их на земле». Сотни новых узниц спали прямо там, вповалку. Свирепствовал тиф.
Лангефельд не относилась к числу женщин, которые станут тратить время на завивку щипцами. Ее волосы были заколоты в пучок и убраны под пилотку, но зато черные ботинки надраены и блестели, как оникс. Уже опустилась жара, но Лангефельд не вспотела. Это не ее вина, что комендант Гесс набил столькими женщинами ограниченное пространство, позволяющее разместить не более пяти тысяч человек. Пусть Гиммлер своими глазами увидит, с какими проблемами ей приходится иметь дело.
Еврейские девушки наблюдали, как капо, которых они обычно боялись, теперь сами выстраиваются в аккуратные шеренги по пять. Плечи назад, подбородки вверх, взгляд вперед – капо стояли по стойке смирно, понимая, что по положению они выше только евреек, а в глазах остальных они – в самом низу, уголовницы, от которых можно избавиться так же легко и быстро, как и от их подчиненных-евреек. Гиммлер пристально разглядывал равенсбрюкских капо, шагая вдоль рядов, а Лангефельд объясняла, кто к какой категории относится – проститутки, убийцы, коммунистки. Они остановились у переднего ряда, где стояли ее любимицы.
Поравнявшись с Бертель Теге, Луизой Мауэр и тремя другими фаворитками, Лангефельд выдержала паузу и обратилась к своему рейхсфюреру:
– Герр Гиммлер, у меня к вам просьба.
Стоящие рядом эсэсовцы опешили, наверное, от такой наглости. Но эти два офицера СС были ровесниками, и Гиммлер к тому же постоянно хвалил организаторские способности Лангефельд.
– Эти женщины – самые старшие из здешних заключенных, – продолжила она, указывая на своих пятерых помощниц. – Они усердно трудились и, мне кажется, отработали свой тюремный срок с честью и достоинством. Я полностью полагаюсь на них, и никаких проблем с ними у меня никогда не возникало. Очень прошу вас признать срок их тюремного заключения завершенным.
Луизе Мауэр не верилось, что Лангефельд выполнит свое обещание. Луиза сидела в тюрьме с 1935 года, и за все это время ни разу даже на секунду не допустила мысли, что окажется на свободе при Третьем рейхе. Она считалась предателем родины, поскольку была коммунисткой. Гиммлер уставился своими совиными глазами на Мауэр и обратился прямо к ней:
– За что тебя посадили?
Мауэр выпятила грудь и ответила честно и без обиняков:
– Меня арестовали в 1933. Мой муж был членом совета КПГ[52] в Гессене. В 1935 году меня арестовали повторно и посадили на четыре года за госизмену. После суда отправили в Равенсбрюк, а этой весной – в Аушвиц.
– Ты была коммунисткой, – с отвращением произнес Гиммлер. – И ты ею остаешься?
– Да! – отважно ответила Мауэр, невзирая на возможные последствия.
Стоявший рядом офицер СС Максимилиан Грабнер опешил, услышав ее ответ, но Гиммлер продолжал:
– И что же ты сейчас думаешь о национал-социалистическом государстве?
– С 1933 года я вижу только тюрьму и концлагерь, так что к национал-социалистическому государству ничего, кроме отрицательных чувств, испытывать не могу.
– Тогда я дам тебе возможность познакомиться с новым государством. Я тебя освобождаю!
Мауэр обвела исполненным сомнения взглядом Лангефельд и окружавших их эсэсовцев.
– Но герр Гиммлер! – не сдержался Грабнер. – Она же неисправима и политически неблагонадежна!
Гиммлер скосил глаза на нос сквозь стекла пенсне и протер их.
– Тем не менее я ее отпускаю. Но прежде ей придется отработать в штабе войск СС. – Он повернулся к Лангефельд, задал еще несколько вопросов и вновь посмотрел на Мауэр. – Старшая надзирательница говорит, что ты – повар. Вот и поработай там поваром. – То есть он назначил ей испытательный срок.
На самом деле из этих пяти капо незамедлительно освободили еще только Бертель Теге, а остальным пришлось ждать освобождения от года до двух.
Когда Теге выходила из железных ворот с лозунгом Arbeit Macht Frei, она прекрасно понимала, что ей просто повезло стать одной из очень немногих, кому посчастливилось выбраться на свободу.
Гиммлер считал инспектирование женского лагеря важнейшим пунктом своего визита, так что это была отнюдь не обычная поверка. После осмотра их собственных рядов капо вновь примкнули к эсэсовкам, и они все вместе криками приказали девушкам раздеться донага перед рейхсфюрером СС. На малейшие колебания отвечали плеткой. Девушки стянули с себя грязную русскую форму и после команды «Шагом марш!» прошагали мимо Гиммлера, Гесса и других инспектирующих мужчин.
– Вытянуть левую руку! Держать прямо перед собой!
Страх прогнал всякое смущение. Взгляд вперед, зубы стиснуты, левая рука вытянута – ладонью в сторону Гиммлера. «Если бы нас заставили вытянуть правую руку, меня бы отправили на смерть», – говорит Йоана (№ 1188). У нее на правой ладони была «большая язва».
В ходе мероприятия лишились жизни 20 женщин из «свидетелей Иеговы» – единственные узницы, погибшие в тот день. На них продемонстрировали приемы порки. После того как их забили до смерти, Гиммлер одобрил порку в женском лагере.
