бацу. Решение должен принять он.

— Я постараюсь послать куда-нибудь Жуана. Прошу вас, вступитесь за меня перед бароном! Я бы предпочла скорее умереть, чем…

— Не стоит так говорить, — улыбнулся Питу. — Вы нам еще нужны.

Он поцеловал Лауре руку и повернулся, чтобы уйти, но она вновь удержала его:

— Вы можете мне сказать, на какой день назначено это… событие?

— На вечер 21 июня.

Верный своему слову, Питу все рассказал де Бацу. Барон внимательно выслушал его, подумал немного и объявил:

— Я сам займусь Жуаном.

— Что вы собираетесь делать?

— Исключить его из активной жизни… на некоторое время. Когда наша дорогая Лаура и принцессы будут за пределами Франции и я буду спокоен за их безопасность, его выпустят на свободу.

— А вы не боитесь, что он может сбежать?

— Это бы меня крайне удивило. Кроме того, мне нужен дом мисс Лауры Адамс. Нам не хватает времени, чтобы приготовить другое убежище. Я бы, конечно, мог отправить принцесс из Парижа в провинцию к американскому посланнику и моему другу губернатору Моррису. Но он сходит с ума при виде любой хорошенькой женщины и вполне способен начать ухаживать за сестрой Людовика XVI. И потом, я уверен, что Мадам Елизавета не согласится Оставаться в доме, где каждый вечер устраивают праздники.

— Но это было бы отличным прикрытием, — задумчиво произнес Питу.

— В этом вы правы, но Мадам Елизавета способна вернуться вместе с племянницей обратно в Тампль, если для них не найдется места в монастыре…

21 июня Жоэль Жуан, которого Лаура послала за покупками, внезапно исчез. Лауру заранее об этом предупредили, поэтому она не стала его искать, а лишь испытала чувство огромного облегчения. Теперь ее ничто не будет отвлекать от ожидания чудесного события, которое ей предстоит пережить с наступлением сумерек.

В этот день летнего равноденствия было холодно и сыро. Луна в последней четверти появлялась только к утру и не могла помешать заговорщикам. К шести часам вечера тридцать человек под командованием Кортея вышли из секции Лепелетье. Тридцать похожих друг на друга фигур с ружьями на плечах стройной колонной шли по бульвару по направлению к Тамплю. Собирался дождь, поэтому солдатам приказали надеть форменные накидки поверх синих мундиров с белыми ремнями, что было на руку заговорщикам.

Жан де Бац — или вернее солдат Национальной гвардии Форже — шел вместе со своими товарищами. Он старался ни о чем не думать, сознавая, что должен сыграть свою роль как можно лучше. И все же, когда они проходили мимо ворот Сен-Дени, Жан не смог удержаться и взглянул на угловой дом на улице Луны. Барон снова вспомнил тот день пять месяцев назад, когда он стоял с подзорной трубой в воротах этого дома и тщетно искал в толпе знакомые лица. Потом появилась зеленая карета, в которой короля везли к эшафоту. Жан вновь услышал тот страшный рокот барабанов и свой собственный крик. Он призвал тогда замерших от ужаса людей спасти своего монарха, человека доброго и справедливого, виноватого только в том, что не позволил стрелять в свой народ… И с прежней силой в его душе вспыхнули ярость и отчаяние. Но на этот раз у него все должно получиться!

Под веселую дробь барабана гвардейцы шли вдоль бульвара. Прохожие приветливо поглядывали на них, мальчишки пытались пристроиться к колонне и прошагать рядом хоть несколько шагов. Наконец они подошли к башне Тампля, и начались обычные формальности. Сверху спустился караул, бесстрастному с виду Кортею сообщили пароль. Пока уходили те, чья смена закончилась, часть пришедших расположилась в зале на втором этаже, остальные поднялись наверх. В этот момент появился Мишони, пожал руку Кортею и поприветствовал остальных. Управляющий тюрьмами улыбался — все шло на удивление гладко.

Внезапно раздались отчаянные крики, рыдания, топот ног — Тизоны узнали о том, что их дочь исчезла. Супруги сбежали вниз по лестнице; казалось, они сошли с ума. Жена плакала, захлебываясь слезами, муж требовал, чтобы их отпустили искать их бедную Пьеретту. Тизонов постарались успокоить, но ничего не помогало. Наконец Мишони с досадой произнес:

— Идите, но возвращайтесь поскорее, иначе придется и вас искать. Пропустите их!

