а доставалась Джуди. Она указала на тарелку Салли:
— И это тоже, если можно.
Скотт, как обычно, допоздна трудился в офисе над фотографиями для каталога. Джуди застала его за компьютером. На мониторе теснились снимки с лондонскими пейзажами, сплошь небоскребы: Сити, сверкающее стекло на фоне серого неба с клочками облаков. Ниже шли фотографии колеса обозрения — кабинки свисали точно большие груши. Безукоризненные работы — чистые линии, четкие детали. Джуди не удержалась от похвалы. Скотт пожал плечами:
— Каталожные фото, разве это искусство?
— Но ведь красиво.
Но Скотт не желал, чтобы его хвалили за нечто столь заурядное. Джуди оглядела его маленький офис, посмотрела на увеличенные фотографии на стенах. Красивые и глянцевые… Да, наверное, он прав: это не совсем искусство, скорее просто отличная работа. Но отличная же! Ни одной лишней детали, необычные ракурсы, игра света и тени создает почти трехмерный эффект. Джуди вздохнула: все-таки жаль, что Скотт не разрешает его хвалить. Как, скажите, демонстрировать свою любовь, если человек сам собой недоволен? Каждый раз, когда она хотела сказать Скотту, как он талантлив, тот лишь раздраженно отмахивался. Но ведь он и правда очень талантлив. Джуди уже несколько месяцев пыталась пробить стену, которую выстроил вокруг себя Скотт. Собственно говоря, ей всего лишь хотелось донести до него, что пусть он еще и не достиг вершин в своей профессии, она все равно гордится его талантом. Но Скотт упорно давал понять, что она просто раздувает его эго. Комплименты отскакивали от стены и падали к ее ногам, точно отсыревшие петарды, а Джуди чувствовала себя полной дурой.
— Что ты там принесла? Пиццу? — сменил Скотт тему — как всегда, когда Джуди заводила речь о его работе.
— Так, объедки, в общем-то.
Скотт раскрыл верхнюю коробку.
— Нетронутые объедки, — констатировал он. — Боже, просто лилипутская! Ты что, диетическую порцию заказала?
Джуди даже покраснела от удовольствия.
— Ну вот, оказывается, я права! — сказала она, тоже заглядывая в большую плоскую коробку, в каких, говорят, пиццы развозят на микроавтобусах. — Они действительно стали меньше!
— Зато в микроволновке помещаются. — Скотт предпочел быть оптимистом. — Разогреем?
— Давай.
Он пристально посмотрел на нее:
— Что случилось? У тебя по телефону был странный голос.
Джуди вздохнула. Ей хотелось довериться Скотту, она была так рада услышать в телефонной трубке его голос, а не автоответчик; но теперь ей казалось, что она напрасно оторвала его от работы.
— Салли, — наконец сказала она. — Мы поругались.
— Поругались? — Скотт поднял голову. — А я-то думал, вы не разлей вода.
— Вот именно, — снова вздохнула Джуди. Она пожалела, что не купила по дороге бутылку вина. — Салли сегодня в обеденный перерыв застукала Мика в Риджентс-парке, он там обжимался с какой-то свистушкой.
— Тот самый Мик, у которого подружка скоро родит?
От Джуди не укрылось, что в голосе Скопи больше иронии, чем удивления.
— Он самый.
— Ну и что Салли?
— Ничего.
— Да? — Скотт закрыл дверцу микроволновки и пробежался пальцами по кнопкам. — И что она собирается делать?
— Ничего.
— Что-то ты повторяешься.
— А разве ты не считаешь, что она должна что-нибудь сделать?
— Например?
— Поговорить с Миком! Сказать ему, что нельзя так себя вести!
— Но, Джуди, он же просто такой по натуре. Она его не изменит.
— А ты предлагаешь спокойно смотреть, как он портит жизнь себе, Кэти и своему ребенку?
Скотт перестал улыбаться.
