Некий внутренний механизм срабатывал в ней и держал на плаву, но одной силы воли было мало. Ей требовался друг. Эльза Розенталь стала Эдитиной «сестрой по лагерштрассе» – так узники называли людей, ставших родными друг другу, как члены семьи, – ведь из тех, кто в Аушвице оставался сам по себе, не выживал никто.
Марги Беккер рассказывает историю одной своей кузины, чья сестра не прошла селекцию, а сама она выжила. Сестрам Беновицовым в свое время позволили умереть вместе, но позднее «садизм достиг такого уровня», что эсэсовцы зачастую специально разлучали членов семьи, одних отправляя на газ, а других оставляя в живых. Обе кузины Марги были здоровы, но по прихоти эсэсовцев младшую сестру отобрали на смерть «без всяких видимых причин, просто из жестокости». Младшая еще ждала по ту сторону ограды, когда ее загрузят в кузов и повезут к газовым камерам, а старшая уже бросилась к Марги.
– Давай будем сестрами! – взмолилась она.
Потерять сестру – это как остаться без руки, ноги или жизненно важного органа. Между узницей и ее сестрой – или сестрами – существовала не просто физическая взаимопомощь, но также глубокие духовные узы, связь душ. Сестры растут от одного корня, они – как цветки на одном стебле. В таком омуте зла, как Аушвиц, не имея духовного якоря, уцелеть невозможно.
Марги это понимала. Когда дальняя кузина попросила ее стать ей «сестрой по лагерштрассе», она сразу согласилась. То же самое сделала для Эдиты и Эльза. Какой смысл жить без Леи? А Эльза хотела, чтобы Эдита жила. Она побуждала Эдиту продолжать работу в «белых косынках». Спала под боком, ограждая от холодных сквозняков отчаяния. Вытирала слезы, которые текли по ее щекам. Заставляла есть. Стоять прямо на поверках. Напоминала Эдите, что если она сдастся, то они умрут вместе.
– Я без тебя не выживу, – говорила ей Эльза. Сострадание и постоянные слова поддержки приносили плоды. Где-то в глубине себя, в самой душе, Эдита нашла мужество жить. Но вскоре нашлась и другая причина.
Девушки в сортировочной бригаде теперь носили нечто среднее между передником и рабочим халатом. Каждое утро они проворно надевали эти передники с желтой звездой и номером узницы – как и на лагерной форме. Разбирая однажды одежду из транспорта с бельгийскими евреями, Эдита нащупала что-то твердое под подкладкой в подоле черного кашемирового пальто. Поначалу она решила не обращать внимания. Но потом подумала: «А вдруг это что-то ценное, вдруг это сможет пригодиться подполью?» Она разорвала шов и выдавила из-под подкладки тонкий футляр. Убедившись, что рядом нет эсэсовцев, она быстро приоткрыла крышку. В темноте складок пальто мерцали «огромные, уже ограненные алмазы». «Они наверняка стоили не один миллион». Даже одного того, что она просто на них смотрит, было достаточно, чтобы отправить ее на газ, но если бы удалось как-то передать их подпольщикам, она могла бы считать это местью за смерть Леи. Футляр прекрасно лег в карман передника, и никаких выпуклостей снаружи.
Это была суббота, последний рабочий день недели. К концу работы из-за ворохов одежды появилась Гелена, она теперь проводила там почти все время с Вуншем. «Ей больше не надо было работать», – рассказывает Эдита, но Гелене все равно полагалось стоять по стойке смирно на пересчете перед возвращением в Биркенау. И тут эсэсовцы приказали повесить передники на крючки и оставить их там до понедельника. Новое правило застало узниц врасплох – ведь у многих в карманах лежала добыча, которую они собирались обменять в лагере на хлеб и прочие необходимые вещи.
– Начиная с сегодняшнего дня все передники будут оставаться здесь! – объявил один из офицеров.
Эту меру ввели для борьбы с кражами и инфекцией.
Стараясь унять дрожь в руках, Эдита повесила передник на крючок, но изъять из него футляр она не могла. Придется подпольщикам подождать до понедельника. И она оставила алмазы на месте.
Когда на следующий день доставили обеденный суп, один из узников, несших котлы, прошептал Эдите:
– Эсэсовцы обыскали твой халат и нашли алмазы. Тебя наверняка допросят.
Эдита задрожала, словно листик на ветру. Что же теперь делать? Даже за кражу картофелины положено 25 плеток. А что будет за алмазы? Как она могла так сглупить? Впрочем, при всей своей юной наивности Эдита обладала доставшейся ей от матери смекалкой, практичным и логическим складом ума. Хорошо, что ее предупредили. Теперь оставалось сочинить правдоподобную историю.
Наступило неизбежное утро понедельника. По дороге на работу Эдита почувствовала, как ее левая нога стала немного волочиться, отяжелев от страха. У сортировочных бараков женщинам приказали построиться в очередь на допрос. Даже Гелене пришлось там стоять. Допрашивал их не Вунш, а его начальник, офицер СС Амброс. Объявляли номер, и его обладательница проходила в кабинет, где с ней беседовали за закрытыми дверями. Потом она выходила. Некоторые девушки после допроса отправлялись на работу. А некоторые – в противоположную сторону. Эдита была не единственной, у кого что-то лежало в кармане. Ей пришлось собрать в кулак все свое самообладание, чтобы коленки не стучали друг о друга. К концу допроса она осталась последней. Вот ей и выпал шанс воссоединиться с Леей.