Стражники, не принимавшие участия в заговоре, с удивлением смотрели на Кортея и Мишони. Откуда вдруг такая снисходительность? Впрочем, репутация обоих не вызывала у них никаких сомнений. Кругом было так тихо и спокойно, а в помещении для стражи — так душно и жарко… Стражники с удовольствием отправились бы пропустить по стаканчику в одну из таверн, во множестве открывшихся вокруг Тампля. В конце концов, кому они могли понадобиться ночью? Посоветовавшись, несколько стражников решили попросить разрешения выйти. Им его охотно дали.

Время шло. В полночь де Бац и те, кто тоже участвовал в заговоре, должны были подняться к женщинам и надеть на них накидки, выданные сегодня вечером. Маленького короля де Бац решил вынести сам, прижав его к себе, спрятав под широкой накидкой. Людовик XVII даже для своего возраста был маленьким и легким, а в башне и днем было не слишком светло…

Оставалось еще одно препятствие в лице некоего Симона, но от него решили избавиться попозже. Этому бывшему башмачнику лет пятидесяти всегда не везло. Башмачник из него вышел никудышный, тогда он решил стать «ресторатором» и открыл харчевню, но и она не приносила никакого дохода. В довершение ко всему он овдовел и остался с дочерью на руках.. Неудачи озлобили Симона; во всех своих бедах он был склонен винить «господ», которые притесняют простой народ и наживаются за счет бедняков. Симон ненавидел королевскую власть и увидел в революции возможность как следует устроиться в жизни.

А потом впервые в жизни Симону повезло. Ему удалось снять квартирку — которую с трудом можно было так назвать, поскольку она состояла из одной комнаты и двух закутков без окон, — в двух шагах от квартала, где обитали Дантон, Марат, Фабр д'Эглантин и некоторые другие республиканцы. Он завел с ними дружбу, и вскоре его новые друзья дали ему пост комиссара Коммуны, который должен был заниматься в основном Тамплем. Это позволяло Симону, по его же собственным словам, наслаждаться в течение всего дня унижением «австриячки, еще двух гарпий и волчонка». Под защитой Марата и Робеспьера Симон чувствовал себя неприкосновенным и беззастенчиво этим пользовался.

Солдаты, несущие караул в Тампле, Симона не любили, а Кортей и Мишони его ненавидели и презирали. Де Бац знал, что в день побега Симона необходимо удалить, и в одиннадцать часов это было сделано. Симону принесли записку от Марата, чей почерк был ему хорошо известен. Марат просил Симона немедленно прийти для решения очень серьезного вопроса.

Симон колебался не больше минуты. В этот вечер в тюрьме царили покой и тишина, кроме того, он всегда мог рассчитывать на Кортея и Мишони: уж они-то и муху не пропустят.

— Меня вызывает Марат, — сообщил он Мишони. — Думаю, это ненадолго; я очень скоро вернусь.

Узнав, что Симон удалился, де Бац вздохнул с облегчением: до квартала Одеон путь неблизкий, они должны были успеть.

К полуночи заговорщики начали собираться. Де Бац и двое других, которые должны были стоять на лестнице, надели свои накидки.

— Все готовы? — спросил Кортей. — Тогда вперед! Маленькая группа вышла из стен кордегардии и начала подниматься по темной каменной лестнице, но внезапно снизу раздались крики:

— Стойте! Стойте! Всем оставаться на своих местах!

Кортей выругался сквозь зубы — голос принадлежал Симону, который зачем-то вернулся и, задыхаясь, карабкался по лестнице.

— Стоять! — едва удалось выговорить ему. — Надо провести перекличку твоих людей.

— Зачем? — удивился Кортей. — Что случилось?

— В Тампле измена! Мишони оказался предателем. А тебе что надо?

Последние слова относились к де Бацу. Побледневший как смерть барон, все планы которого рухнули по вине этого убогого шпиона, потянулся за пистолетом. Кортей, сообразив, в чем дело, встал между ним и Симоном.

— Ему от тебя ничего не нужно. Просто Мишони его земляк. — Потом Кортей обратился к Жану: — Успокойся, парень. Должно быть, произошла ошибка. Все уладится…

— Меня бы это удивило, — проскрипел Симон. — Мишони должен немедленно явиться в ратушу и дать объяснения. Он наверху?

