На дорогах оставалось еще много снега, и некоторых девушек отправляли его убирать. После работы в полях Эдита с Леей попали в эту бригаду. «Ни метел. Ни лопат. Всё вручную, – вспоминает Эдита. – Мы голыми руками загребали снег на картонки и старые газеты, а потом тащили к обочине». Вечером они с сестрой рухнули на свои соломенные матрасы – чуть живые, «замерзшие и настолько уставшие, что не хотелось даже вставать за хлебом». Более выносливая Лея заставила младшую сестру все же подняться и пойти получить свою пайку. Без еды им не выжить, а Эдита была и без того хрупкой. Лее приходилось все время заставлять сестру есть, пусть даже хлеб был сухой и безвкусный, сделанный – как предполагали многие – из опилок пополам с мукой.
Пайка хлеба, главного блюда в их «меню», была не больше женской ладошки – сантиметров восемь по диагонали. Поскольку женщинам давали лишь по одной в день (мужчинам полагалось две), некоторые придумали способ растянуть пайку, съедая половину вечером, а вторую половину оставляя на утро. Если перед чаем положить в желудок хоть что-то твердое, это помогает продержаться на столь скудном рационе.
Уборка снега подарила Эдите с Леей одну маленькую радость. Они подбирали выброшенные эсэсовцами окурки, добывали клочки старых газет и ссыпали в них собранный табак. По вечерам от огня печки они прикуривали свои самокрутки. Курение для них было не удовольствием, а имело вполне практическую пользу: «помогало приглушить голод».
Крепко сложенную Йоану Рознер (№ 1188) на первых порах поставили работать на кухне. Разумеется, в душе она тихо этому радовалась, надеясь, что там будет легче стащить хотя бы лишний кусочек. Но надежды не оправдались. Эсэсовцы зорко следили за девушками и били даже за морковный очисток. Да и сама работа была не менее чудовищной. Кухонная смена вставала в час ночи, чтобы успеть приготовить чай. Суп и чай варились в гигантских котлах. Две или три девушки должны были забираться по стремянке к бакам с водой, и оттуда, балансируя в неустойчивой позе, одна из девушек наполняла котлы, а остальные поддерживали их, не давая опрокинуться. Удерживать чугунные котлы на деревянных подставках – дело трудное, и девушки, наполняя их огромными ковшами, то и дело обжигались о горячий металл. Полный котел нужно было спустить вниз, а для этого – развернуться и, осторожно маневрируя, слезть со стремянки. Это был адский труд, и катастрофа не заставила себя ждать. Забравшись наверх, одна узница обожглась о раскачивающийся котел и рефлекторно отпустила его; котел опрокинулся, и содержимое выплеснулось на девушку, стоявшую внизу. Предсмертный вопль обваренной обеспокоил даже эсэсовских охранников: в тот же день было решено, что эта работа слишком тяжела для девушек, и «теперь туда стали присылать парней».
В строительной бригаде несчастных случаев было еще больше.
Одна из полек по имени Сара Блайх (№ 1966), стоя на крыше дома, ступила на шатающийся кирпич и упала, пролетев два этажа, на землю. Она лежала на завалах кирпичей и штукатурки, глядя в небо и гадая, конец это или еще нет. Ее парализовало. Правая рука была сломана. Она понимала, что стонать или плакать здесь не стоит, и просто ждала, когда ее добьет эсэсовец или разорвет на клочки собака. К счастью, ей попалась добрая капо, которая приказала отнести ее в недавно созданный лазарет. Манци Швалбова наложила на Сарину руку гипс и принялась за спину, чередуя пятнадцатиминутные теплые и ледяные компрессы. Через шесть недель Сара вновь могла ходить. К тому времени в Аушвице содержались уже тысячи молодых евреек, и стали привозить еврейских юношей. Несмотря на травмы, Сару снова отправили в строительную бригаду. Это была «очень суровая работа, для мужчин. Поставить на нее юную девушку вроде меня – бесчеловечно».
Через пару недель девушек, пострадавших при падении, лечить перестали. Под криками эсэсовцев, заставлявших двигаться живее и работать быстрее, с крыши сорвались еще две узницы. К ним, корчащимся на земле от боли, целеустремленной походкой подошел эсэсовец и вынул пистолет.
– Если прикончим их, нам дадут отпуск, – сказал эсэсовец коллеге. Он выстрелил в одну девушку. Коллега – в другую.
Глава шестнадцатая
Затянувшееся рабство женщин – мрачнейшая страница в истории человечества.
Их писали от руки и печатали на машинке на дорогой бумаге и на фирменных бланках. Некоторые сопровождались рекомендациями от неевреев – деловых партнеров, соседей, духовных лиц. Рабби в своих письмах сообщали, что те или иные члены еврейской общины жизненно важны для экономического благополучия Словакии, а позднее им пришлось просить об освобождениях уже для себя. Со времен той февральской снежной бури, когда объявили о регистрации молодых незамужних женщин для отправки на работы, Министерство внутренних дел засыпали охапки писем от еврейских семей с просьбами выдать освобождения – по-словацки они назывались «вынимками». Эти «вынимки» освобождали всю семью от «рабочей службы» и «переселения».
