– Выбрасывайте украшения!
Те, еще не бритые, не могли понять, что это за лысые оборванки, стоящие в снегу в чужих солдатских формах и открытых сандалиях, и что это они им кричат. Их не узнавали. Пока наконец до ожидающих обработки не дошло: вскоре они сами превратятся в лысых оборванок.
Рена Корнрайх сорвала с руки часы и затоптала их в грязь, сказав себе, что не позволит нацистам завладеть тем, что по праву принадлежит ей.
Большинство девушек из Гуменне шли ближе к концу очереди: Сара Блайх (1-9-6-6) была всего в трех номерах от Леи (1-9-6-9) и Эдиты (1-9-7-0). Гелена Цитрон значилась под номером 1-9-7-1. Когда на лагерштрассе вышли последние 30 узниц, уже опустились сумерки. Но девушкам все равно предстояло ждать, пока их пересчитают. Это был единственный раз, когда они стояли по порядку номеров. И последний раз, когда в живых еще были все.
Уже настала ночь, когда их повели в блок 10, в дальний конец женского лагеря. Они толкались, распихивали друг друга локтями, лишь бы поскорее уйти с холода и оказаться в относительном тепле барака. Им отчаянно хотелось внутрь, и обычные правила поведения уже начали забываться. Вежливость – это что-то из прошлого, ну или для друзей и родных. «У меня локти что надо», – вновь и вновь повторяет Линда Райх (№ 1173) в своем интервью.
Оказавшись внутри блока, без охранников и собак, девушки принялись искать подружек, выкрикивая имена:
– Адела! Магда! Лея! Эдита! Гиззи!
Бритые головы. Мужская форма. Все выглядели непохожими на себя.
«Мы не узнавали друг друга, – рассказывает Гелена Цитрон. – И тут, вместо того чтобы удариться в слезы, мы вдруг рассмеялись. Мы истерически хохотали, поскольку ничего больше сделать не могли. Мы хохотали, поскольку слезы уже кончились».
Спустя несколько часов, уже после унизительной обработки, Эдита прокралась в блок 5, чтобы забрать прокладки, которые спрятала на кирпичах большой печи, стоявшей там посреди помещения. Но кто-то их уже нашел. «Да мне они и не понадобились бы. Следующие месячные у меня начались уже после войны».
Так было у многих девушек. Для месячных в теле женщины должно быть определенное количество жировой ткани, и если ты получаешь с пищей меньше 1000 калорий в день, то жира не остается, чтобы женский организм функционировал нормально. Добавьте сюда немаленькую дозу успокоительных, которыми сдабривали утренний чай, чтобы девушки были податливыми и заторможенными. «Ты чувствуешь себя, как зомби. Они давали нам бром, чтобы отключить мозги. Думать нам не полагалось», – говорит Эди (№ 1949). Бром к тому же, угнетал половой инстинкт и подавлял менструальный цикл.
У некоторых из тех, кому уже было за 20, месячные еще какое-то время продолжались, но, чтобы получить салфетку, требовалось показать врачу, что у тебя идет кровь. Рена Корнрайх решила не подвергать себя этому унижению и пользовалась газетными обрывками, которые находила в лагере. С точки зрения гигиены сомнительно, но зато эти обрывки позволяли ей хранить свой секрет. Лишенные этого ритуала, символизировавшего для них женскую зрелость, некоторые девушки помоложе стали сомневаться в собственной принадлежности. Если они больше не женщины, то кто? Они хотя бы к людям-то относятся? «В гигиеническом смысле жить без месячных было легче, – признается Эдита. – В Аушвице никакой гигиены не существовало, а если ты не можешь следить за собой, мыться каждый день, то тебе только месячных не хватало. Но без них мы не чувствовали себя женщинами». Женская самоидентификация – это, понятное дело, последнее, чего хотели бы от них нацисты. Возможно, именно поэтому их и вырядили в форму мертвых русских военнопленных.
Двухэтажное здание блока 10 одной стороной выходило во двор, перегороженный кирпичной стеной. Через двор располагался блок 11, который узники-мужчины называли «блоком смерти». Там держали в одиночках и пытали политзаключенных, военнопленных, бойцов Сопротивления, шпионов, а потом их выводили во двор и расстреливали. Казнь – тяжкое зрелище. Рена (№ 1716) спала у заколоченного окна как раз на той стороне. По ночам она в щели смотрела, как расстреливают русских пленных. Один из узников потом рассказал ей, что на девушках – форма расстрелянных.
Через окна второго этажа блока 10 девушки пытались общаться с поляками со второго этажа мужского блока по другую сторону от стенки. Полякам страстно хотелось поговорить с новенькими, узнать новости из внешнего мира, послушать мягкие женские голоса, и они охотно помогали, чем могли, своим землячкам. Стосковавшись по звукам родного языка и человеческому общению, поляки – а некоторые из них сидели здесь еще с 1940 года – бросали польским еврейкам то лишнюю порцию хлеба, то веревку подвязать спадающие штаны, то любовные записки. Словацким девушкам такого обожания не доставалось.
