Мы не знаем, сколько женщин погибло до августа 1942 года, – только эпизоды из рассказов очевидцев и уцелевших узниц. Смерть мужчин регистрировали ежедневно и в конце каждого месяца подбивали суммарный итог, а смерть женщин нигде не отмечалась, и никаких итогов не подводилось – по крайней мере, в дошедших до нас документах. Из данных за период с марта по август 1942 года нам точно известно и общее число узников-мужчин, и число погибших по месяцам. А что касается женщин, мы располагаем только числом зарегистрированных в лагере, а также словами оставшихся в живых, которые с абсолютной уверенностью говорят, что девушки погибали – а, значит, это было, фиксировались их смерти или нет.
Гибель Марты Корн важна не только тем, что это первый известный нам смертельный случай среди аушвицких узниц, но и тем, что это – единственная официально зафиксированная смерть молодой женщины на раннем этапе истории лагеря. Кем она была? Может, той девушкой, которую – по воспоминаниям Гелены Цитрон – в первый вечер увел эсэсовец, когда она впала в истерику? Или Марта погибла в другой ситуации? Мы никогда не узнаем наверняка.
Исследователи полагают, что записи о смертях женщин были уничтожены вместе с документами, сожженными в январе 1945 года, когда русский фронт вплотную приблизился к лагерю. Но, поскольку Аушвиц находился под юрисдикцией Равенсбрюка, статистика смертей должна была вестись и там. Однако никаких данных о гибели аушвицких женщин в первые месяцы не было найдено и в Равенсбрюке. Все, что у нас есть, – это имена Йоланы Грюнвальд и Марты Корн в Sterbebücher (аушвицких «книгах регистрации смертей»). Только две эти смерти среди девушек из первого транспорта в первые недели после прибытия зафиксированы официально, при этом причины смерти нигде не указаны[36]. В необъятных архивах геноцида Йолана Грюнвальд (25 лет) и Марта Корн (21 год) – лишь два пункта в общей статистике, но эти две девушки – первые жертвы среди узниц Аушвица.
Уничтожение документов женского лагеря – факт, красноречиво говорящий сам за себя, поскольку в том, что женщины погибали, нет никаких сомнений[37]. Согласно документам, на конец февраля 1942 года – то есть до прибытия первого транспорта – в Аушвице содержалось 11472 мужчины; число погибших в том же месяце – 1515. В марте 1942 года лагерное население пополнили 2740 мужчин и 1767 женщин. Но несмотря на прибытие новых 4507 узников, уровень заполненности мужской части сократился до 10629, а, значит, в марте погибло 2977 человек[38]. До приезда 999 девушек в лагере ежемесячно погибало в среднем от 1500 до без малого 1800 человек. В марте же это число почти удвоилось. Может быть, этот скачок и объясняется смертностью среди девушек?
В апреле в лагере содержалось в общей сложности 14642 узника[39], включая 5640 женщин, но смертность снова упала до среднего уровня. Возможно, получилось так, что в хаосе, которым сопровождалось прибытие первого транспорта, погибших женщин поначалу зафиксировали вместе с погибшими мужчинами, а потом, начиная с апреля, женскую смертность исключили из общей статистики?
«Данные по заключенным женщинам отсутствуют, – пишет историк, летописец Аушвица Данута Чех. Но она находит гениальный ключ к решению задачи – анализ записей по мужской смертности, поскольку эти данные сохранились.
17 апреля 1942 года прибыл шестой словацкий транспорт, который привез 973 еврея – большей частью юношей. И далее Чех начинает в сносках делать примечания. Из депортированных на шестом транспорте «на 15 августа 1942 года в живых остается лишь одна восьмая часть; то есть за 17 недель погибло 885 человек». Через два дня седьмой словацкий транспорт привез 464 юноши и 536 молодых женщин, и Чех дает сноску: «К 15 августа 1942 года в живых остается только 10 из этих мужчин».
Чех вновь и вновь напоминает об отсутствии данных по женской смертности в первые месяцы 1942 года; но если женская смертность была близка к смертности среди мужчин-евреев хотя бы порядком, то можно заключить, что женщины погибали в огромных количествах. Важно помнить, что узники на тот момент могли умереть только от болезни и голода или стать жертвой непосредственного убийства, а массовое уничтожение людей в газовых камерах еще не практиковалось. Вычисления Дануты Чех и ее анализ смертности среди евреев-мужчин весной и летом 1942 года дают нам надежду на то, что пелена неизвестности вокруг истории первых месяцев заключения аушвицких женщин в итоге будет приоткрыта.
Глава четырнадцатая
История Исхода преподает нам великий урок человеческой солидарности, она учит, что нельзя вкушать изысканные яства, когда другим достается лишь хлеб угнетения.
В четверг, 2 апреля, третий транспорт привез в Аушвиц 965 юных незамужних евреек. Их, так же как их предшественниц из первого транспорта, собирали на востоке Словакии и держали перед отправкой в Попраде; многие из них были родственницами или знакомыми наших девушек. Среди них ехала 16-летняя Эльза Розенталь, которая вскоре станет лучшей подругой Эдиты.
