Способность людей безоглядно верить в то, что правительство не подвергает меньшинства никакой расовой дискриминации или несправедливостям, не была уникальным явлением, характерным исключительно для периода Второй мировой. Позднейшие режимы не менее преступно подавали и продолжают подавать геноцид в упаковке миграционной политики, религиозных убеждений, этнической чистоты, экономических соображений. Общий фактор всегда один: первые жертвы всегда самые уязвимые – и наименее «ценные» в глазах аудитории расистской пропаганды. К 15 августа 1942 года в новых газовых камерах погибли тысячи женщин и детей. В живых пока оставались лишь самые приспособленные женщины и те, кому повезло.
В тот же день, когда президент Тисо с гордостью разглагольствовал о христианских ценностях, в Аушвиц прибыли 2505 мужчин, женщин и детей из Польши и Голландии – и из них в лагере были зарегистрированы только 124 мужчины и 153 женщины. За десять дней, прошедших после переезда девушек в Биркенау, население женского лагеря выросло почти на две тысячи человек. На смену «старожилам» – изнуренным девушкам, которые пробыли здесь уже пять месяцев, – пришла свежая рабская сила.
В «Хронике Освенцима» нет конкретной даты первой селекции для отправки в газовую камеру узниц, но со слов выживших нам известно, что ее провели вскоре после перемещения в Биркенау. Из аушвицких «книг регистрации смерти» мы знаем, что по меньшей мере 22 девушки из первого транспорта погибли 15 августа. Впервые столь много смертей среди зарегистрированных узниц зафиксировано в один день. Это доказывает, что первая селекция прошла именно 15 августа, сразу после утренней поверки.
По шеренгам пополз шепот. Почему их не отправляют на работу? Что происходит? Это хорошо или плохо? Никто не знал, что значит «селекция». Если это «отбор», то с какой целью? Вынужденные стоять под палящим солнцем девушки чувствовали, как на голых головах и шеях появляются новые волдыри, но укрыться в тени им было негде. Они стояли, переминаясь с ноги на ногу и оглядываясь по сторонам.
Многие из тех, кто жил здесь с марта, – вспоминает Линда, – «не могли держаться прямо. У многих на телах были шрамы, синяки. И тут вдруг им пришлось раздеваться». Многие из уцелевших – даже те, кто решился опубликовать свои воспоминания, как Рена Корнрайх, например, – избегают упоминаний об этом факте: на селекциях девушки стояли нагишом. Голые не могут скрыть открытые язвы или раны, скелетоподобное тело или сыпь. 18-летняя Фрида Беновицова училась в школе вместе с Эдитой. И вот она вместе с сестрой Геленой (которой 23 года) выходит в передний ряд. Рена Корнрайх (№ 1716) стояла всего в паре шеренг от них и видела, как эсэсовцы скомандовали одной сестре идти направо. А другой – налево.
– Умоляю! Не разлучайте меня с сестрой! – взмолилась одна из них, рухнув на колени. Никто не знал, что значит «направо», а что – «налево». Но как бы то ни было, сестры все равно хотели быть вместе. Эсэсовец посмотрел сверху вниз на умоляющую его девушку и махнул ладонью. Фрида бросилась к Гелене и крепко ее обняла.
Держась за руки, обнаженные сестры направились к грузовику, и их грубо затолкали в кузов. Рена не знала этих девушек, но она их помнила по первому транспорту и была почти уверена, что их номера – 1000 и 1001. Она знала, что куда бы девушек ни повезли, «ничто хорошее их там не ждет».
Лишь через 75 лет после этого удалось разыскать их семью[54] и узнать их имена.
Глава двадцать вторая
Мои слова ты слышишь, но внемлешь ли ты чувствам?
Переселение в Биркенау подкрепило страхи девушек. Никаких улучшений ждать явно не приходилось. Единственным способом спастись самим и спасти друг друга было найти «приличную работу». Хотя и «приличная работа» тоже вполне могла оказаться опасной и отвратительной.
Марги Беккер прослышала, что в рамках leicherkommando («трупной команды») создается бригада для перемещения тел и что туда набирают добровольцев. Она обратилась за советом к своей подруге Гинде Каган, 17-летней дочери одного из гуменнских рабби-хасидов: стоит ли ей браться за работу, где придется постоянно иметь дело с мертвыми телами. Гинда посмотрела на нее с удивлением:
– Да о чем ты вообще? Просто представь, что это кирпич. Какая разница?
Когда Марги уже было совсем собралась с духом, Гинда предложила ей план получше. Эдита Энгельман – тоже из Гуменне и тоже с первого транспорта, – работавшая в медпункте вместе с доктором Манци Швалбовой, прослышала, что администрация собирается расширять швейную бригаду. Она знала Гиндину семью и хотела помочь ей получить «приличную работу». Место швеи могло спасти жизнь. Оно было под крышей, и, самое главное, больше никаких селекций.
– Сегодня оставайся дома, – сказала Энгельман Гинде. – Постараюсь устроить тебя в швейную бригаду.
Выпавшую удачу всегда хочется разделить с друзьями, и Гинда предложила Марги:
– Давай, ты тоже не пойдешь на работу. Спрячемся в блоке, а потом нас вместе запишут в швейную бригаду.
Марги рассказала еще одной подруге.