— Да, гражданин Мишони наверху, — спокойно ответил Кортей. Он сам сгорал от желания свернуть шею проклятому башмачнику, но в башне уже поднялась тревога. Если убить Симона, то дело кончится полной катастрофой.

— Отлично, я иду к нему. А ты проведи перекличку.

— Я не вижу для этого причины, но если тебе это доставит удовольствие…

Кортей спокойно провел перекличку, потому что принцессы еще не поменялись местами с гвардейцами. Никто не подал виду, и когда Кортей выкликнул: «Форже!» — де Бац спокойно ответил:

— Я!

Удовлетворенный Симон поднялся наверх вместе с четырьмя муниципалами. Чуть позже они вернулись, ведя с собой совершенно невозмутимого Мишони.

— Это какая-то чушь, — обратился он к Кортею. — Назвать меня предателем! Меня, который столько раз доказал свою верность революции!

— Это наверняка ошибка…

— Разумеется! Они обо мне еще услышат!

— А где Симон?

— Конечно же, наверху! Башмачник занял мое место… Уму непостижимо! Но клянусь тебе, он долго на нем не усидит!

Муниципалам, очевидно, показалось, что Мишони слишком много болтает, и они увели его. Кортей многозначительно взглянул на де Баца, призывая его к терпению и мужеству.

— Хорошо, инцидент исчерпан. Надо все же сменить наших товарищей наверху:

В этой фразе скрывался заметный только одному де Бацу вопрос — сможет ли он пробыть некоторое время наедине с Симоном и не убить его? Де Бац кивком головы дал понять, что все в порядке, он согласен, и снова пошел вверх по лестнице.

На четвертом этаже было все спокойно. Произошла смена караула, отстоявшие свою смену спустились вниз. Форже поставили у стеклянных дверей, перед которыми, словно тигр в клетке, вышагивал Симон.

Де Бац отлично понимал, какое отчаяние владеет сейчас тремя женщинами за этой стеклянной дверью. Какое ужасное разочарование! Он с отвращением смотрел на всклокоченного низкорослого человечка с толстыми губами и глазами навыкате. И все же надо было попытаться выяснить, что произошло.

— Какая удача, гражданин Симон, что тебе удалось разоблачить заговор, — заметил барон.

— Что ты сказал? — Башмачник был несколько глуховат и плохо понимал собеседника, если не смотрел ему в лицо.

— Что тебе по-настоящему повезло! Ты раскрыл заговор! — заорал де Бац гнусавым голосом, которым говорил всегда, когда изображал Форже.

Симон хмуро посмотрел на него, едва сдерживая гнев.

— Нет никакого везения. Просто люди знают: если они обращаются ко мне, то говорят с настоящим патриотом и порядочным человеком.

— Это точно! Но как же все вышло-то?

— Тебя это не касается! Стой на часах и перестань орать!; У меня от тебя голова трещит.

У де Баца чесались руки, так ему хотелось разделаться с мерзавцем, но он терпеливо отстоял положенные часы. В секцию Лепелетье солдаты вернулись на рассвете. Шли они уже не так дисциплинированно, горячо обсуждая ночное происшествие.

Де Бацу удалось подойти к Кортею:

— Что с нашими друзьями, которые ждали на улице? — негромко спросил он.

— Их предупредили. Я сделал обход с семью солдатами, в которых уверен, и убедился, что в квартале все тихо. Мы поделили обязанности, а потом вернулись.

Продолжая идти, де Бац обернулся на башню. В красных отблесках занимающейся зари, предвещавшей ветреный день, она показалась ему еще более зловещей, чем обычно.

— Не смотри, — прошептал Кортей. — От этого теряешь храбрость. И все-таки мне бы очень хотелось узнать, кто и каким образом предупредил Симона.

— Я этим займусь, — также шепотом ответил де Бац.

Жан знал, что не успокоится до тех пор, пока не узнает, что помешало осуществить столь хорошо продуманный план. Но в данный момент его больше всего волновала судьба Мишони. Де Бац пообещал себе, что обязательно зайдет в ратушу к Люлье, как только снимет с себя форму солдата Национальной гвардии. А потом вернется к себе в Шаронну, немного отдохнет и все обдумает. Барон не сомневался: те, кто ждал его дома, так же как и Лаура в своем домике на улице Монблан, уже знают, что заговор провалился. Не требовалось большого воображения, чтобы представить себе, насколько они разочарованы.