Когда солнце закатилось за горизонт, а сторожевые вышки зловеще потемнели, блок 5 вновь наполнили девушки, одолеваемые клопами и блохами. Этот день знаменовал собой неделю с момента прибытия первого транспорта и первую ночь Песаха, еврейской Пасхи. В честь праздника эсэсовцы отправили всех работать в «невиданную гнилую дыру», – рассказывает Марги Беккер. «Болотный наряд» состоял в вычистке грунта со дна прудов и протоков, окружавших территорию. Позже туда станут назначать в наказание, но сейчас, в начале Песаха, он служил просто очередным орудием «декультуризации». «Там была одна девушка, Ружена Гросс[40]… на ней вообще сухой нитки не осталось. Мы вернулись и легли, без одеял, без ничего. Мы еще никогда так не дрожали».
Вымокшая с ног до головы Клари Атлес, 26-летняя дочь одного из гуменнских рабби, встала со своей койки и обратилась к дрожащим, рыдающим девушкам.
– Дома все уже подхватили бы воспаление легких, – произнесла она, пытаясь поднять общий дух, как уже однажды сделала – в тот день, когда эшелон увозил их из родных мест. – Вот увидите, Бог нам поможет. Никто не заболеет.
Она говорила страстно, как ее отец, она рассказывала, как Бог освободит их, как когда-то вызволил евреев из Египта. Всевышний защитил евреев от казней египетских, защитит Он их и сейчас. Бог поразил угнетателей их предков, поразит Он их и на сей раз. Нужно лишь впустить Илию в свое сердце. Кабы было у них больше кружек, чтобы поставить одну для пророка. Кабы могли они отворить ему дверь без риска быть убитыми. Вскоре весь блок заразился убежденностью Клари, и некоторые девушки принялись отмечать у себя на койках свой маленький седер. А некоторые просто уснули.
У Берты Берковиц (№ 1048) откуда-то оказался еврейский молитвенник. Кошерного вина, правда, не было, как не было и нужды в горьких травах, – вкус рабства во рту и без них достаточно горек. Берта шепотом читала Агаду для Пеши Штейнер и других подруг, собравшихся вокруг нее на койках. В отсутствие отцов и братьев, которые провели бы церемонию, девушки заменили их и прочли кадиш, молитву, которую знали наизусть, благодаря освященной веками традиции. Некоторые из них, подняв во мраке над головами пустые красные миски, шептали: «Би-вѓилу йацону ми-Мицройим, ѓо лахмо аньо бней хорин. Поспешили мы из Египта с хлебом нашим скудным, [теперь мы] свободные люди»[41].
– Чем эта ночь отличается от других ночей?
Трудно представить, что могли ответить девушки на этот вопрос. Их слезы лились в темноте.
У них не было мацы – ни самим поесть, ни с ближним преломить, а какой без этого седер? Но Берта и другие праведные девушки всю неделю отказывались от дрожжевого хлеба. «Я не ела хлеб из уважения к родителям. Это был и мой мятеж, и единственное, что я могла для них сделать». Гадостную, некошерную баланду из конины есть все же пришлось, но Берта молила Бога о прощении.
Ритуал седера включает ответы на вопросы, призванные научить закону, морали и истории евреев. Вопросы задают четыре сына народа Израилева. Но в том аушвицком блоке были лишь дочери Израилевы, и поэтому первый вопрос – «Каковы порядки, законы и правила, которые заповедал вам Бог?» – вместо мудрого сына задавала мудрая дочь. Второй вопрос задает нечестивая дочь: «Что это за пасхальная служба у вас?». И здесь мы прерываемся, поскольку в нашей саге нечестивых девушек пока не было. Они еще только появятся. Это назидание напомнило Берте, Пеши и их подругам о том, как важно не держаться в стороне от тех, кого любишь, не проявлять отчужденность или антипатию, не обособляться друг от друга. Чтобы заслужить свободу, необходимо участвовать в жизни общины и помогать другим. Следование этим правилам поможет им уцелеть в Аушвице.
Последние два вопроса напоминают участникам, что не всем достает разумения и что таким людям нужна помощь – через Бога и семью найти ответы и освободиться из неволи. Если бы все было так просто.
В 1942 году еще не было понятия «Шоа». Лишь после Второй мировой войны в праздничный ритуал седера стали добавлять пятого сына, представляющего еврейских детей, которые не выжили, и, соответственно, пятый вопрос для размышлений.
Многие из девушек, праздновавших вместе с Бертой, да и другие девушки в лагерных блоках, могли вот-вот стать пятым ребенком… но вопрос они задавали уже сейчас:
– Почему?
Изнуренные чисткой болот, сносом домов, уборкой снега, тасканием навоза и рытьем ям, большинство из 997 девушек погрузились в сон задолго до последней пасхальной молитвы. На обычном седере такое тоже случается сплошь и рядом. Дети всегда засыпают на своих стульях, да и взрослые порой начинают клевать носом. Нежные голоса перечисляют казни египетские, пальцы окунаются в красные миски, где воды для окропления – с наперсток или ее вообще нет, а есть лишь воображаемые ритуальные капли, по одной – на каждую казнь и за тех, кто и сегодня продолжает страдать. Был ли в мире хоть кто-то, страдающий в тот момент больше, чем они? Слова Гелены Цитрон о том, что Аушвиц – это как «десять казней египетских в один день», отзывались в темноте песней «Дайену»