После успеха с ходатайством за судьбу пятерых любимиц Ленгефельд воспользовалась случаем и обратилась к Гиммлеру с собственной просьбой – вернуть ее в Равенсбрюк, – ссылаясь на расхождения во взглядах с Гессом и на неуважение со стороны эсэсовцев-мужчин. В своих дневниках Гесс постоянно жаловался на Лангефельд, и весьма вероятно, что свое неудовольствие ею он уже успел высказать и лично рейхсфюреру. Гиммлер не только отклонил ее прошение, но и еще больше ослабил ее позиции в лагере, проинструктировав Гесса, что женщинам-капо следует разрешить «направлять свою злобу на заключенных».
Некоторым из этих капо доводилось убивать, за что они и попали в тюрьму, и Гиммлер фактически выдал им лицензию на убийство – убийство евреек.
В конце дня рейхсфюрер СС, завершая свой визит, побеседовал с Гессом с глазу на глаз, сказав коменданту, что операции зипо (полиции безопасности) нельзя прекращать ни при каких обстоятельствах, и уж тем более этому не должен препятствовать недостаток мест в лагерях. Он приказал Гессу побыстрее достраивать Биркенау и уничтожить всех не пригодных для работы евреек. И наконец, в признание заслуг и служебных достижений Гесса, Гиммлер присвоил ему звание подполковника СС.
В отличие от Бертель Теге, 999 девушек, которые на ее глазах прибыли в лагерь 26 марта – точнее, те из них, кто еще оставался в живых, – покидая Аушвиц, счастливицами себя отнюдь не чувствовали. Подполковник СС Рудольф Гесс выполнил обещанное им при повышении – практически завершил истребление русских пленных и строительство новых кирпичных блоков. Через три недели после визита Гиммлера он решил, что Биркенау готов принять женщин-заключенных.
Глава двадцатая
1 августа 1942 г. Как показывает утренняя поверка, заполненность мужской части Аушвица-Биркенау – 21421 мужчина, включая 153 русских военнопленных. Заполненность женской части неизвестна; поскольку соответствующие документы отсутствуют, ее установить невозможно.
8 августа над лысыми головами девушек еще только всходило солнце, но уже успела опуститься жара. Мухи липли к немытым телам узниц, стоявших на поверке вплотную друг к другу. Начинался обычный день. Девушки – сомнамбулы в русской форме – привычно разбились на рабочие бригады, но тут они увидели, как по ту сторону ворот целую секцию узниц развернули куда-то не в ту сторону. Оставшиеся повернули головы и с тревогой наблюдали, как их сестры и подруги идут по длинной грязной дороге. Доведется ли им снова увидеться?
Тех, кто сейчас шагал в неизвестном направлении, выдернули из заведенного распорядка абсолютно неожиданно. Около получаса они устало плелись вдоль картофельных полей, то и дело перебираясь через железнодорожные рельсы, пока вдали не показались силуэты ограждений, – тогда всем стало ясно, куда их ведут. Над головами, каркая и хлопая крыльями, кружили вóроны.
Сегодня пеший путь между двумя лагерями лежит через эстакаду, с которой виден тупик действующих железнодорожных путей станции Освенцим, расположенной неподалеку от Государственного музея Аушвиц-Биркенау. Посетители музея преодолевают это расстояние на автобусах или такси за считаные минуты, им не обязательно тащиться больше получаса пешком. Причем, чтобы пересечь всю территорию Биркенау, времени потребуется примерно столько же. Большинство заключенных были вынуждены преодолевать это расстояние дважды в день – на работу и с работы – после 10-12 часов тяжкого труда. У них не было с собой бутылок с водой или подкрепляющих шоколадок. Они жили на корке хлеба в день, зловонном чае и баланде из конины и овощей – большей частью гнилых.
Стоя на эстакаде, трудно представить пустоту сельской местности, царившую здесь в 1942 году. Картофельные и прочие поля – вероятно, те же, что и в то время, – окружают лагерную территорию и по сей день, но сегодня здесь есть и жилая застройка. Машины со свистом проносятся мимо зловещих ворот смерти, которые проступают, словно призрак из прошлого, на унылом, одноцветном фоне. В 1942 году, когда девушки шагали через поля к Биркенау, всей этой кирпичной инфраструктуры, которая ассоциируется с Биркенау сегодня, еще не существовало. Они входили через укрепленные колючей проволокой ворота, а по степи гулял ветер. Здесь не было надписи Arbeit Macht Frei. Лишь несколько нововозведенных деревянных вышек. На этом обширном пространстве вообще мало что было, если не считать 15 кирпичных домов в три ряда и километров колючей проволоки. Еще – пара одноэтажных административных зданий для СС и функционеров. Но в основном – низенькие прямоугольные кирпично-деревянные дома для узников.
В последующие два года Биркенау сильно разрастется и станет самым большим в истории лагерем смерти. Размеры Биркенау, по площади равного 319 футбольным стадионам, даже сегодня кажутся невообразимыми. С высоты птичьего полета он больше похож не на лагерь смерти, а на поле для игры в «монополию» с аккуратными рядами пластиковых под кирпич домиков. Пройти его из конца в конец – дело весьма утомительное, но Эдите и другим девушкам приходилось пересекать эту территорию по нескольку раз в день – сходить в туалет, порыскать в поисках съестного или – уже позднее – пробраться в медпункт, которого вначале еще не было.