Когда все осознали, что депортация тысяч еврейских девушек – свершившаяся реальность – а к тому моменту уже начали забирать на работы и юношей, – стала нарастать волна слухов о грядущем перемещении целых семей. И по мере распространения этой новой молвы поток заявлений в министерство еще больше усилился. А рекомендации писали теперь даже правительственные чиновники. Известно, например, что своим еврейским друзьям и коллегам помогал министр образования и национальной культуры Й. Сивак. В Национальном архиве Словакии хранятся целые коробки этих заявлений. Тысячи бумаг. Их авторы просили об официальном признании и о справедливости, но в сущности – молили сохранить им жизнь.
Свобода стоила денег – даже если тебе посчастливилось заручиться рекомендациями. Какая ирония: евреи вынуждены выкупать себя из рабства! Это была новая экономика, и люди, собиравшие мзду, были теми же фашистами, которые депортировали евреев, конфисковывали их бизнес и собственность.
Первый транспорт не выполнил планов Конки. Не выполнил их и второй. И третий, и четвертый, и даже пятый. Собрать тысячи девушек оказалось труднее, чем он думал, – особенно в деревнях и селах. Когда у Конки не вышло обеспечить вывоз обещанных пяти тысяч девушек за пять дней, Александр Мах впал в ярость. Даже в пяти транспортах пяти тысяч не набиралось. Что о них подумают немцы? Конку уволили[45].
Новый глава Департамента № 14 Антон Вашек вскоре после назначения получил прозвище «Царь Иудейский». Пузатый бюрократ с пронзительным взглядом, с безудержной жаждой денег и власти, он намеревался заполучить и то, и другое, да побольше. Учитывая огромное число ежедневно прибывающих заявлений, его решение было товаром, стоящим недешево. Ходатайства теперь рассматривались не по принципу «первым пришел, первым получил», а решения по ним перестали быть прерогативой местных губернаторов или мэров. Все стало зависеть от того, кто быстрее занес больше денег. На продаже «вынимок» Вашек успел сколотить состояние, но при этом заплатившие ему семьи нередко так и не получали от него нужных документов.
Для еврейских семей эти бумаги были вопросом жизни и смерти, но в правительстве Тисо их заявления не считались вопросом первостепенной важности. Их рассмотрение проходило небыстро, а если отсутствовал финансовый интерес, то и того медленнее. Может, именно поэтому Фридманам освобождение пришло позднее, чем более зажиточным Амстерам? Впрочем, это никакой роли не сыграло: ни те, ни другие не получили документов вовремя и не смогли оставить дочерей дома.
Эммануил Фридман, похоже, не понимал, что деньги можно тайком просунуть чиновнику под столом или что безопасность его дочерей продается. Возможно, в начале марта взятки не стали еще повальной практикой. Но к маю, при Вашеке, освобождение окончательно превратилось в товар.
«Вынимки» смотрелись весьма странно. Во всю ширину заполненного листа были проставлены черточки, напоминающие азбуку Морзе, дабы исключить возможность что-либо дописать. В шапке заглавными буквами указывалось, что настоящий документ выдан Министерством внутренних дел и имеет юридическую силу, далее – район и город и, наконец, – номер департамента. То есть в данном случае номер 14. Ниже указывалось имя главы семейства, его профессия, адрес и дата рождения, а еще ниже – ссылка на § 22, согласно которому обладатель данного документа имел законное право оставаться в Словакии. Потом – дата выдачи, а за ней – словацкая версия немецкого «хайль Гитлер», символически отсылающее к режиму партии Глинки[46], принятое в то время в словацких официальных кругах универсальное приветствие «На страже!», и в самом конце – автограф министра с его чернильной печатью. Позднее на этом месте будет ставиться имя Антона Вашека, а в начале марта там пока еще была подпись Гейзы Конки.
Следующей важной частью документа был список членов семьи, на которых он распространяется, кем они приходятся главе семьи, даты рождения. Далее – исходящий номер и еще одно «На страже!». После того как эту часть проштамповывал представитель Министерства внутренних дел, освобождение отправлялось местным властям, где подлежало визированию со стороны губернатора или мэра. То есть на каждом таком документе стоят три важные даты. Проставленная в верхней части документа рядом с именем министра – дата выпуска документа братиславскими властями. Следующая дата – в нижней части, рядом с именем главы региона. И последняя ставилась поверх «шапки» документа вместе с подписью и резиновым штампом местного начальства.
В июле 1942 года оформление одной «вынимки» занимало не меньше недели, а чтобы оно началось, нужно было сначала получить одобрение под своим заявлением и собрать подписи от неевреев, подтверждающие статус семьи подателя и государственную важность ее бизнеса. В марте 1942 года задержки случались еще чаще, поскольку процесс был еще не отлажен, и, скорее всего, именно поэтому мэр Гуменне успокаивал Эммануила Фридмана, заверяя, что документы уже в пути.