— Я не вижу, что тут можно сделать, — мягко сказал он.
— Предупредить Кэти! — выкрикнула Джуди.
— И как, по-твоему, она отреагирует?
Джуди поморщилась. Хмель почти выветрился; в конце концов, она и выпила-то всего пару бокалов, это не вино, а новость о Мике ударила ей в голову. Сейчас она не чувствовала ничего, кроме страшной усталости.
— Конечно, не обрадуется, — признала она. — Но, по-моему, Кэти должна знать. То есть… — Джуди помедлила. Да, это ужасно, но ведь решение Кэти оставить ребенка наверняка основывалось на надежде, что они с Миком будут жить долго и счастливо. — То есть пока еще не поздно сделать аборт, если захочет. Ведь теперь все изменилось!
Как Джуди и предполагала, Скотт смутился. Он неловко переступил с ноги на ногу, пожал плечами, хмыкнул, еще раз пожал плечами, снова переступил… Конец его мучениям положила звякнувшая микроволновка. С невыразимым облегчением Скотт отвернулся к печке и принялся торопливо тыкать в кнопки. Джуди молча наблюдала за ним. Если рядом есть какая-нибудь груда железяк, то мужчина всегда найдет утешение.
— И ты поговорила об этом с Салли? — наконец спросил он.
— Да. Но она так странно себя повела. Она почти… — Джуди еле выдавила из себя это слово, чувствуя себя предательницей, — злорадствовала.
— Джуди, — Скотт вынул из микроволновки пиццу и положил обратно в коробку, — по-моему, тебе надо немного сбавить обороты.
— Что?
— Попробуй посмотреть на всю эту историю со стороны. Ведь по большому счету все это тебя напрямую не касается, а заварушка, судя по всему, затевается крупная…
— Не касается?! — Джуди задохнулась от возмущения. — Ну да, это не я с Миком в парке тискалась, но ведь это мои друзья! И что же я, по-твоему, должна делать?
— По-моему, чем больше ты впутаешься, тем будет хуже. Ты только зря расстроишься…
— Но я же не могу иначе! Они же мне не безразличны!
Скотт разрезал пиццу. Упорно избегая глядеть на Джуди, он обратился к куску пиццы:
— Ты хоть понимаешь, сколько времени тратишь на разговоры о них?
— Ты о чем?
— Просто я только и слышу от тебя: Салли и Мик, Мик и Салли… Да я не всегда могу слово вставить…
В голове у Джуди что-то взорвалось — белая, слепящая вспышка.
— Значит, по-твоему, я зануда? Так, выходит? Вечно талдычу об одном и том же?
— Да нет же! — сердито выкрикнул Скотт. — Ты абсолютно не желаешь понять! Я лишь имею в виду, что ты себя ведешь так, словно на этой парочке свет клином сошелся, вот и все.
— По крайней мере, — ядовито сказала Джуди, — эта парочка находит для меня время. Неудивительно, что я постоянно с ними — я хотя бы чувствую, что они действительно желают меня видеть.
— А вот это совсем несправедливо! — На лице Скотта заиграли желваки. — Ты же знаешь, сколько я работаю. И когда удается выкроить свободный вечер, я тороплюсь к тебе… чтобы часами обсуждать, что там у Салли с Миком, как Кэти посетила мамочку Мика, каких гадостей накануне наговорила эта идиотка Софи, как Кэти хлопочет над комнаткой для ребеночка. Мало того, каждый раз ты тащишь меня к ним, наверное чтобы мне не казалось, что моя жизнь пуста…
Джуди захотелось швырнуть ему в лицо коробку с пиццей. Единственное, что ее остановило, — это то, что пицца особого вреда не причинит. Куда больше ее устроил бы топор для рубки мяса.
— Это моя жизнь! — заорала она. — Они мне как родные!
— Нет, Джуди, они тебе не родные, они твои друзья.
— Они ближе, чем родные!