– 1970-й!
Ей сделали знак проходить внутрь, и она, шагнув в кабинет, встала там по стойке смирно перед угрюмым эсэсовцем.
– В твоем фартуке нашли футляр. Почему ты его не сдала?
– Я не могла доверить его охранникам.
– Почему?
– Он довольно крупный, и я подумала – а вдруг там что-то важное? – Она выдержала паузу для пущего драматизма. – Еще я подумала, что если отдам лично вам, то, может, получу за это кусочек колбасы или еще что-нибудь, и приберегла его для вас.
– Если ты врешь, я отправлю тебя на газ.
Она безразлично кивнула.
– Ты заглядывала внутрь?
– Я говорю вам правду, – лгала ему в глаза Эдита, – я решила, что вам лучше самому посмотреть.
– Я увижу, если ты лжешь.
Она снова кивнула.
Он устремил на нее пронзительный взгляд. Потом оглядел с ног до головы. Ее миниатюрное сложение сыграло ей на руку. Как такая малютка может быть угрозой, даже если она – грязная жидовка?
– Я смотрю на нее и вижу, что она говорит правду, – заключил он. – Эта мелкая невиновна.
«Всех так удивило, что меня не отправили прямиком на газ! Но я никогда не забуду, как Амброс на меня смотрел. Беспримесная алчность. Он не хотел отдавать эти алмазы Германии, он хотел оставить их себе. Через неделю он взял отпуск, поехал домой и открыл там фабрику». А свой кусочек колбасы она так и не получила.
Работа на сортировке в «Канаде» приобрела такую популярность, что все принялись «организовывать» себе косынки, лишь бы туда попасть. Даже Линду, которая работала там с самого начала, порой оттесняли от стола, хотя «локти у нее были что надо». Миниатюрную Эдиту отпихивали с легкостью, а она чувствовала себя слишком подавленной, чтобы пытаться пролезть обратно к столу. Для сражений у нее не хватало энергии, и она вернулась на мороз – разгребать голыми руками дороги. Зимой было опасно. Обморожения случались сплошь и рядом, а тезис «для евреев нет никакой погоды» никто не отменял.
Лишь несколько девушек из первого транспорта продолжали работать на открытом воздухе. Кроме Эдиты и Эльзы, среди этих несчастных были Рена Корнрайх с сестрой Данкой, их подруга Дина Дрангер и Йоана Рознер. «У нас не было ни носков, ни пальто, вообще ничего, – рассказывает Йоана (№ 1188). – Если мы находили тряпку, то обматывались ею, чтобы хоть как-то согреться. В лагере жило по тысяче девушек на блок, и мы крали друг у друга одеяла. В человеческом языке нет слов, чтобы описать, как это было ужасно. Ноги оледенелые. Пальцы на ногах оледенелые. Голая голова. Мы работали под дождем, а потом ложились спать в мокром».
Чтобы не было тифа, форму узниц по воскресеньям собирали на обработку от вшей. Согласно процедуре, девушки полностью разоблачались и несли свои вещи кипятить в прачечную. Не имея никакой другой одежды, они после этого лежали в своих блоках под тоненькими одеяльцами, прижавшись друг к дружке и пытаясь согреться. Зимой форма сохла долго, а когда ее приносили, она обычно была каменной от мороза. В одно из таких январских воскресений Эдита проснулась от нестерпимой боли. Колено раздулось, как воздушный шарик. «Я не могла ступить на ногу».
Поскольку дело было в выходной, они еще могли успеть что-то предпринять, пока Эдиту не увидели эсэсовцы, и Эльза помчалась в госпиталь за Манци Швалбовой.
Манци глянула на колено и покачала головой.
– Ну что тебе, Эдита, сказать. Это туберкулез. – Туберкулез – смертный приговор даже при самых благоприятных обстоятельствах. – Ты очень и очень серьезно больна. Не знаю, можно ли это вылечить в наших условиях. Но слушай, селекция в госпитале была вчера. Сейчас там спокойно. Я забираю тебя на операцию. А там посмотрим, сколько я смогу тебя у нас держать.
В тиши воскресного дня Манци сделала пункцию, чтобы снизить давление на колено. Поскольку никаких обезболивающих средств не имелось, Эльза с медсестрой что есть сил держали Эдиту, не давая ей корчиться от боли, пока весь зловонный гной не вытек. После процедуры Манци наложила на рану горячий компресс, дабы она не затягивалась и продолжала очищаться. Эдита спала, как в сказке, а через подполье ей «организовали» кое-какую еду.
Она успела пролежать в постели всего три дня, когда посреди ночи ее разбудила Манци:
– Тебе надо уходить. Как можно быстрее. Они придут завтра и людей заберут.
– Но ведь я не смогу не хромать. Стоит ступить на ногу, как у меня звезды перед глазами.
– Сделай все, чтобы идти ровно. Хромать нельзя! – предупредила Манци. – Ты должна.
На выручку пришла Эльза. Она поддерживала Эдиту, когда они проходили через ворота мимо эсэсовцев, чьи натренированные глаза зорко выискивали больных и немощных, и Эдите как-то удалось простоять весь день, не привлекая к себе внимания. Возможно, «эту мелкую» защитило распоряжение Мандель о первых номерах, но, скорее всего, Эдита была слишком миниатюрной, и начальство ее попросту не заметило. Ей пришлось работать три дня, прежде чем доктор Швалбова вновь смогла взять ее к себе.