Это почти как прогуливать уроки – правда, если поймают, последствия могут быть куда более катастрофичными, но девушки сочли, что шанс устроиться в швейную бригаду стоит этого риска.
После пересчета капо кинулись их искать и явились в блок, где они прятались. Марги с подругой поймали, а Гинду не нашли. Двух пойманных девушек поставили в самую последнюю бригаду, которой руководила одна из капо, сидевших за убийства, – она любила бить и даже убивать узниц просто ради забавы. Это была «худшая бригада». А поскольку девушек отобрали сюда последними, их поставили и последними в строю; эсэсовские собаки кусали их за пятки и драли зубами одежду, а сами конвоиры похлестывали плетками, наказывая за попытку увильнуть от работ. В течение всего 12-часового рабочего дня они подвергались избиениям, травле собаками и угрозам. «Мы все время рыдали», – говорит Марги.
По возвращении в блок после вечерней поверки они узнали, что днем прошла селекция. Всех, кто не пошел на работу, отправили в газовые камеры. Гинда Каган исчезла.
«Эдита Энгельман хотела оказать Гинде услугу как дочке рабби, да она знала и саму Гинду по Гуменне. Она хотела помочь, но вот как вышло».
Гинды не стало.
«Это башерт[56]», – говорит Марги. То есть, воля Божья.
Присутствовал ли вообще в Аушвице Бог со Своей волей? Марги в это верила – а как иначе она смогла уцелеть? Религиозная вера в истории выживания Марги играет важную роль: ей суждено было остаться в живых, чтобы рассказать о судьбе Гинды Каган. Какой фатально тяжелый, суровый урок!
На следующий день Марги пощипала себя за щеки, дабы придать им здоровый вид, и решила попытаться получить «привилегию таскать трупы». Одна из подруг Марги тоже вызвалась туда добровольцем, и она, дабы казаться здоровее, повязала на голову платок, «но у нее опухли глаза, она была явной „кандидаткой“ и сошла с дистанции». «Кандидатка» (на газ) и «сошла с дистанции» – эти слова то и дело звучат в рассказах оставшихся в живых узниц, словно речь идет о спортивном забеге. В некотором смысле это не так уж далеко от истины: турнир на выживание выигрывали лишь самые приспособленные и те, кому повезло. Добежать до финишной черты означало избежать смерти.
В числе других претенденток на «приличную работу» в «трупной команде» была Берта Берковиц (№ 1048). Даже дома Берта постоянно мерзла. Если не найти работу под крышей, зиму ей ни за что не пережить. Несмотря на нежный возраст – ей было всего 16, – у нее хватало зрелости и ума, чтобы продуманно действовать ради жизни. Она взвесила все «за» и «против». Хватит ли у нее сил поднять мертвое тело? Сможет ли она касаться мертвой плоти девушек, которых знала живыми? Стоит ли такая работа добавки хлеба? Иными словами – достаточно ли она сильна физически и морально для выполнения таких задач?
Окончательное решение она приняла после первой массовой селекции – когда узнала, что члены «трупной команды» от селекций освобождены. Эта работа поможет ей остаться в живых. Хоть это и «было отвратительно». Вместе с Бертой на места в команде претендовали Марги Беккер (№ 1955), Елена Цукермен (№ 1735) и, вероятно, Бертина подруга детства Пеши Штейнер. Работа в «трупной команде» была худшей из «приличных», где требовался физический труд. Будь у этих девушек малейшая возможность попытаться найти место в прачечной, швейной, почтовой или фермерской бригаде, они непременно бы ею воспользовались. Хотя уход за животными на ферме куда легче в психологическом и физическом смысле, но тяжелое испытание, которое следовало выдержать, чтобы попасть туда, могло стоить жизни.
У Розы (№ 1371) были тонкие черты, свежий цвет лица, словно у цветка, давшего ей имя, и темно-русые волосы, она заплетала их в длинные косы, пока ее не обрили. Роза не производила впечатления очень уж крепкой девушки, но она выросла на ферме и умела работать. С самых первых дней в лагере она трудилась на строительстве фермы в Харменже, в паре километров от обоих лагерей. Условия в их бригаде считались одними из самых суровых. Надзирателем у них был эсэсовец, предпочитавший форме белый костюм и вселявший в девушек ужас. Развлекался он тем, что бросал какой-нибудь предмет за пределы рабочей площадки и приказывал его принести. Это была игра без выигрыша: если узница отказывалась, он стрелял в нее за непослушание, а если повиновалась – то за попытку побега. И он не один прибегал к этой уловке: подобную забаву любила Юана Борман, прозванная «дамой с собаками», только в девушек она не стреляла, а травила их своими овчарками.
Когда стройка в Харменже завершилась, эсэсовцы придумали экзамен, дабы подобрать самых годных, заслуживающих работы на ферме девушек. По словам Розы, претенденток заставили весь день неподвижно стоять под открытым небом. Погода выдалась особо холодной, а им при этом то и дело давали дополнительные задания. В какой-то момент, например, им приказали вытянуть руки и держать их перед собой в течение неопределенного времени, и если у какой-нибудь девушки руки начинали дрожать или она их опускала, то ее отправляли «на газ». В конце дня их заставили прыгать через канаву. Зато прошедшие все эти испытания были вознаграждены: их переселили в новенький барак и поручили работы по ферме. Роз