На этот раз Жан переоделся и снял грим на кухне в доме Кортея, где, к счастью, было несколько выходов. Друзья уже собирались подкрепиться кофе, хлебом и ветчиной, когда дверь распахнулась и на пороге появился сам Мишони, избавив барона от необходимости лишний раз рисковать. Управляющего тюрьмами встретили с радостью и облегчением.

— Мы уже думали, что тебя того и гляди повезут на эшафот! — воскликнул Кортей, наливая ему кофе.

— Я и сам в это было поверил. Но знаете, друзья мои, я защищался как лев. Когда меня привели в ратушу, я облил этого Симона грязью с головы до ног. Я сказал, что он напился, как всегда, и ему всюду мерещатся заговорщики. Он настолько отвратительный тип, что у него нигде нет друзей. А еще мне повезло, что мэр Паш слег в постель с тяжелейшей простудой.

— С кем же вы говорили? — спросил де Бац. Лицо Мишони расплылось в улыбке.

— Представьте себе, с гражданином прокурором-синдиком Люлье! — слащаво произнес он. — Очаровательный человек! Такой понимающий… И у меня не создалось впечатления, что он уважает Симона. Можно сказать, что ваша организация отлично работает, барон. Мои поздравления!

— Я не уверен, что заслужил их. В данном случае нам действительно просто повезло, что Люлье страдает бессонницей и предпочитает проводить в кабинете большую часть времени.

— А пока не мешало бы выяснить, почему наш башмачник вдруг стал ясновидящим…

— Не беспокойтесь, мы все скоро узнаем.

Как Люлье не покидал надолго свой кабинет, так и Симон почти никогда не выходил из башни Тампля и крайне редко появлялся у себя дома. Его завораживал недавно полученный им титул комиссара. После той ночи, когда он сыграл куда более важную роль, чем сам думал, Симон и вовсе переселился в Тампль. Все необходимое приносила ему Мари-Жанна — женщина, на которой он женился, поселившись в квартале Одеон. Лишь иногда Симон позволял себе выпить вина в одной из таверн: лето было в разгаре, и жара начала изводить Париж. Однако уходил он только после того, как тщательно проверял порядок в крепости.

Кабачков вокруг бывшего монастыря было множество, но Симон отдавал предпочтение «Срезанному колосу» на бульваре Тампль. Там подавали вино из Сюрена, которое ему очень нравилось. Кроме того, хозяин заведения, некий Герен, тоже был родом из Труа, как и башмачник. А главное, жена кабатчика Фаншон, хорошенькая пухлая блондинка лет сорока со странными холодными глазами, тоже очень нравилась Симону. Фаншон говорила редко, и это молчание окутывало ее тайной, что тоже производило на Симона большое впечатление. Собственно, он приходил в кабачок ради нее, но Фаншон только услаждала его взор. На большее Симон не решался — ему не хватало храбрости. Смельчаки, которые отваживались приблизиться к Фаншон, давно выяснили, что она умеет отчаянно царапаться.

С тех пор как Тампль стал его домом, Симон бывал в кабачке каждый вечер, проводил там ровно час и уходил всегда в половине десятого. Он намеренно давал понять, что его пост очень важен и что без него Тампль превратился бы просто в проходной двор. Разумеется, все в кабачке знали о той роли, которую он сыграл в разоблачении заговора, — Симон помешал сбежать тем, кого он любезно величал «шлюхами». Правда, башмачник ни разу не обмолвился о том, откуда он узнал о существовании этого заговора.

Как-то вечером, в привычный час, Симон допил свое вино, попрощался с посетителями и отправился обратно в Тампль. Весь день над городом ходили тучи, предвещая грозу, но лишь погремело несколько раз, а дождь так и не пошел. Наступила ночь, темная и душная. Под деревьями бульвара было чуть-чуть свежее. Симон остановился передохнуть, прежде чем свернуть в черный проем улицы Шарло. Он снял свой красный колпак, вытер вспотевший лоб рукавом рубахи… и в следующее мгновение оказался на земле, уткнувшись носом в пыль. Чьи-то пальцы железной хваткой сжали ему горло. Человек, которого он не мог видеть, всей своей тяжестью прижимал его к земле.