— И тем не менее ты ничем не можешь им помочь! Ты не можешь разгрести за них навозную кучу, в которую они сами вляпались. Ты должна отойти в сторону и дать им самим разобраться, а не лезть в самую свару!
— Я и не лезу, я пытаюсь помочь! — Она сделала глубокий вдох — так яростно, словно вдыхала спиртовые пары, которыми собиралась опалить ему лицо. — И что будет, если я отойду в сторону? У тебя появится для меня больше времени? Да ни за что! Хотя для тебя, конечно, было бы проще, чтобы я сидела дома и ждала, пока ты соизволишь позвонить! Ты хочешь со мной встречаться, когда тебе удобно, ты же из тех, кто женат на работе! — Черт-черт-черт, зачем у нее вырвалось это идиотское слово! У мужиков от него крыша едет… Ладно, поздно уже. — И ты меня близко не подпускаешь к своей работе, не разрешаешь хвалить тебя, хотя мне нравится все, что ты делаешь! Ты меня постоянно отталкиваешь! А я хочу быть нужной, хоть кому-нибудь нужной.
В последних словах прозвучала такая тоска, что Джуди сама оцепенела. Господи, как в той песенке, где сплошные жалобы, что не с кем поделиться своей любовью. В полном замешательстве она смотрела на Скотта, на лице которого читались смущение и растерянность, и знала, что ее лицо сейчас как отражение лица Скотта. Ей захотелось съежиться и умереть. Вся злость испарилась без следа. Невыносимо. Она вскочила, оттолкнув кресло, схватила сумочку и бросилась в крошечную прихожую.
Скотт сзади неуверенно крикнул:
— Джуди, вернись, Джуди…
Ослепнув от слез, она с трудом нащупала задвижку, и дверь каким-то чудом открылась. Джуди, конечно же, надеялась, что Скотт кинется за ней, но задержаться она и не подумала. Упрямство и отчаяние гнали ее вниз, по обтянутым линолеумом ступенькам. Грохнув дверью, она выскочила на улицу и метнулась за угол, словно скрывалась от погони. Голос Скотта преследовал ее и на лестнице — он все же выбежал следом на лестничную площадку, — но, оказавшись на улице, Джуди поняла, что никто за ней не торопится. Чего ради он будет гнаться за психопаткой три лестничных пролета? Ну и пусть подавится дурацкой пиццей, уныло подумала она и перешла на шаг.
Она дошла до остановки на Тотнем-Корт-роуд и стала ждать автобуса, едва ли не ежесекундно посматривая на телефон: проверяла, не выключился ли и не пытаются ли Салли со Скоттом дозвониться до нее. Телефон был включен, а Салли со Скоттом дозвониться не пытались. Автобус ждать себя не заставил. Закон подлости во всей своей красе: когда спешишь — ждешь это корыто веками, а когда до смерти боишься возвращаться домой, автобус издевательски пунктуален. Если Салли дома, она обязательно услышит, что Джуди вернулась. Они всегда слышат скрип лифт и стук соседской двери. Но Салли вряд ли заглянет к ней. Можно, конечно, поскрестись в ее дверь самой — после такой ссоры как-то неловко открывать своим ключом, — но вдруг ее прогонят? Мысль об этом была нестерпима. Автобус раскачивался, иногда тормозил, а Джуди раздумывала, не доехать ли ей до конечной остановки. Она уже успела занять лучшее место в салоне — на втором этаже, слева и сзади, — единственное место в лондонском автобусе, изолированное от остальных, едешь на нем, как на диване, просиженном тысячами пассажирских задниц. Джуди съежилась, насколько может съежиться высокая и не слишком худосочная женщина, и закрыла глаза. У нее ведь проездной. Может, кондуктор разрешит ей кататься по десятому маршруту туда-сюда, от Арчвея до Хаммер-смита, можно и до полпервого ночи, или когда там последний рейс? Так хочется спрятаться от всех. Вернее, от себя, от своего одиночества.