На другой день в четыре утра девушкам дали чай. Некоторые из оставшихся в живых называют его «кофе». Из-за мерзкого вкуса было трудно понять, что это за напиток. Кроме этого жидкого «завтрака», девушки по утрам ничего не получали. Вскоре после прибытия Эдита с Леей обнаружили, что «чай» можно использовать для чистки зубов. Несмотря на ужасный вкус, никто эту жидкость не выплевывал. «Без еды плохо, очень плохо, жутко плохо, но без воды гораздо хуже, – рассказывает Эдита. – Жажда была невыносимой». И все же Эдита с Леей «расходовали по чуть-чуть чая, чтобы умыть лица и руки». После нескольких минут, выделенных на чай и туалет, девушки выстраивались в шеренги по пять. Стоять. Стоять. Никуда не двигаться. Этот ритуал постепенно впечатывался в их мозги намертво.
Пока эсэсовцы вместе с капо вели пересчет, вдали за крышами, заборами с колючей проволокой и сторожевыми вышками занималась заря. После переклички девушкам приказали убраться в своем бараке, а некоторых из женщин постарше назначили старостами блоков, «блоковыми». Будучи еврейками, они все равно оставались людьми второго сорта, но в своих блоках они тем не менее тут же сделались «шишками», выросли из человеческих отбросов в нечто чуть более важное. Поскольку их назначили ответственными за порядок, они будили узниц по утрам, раздавали еду, решали, кто останется сегодня на уборку, а кто отправится работать, кто получит больше хлеба. Первой блоковой-еврейкой в блоке 10 была довольно молодая женщина по имени Эльза. Ее фамилию никто, похоже, не запомнил. Она отличалась жесткостью и в первые же дни прославилась тем, что била девушек, опаздывающих на поверку или перечивших ей. Когда ей сказали выбрать помощницу, она взяла себе под бок свою сестру. Но можно ли ее за это винить? Кого выбрать, как не сестру?
Сегодня здание блока 10 закрыто для широкой публики, туда по особым разрешениям пускают только бывших узников, их детей, а также исследователей, которые заходят через боковую дверь осторожными, почтительными шагами. На первом этаже с цементным полом – коридор, по обе стороны которого – комнаты, где девушки спали. В передней части блока несколько грязных сломанных унитазов, а через коридор – помещение с длинным желобом для умывания, впрочем, мыло узникам не давали. В центре здания – дымоход, куда подведены дровяные печки с обоих этажей.
Ведущая вверх широкая лестница заканчивается просторной площадкой. Дальше – две каморки, где спали секционные старосты («штубные»[33]) и их помощницы. Остальная площадь – открытое пространство с единственной перегородкой. В 1942 году это помещение было уставлено двухъярусными койками с тонкими соломенными матрасами и еще более тоненькими шерстяными одеялами.
Узницы предпочитали спать поближе к подругам, сбивались в небольшие группы, чтобы поддерживать друг друга. Почти все – по крайней мере, в лицо – знали своих землячек. Ночью некоторые, лежа на койках, болтали о еде, доме, родителях. Некоторые молчали. Большинство – просто плакали, пока не уснут.
Вышедшая недавно замуж Ружена Грябер Кнежа (№ 1649) горько рыдала на своей койке, и тут капо по имени Анни Биндер подошла к ней и сказала по-чешски: «Не плачь. Тебе нельзя плакать, дитя мое. Ты должна быть сильной. Должна попытаться здесь выжить»[34]. Исторически равенсбрюкские арестантки пользовались ужасной репутацией, но, как рассказывает Ружена, «среди них встречались чудесные женщины». Одной из них была Анни Биндер; и еще две других: проститутка Эмма и коммунистка Орли Райхерт, которую назовут «Ангелом Аушвица», – их имена неоднократно звучали в показаниях разных узниц, обязанных им спасением очень многих жизней.
Новые капо и сами были заключенными, они знали, что такое тюремная жизнь при нацистском режиме, и старались предостеречь девушек. «Многие немецкие капо помогали нам, временами предупреждая шепотом, что если мы не будем работать, то держать нас не станут». Никто не знал, что стоит на кону или что значит «не станут держать». Некоторые думали – это значит, что если они не будут работать, то их скорее отошлют отсюда. На тот момент они еще не понимали, что реальная цель Аушвица – их уничтожение. Несмотря на отвратительные условия и на то, как с ними обращались, они все равно верили, что через пару месяцев вернутся домой.
Лицо Эдиты серьезнеет. «А потом девочки начали погибать».
Часть вторая
Карта Биркенау (Аушвица-2). В августе 1942 года, когда туда перевели женщин, немалая часть лагеря еще была не достроена. Знаменитые ворота смерти появятся только в середине 1943 года, а подъездной железнодорожный путь и площадка для выгрузки – в 1944. В 1945 стройка еще велась.
© Хэзер Макадэм; рис. Варвары Ведухиной.
Глава тринадцатая
Штаб; доктору Конке, Братислава
Липтовски святы Микулаш
«Прошу временно отменить приказ по Альжбете Стерновой, главному бухгалтеру ликерного завода в городе Липтовски святы Микулаш. У нее есть разрешение работать в нашей компании из-за отсутствия арийских работников, которые смогли бы ее заменить».