— Ну что, Симон? — произнес у его уха глубокий звучный голос, которого он никогда раньше не слышал. — Ты все еще похваляешься своими подвигами? Только ты никогда не говоришь всей правды, а мне хотелось бы узнать побольше. Кто предупредил тебя ночью 21 июня?

Полузадушенный башмачник едва смог пробулькать что-то нечленораздельное. Тогда де Бац чуть ослабил пальцы одной руки, другой крепко прижимая голову мужчины к земле. Симон вздохнул, закашлялся… и громко застонал, ощутив на разгоряченной шее прикосновение холодного лезвия ножа.

— Я не знаю… — наконец решился сказать он. — Ко мне подошел какой-то человек, сунул в руку записку и сказал, что я должен немедленно вернуться в Тампль.

— И что было в записке?

— Там было сказано, что Мишони предатель!

— И все?

— Да… Ай!

Кончик ножа вонзился ему в шею.

— Ты лжешь! — отчетливо произнес человек, чьи колени упирались башмачнику в спину, причиняя боль, — Так что же произошло той ночью? Говори, или я перережу тебе горло! Но только не одним ударом, как столь любимая тобой гильотина… Я буду резать медленно, потихоньку…

Симона затрясло от ужаса. На бульваре не было ни души, он оказался один во власти этого дьявола, который намеревался его убить.

— Я же уже сказал, гражданин…

— Я не чувствую себя гражданином и терпеть не могу, когда меня так называют. Так ты будешь говорить правду?

— Но я говорю правду! Мне действительно передали записку, и тот человек сказал, что ночью должны выпустить пленниц и что Мишони взялся за это, так как ему пообещали много денег…

— Какая же добрая душа рассказала тебе обо всем?

— Я не знаю!

— Не притворяйся! Я уверен, что он — твой знакомый, иначе ты тут же поволок бы его в Коммуну и сдал. Ведь это могла быть ловушка. Ты бы ни за что не поверил чужому человеку. Как его имя, говори!

Лезвие глубже вонзилось в шею. Симон почувствовал, как по ней потекла кровь.

— Его зовут… Сурда! Он мой земляк.

— Ах, Сурда! Лейтенант полиции из Труа? Верно?

— Он им больше не является, — простонал Симон. — Теперь Сурда живет в Париже…

— Где?

— Н-не знаю…

— Нет, ты знаешь. Этот отважный человек наверняка сказал тебе, где ты можешь его найти в случае необходимости. Так где же проживает этот осведомленный гражданин? Давай, вспоминай!

— Он… живет… в Шайо. Улица Кер-Волан, 634.

— Ну вот видишь! И еще один нескромный вопрос… Этот Сурда ведь роялист, не так ли? Впрочем, плохой роялист, раз служит графу Прованскому, но все же роялист, так? Как ты с ним познакомился?

— В Труа у нас были с ним дела…

— Когда он служил в полиции, а ты был сыном мясника? Иногда такие люди ладят! Что ж, спокойной тебе ночи, Симон. Но послушай доброго совета: не вставай сразу. Досчитай до ста и не оглядывайся. Я могу всадить этот нож тебе в спину с весьма значительного расстояния!

Симон послушно начал считать, а де Бац поднялся и бесшумно, словно кошка, скрылся в тени каштанов. Отойдя как можно дальше, он оглянулся и посмотрел на свою жертву. Симон отчаянно выкрикнул: «Сто!» — вскочил и бросился в темноту улицы Шарло.

Итак, де Бац узнал чрезвычайно важные вещи; ему теперь незачем было встречаться с Ленуаром. Ему были хорошо известны роялисты, которые служили графу Прованскому и всей душой ненавидели королеву и маленького короля. Они были готовы на все, чтобы расправиться с ними. Раз в дело вмешался Никола Сурда, де Бац понял, что всем руководит граф д'Антрэг. Но каким образом паук из Мендризио и его приспешники смогли с такой легкостью разрушить его план? Вот это теперь предстояло выяснить де Бацу.

Неторопливо идя к дому Русселя, Жан спрашивал себя, не будет ли проще самому отправиться в Швейцарию и вызвать на дуэль человека, которого он так ненавидел. Убьешь гадину — избавишься от яда…

Но до Швейцарии было неблизко, а де Бац не мог терять время на долгое и опасное путешествие. Он был нужен в Париже.

Часть II