Должность штубендинстки поначалу, может, и казалась облегчением, но от кошмаров в лагере никуда не денешься. Однажды Эдита, выполнив какое-то поручение, вернулась в блок и застала там истерически рыдающую Эльзу. Какое-то время назад одна из прибывших в лагерь женщин прошла регистрацию, хотя она была беременна. Такое порой случалось. Живот у женщины не сильно торчал, и его никто не заметил; позднее его скрыла тюремная одежда, а таких селекций, где все стало бы ясно, пока не проводили. Когда у нее начались схватки, Эльза бросилась за Манци Швалбовой. Принимать роды в лагере было опасно. Плач новорожденного мог привлечь внимание эсэсовцев или стукачей. Все причастные отправятся на газ. Таков был ужас жизни в лагере смерти – жизнь здесь не разрешалась. А тем более новая жизнь. Существовал единственный способ спасти мать – избавиться от ребенка.
Грузовики, которые в два часа дня собирают трупы у блоков, еще не приехали. На долю Эльзы выпала задача спрятать младенца под этими трупами – ведь если его найдут эсэсовцы, то проведут осмотр всех женщин в лагере. Когда она его там оставляла, он плакал.
Вся взбудораженная, в истерике, с глазами, воспаленными от потоков слез, Эльза поведала Эдите о случившемся. Обнявшись, они рыдали вместе. Мать лежала на средней полке – неспособная пошевелиться, отрешенная от мира без своего малыша. По ее грудям стекали капли молока, которое так никто и не попробовал.
При рассказе о том происшествии глаза Эдиты краснеют и наполняются слезами. «И как только я смогла это пережить?» – резко спрашивает она, всхлипывая от нахлынувших переживаний.
Наверное, так же, как смогли остальные.
Верная своему слову, что не останется здесь, Фрида Циммершпиц (№ 1548) – с самого первого дня, когда ее с сестрами привезли в лагерь, – обдумывала план побега. Позднее в Аушвиц доставили их младшую сестру Маргит вместе с четырьмя кузинами. «Мы были в лагере одной большой семьей, и нам не хотелось, чтобы кто-то из нас в чем-то нуждался. Поэтому некоторые из семьи [как минимум капо-еврейка Франциска Мангель-Так. – Прим. авт.] устроились в разные места, чтобы защитить остальных, – говорит Этта Циммершпиц (№ 1756). – Это сложно объяснить…» Но несложно понять. Родственники помогали друг другу, и Франциска Мангель-Так позаботилась о том, чтобы сестры, не получившие функционерских должностей, работали в «Канаде».
Этта, ее сестра Фанни (№ 1755) и их кузина Марта (№ 1741) жили в одном блоке с другими своими кузинами. Казалось бы, это должно было играть на руку всей семье, но четыре сестры создали своего рода закрытый кружок, куда доступ посторонним – включая кузин – был заказан. Староста Фрида правила всем блоком так, словно это – семейная вотчина Циммершпицев. Вели они и кое-какие дела на стороне. «Сестры стали очень популярны», – рассказывает их кузина Франциска Мангель-Так. Популярны, возможно, среди эсэсовцев, но не среди узниц. Фриду считали эсэсовской шпионкой.
«Они были отнюдь не милыми», – говорит Ружена Грябер Кнежа (№ 1649). Одна из сестер однажды заорала на Ружену, топнув ногой: «Ты еще не померла? До сих пор здесь? Я думала, ты уже сто лет как покойница».
По словам Этты Циммершпиц, сестры никогда ни с кем не делились хлебом, который присваивали. Они олицетворяли худшую разновидность лагерных функционерок: кичились своей должностью перед менее удачливыми и заправляли черным рынком через сортировочную бригаду, меняя хлеб на золото, бриллианты и украшения.
Эсэсовцам «нравилось, что [Фрида] на них шпионит», – пытается объяснить Франциска Мангель-Так в своем восьмичасовом интервью для Фонда Шоа. Но ведь «она шпионила против них». История, которую рассказывает Франциска, мудреная и путаная. Она излагает ее так, будто мы должны хорошо знать всех, о ком она говорит, и поэтому сложно следить за разными нитями и участниками повествования. Но при сопоставлении интервью с рассказами ее кузин и других выживших перед нами начинает вырисовываться более четкая картина деятельности Фриды и ее сестер. И в центре этой картины – алчность. Эсэсовцы хотели тайком получать «контрабандные» вещи с «Канады», чтобы пересылать их домой, и сестры собирали ценности, которые приносили им девушки из сортировочных бригад в обмен на еду, а сами потом меняли добычу узниц на привилегии со стороны эсэсовцев.
Девушки в «Канаде», рискуя жизнями, тайком проносили ценности в карманах и обуви, а потом бежали в блок к Циммершпицам, где обменивали все это на еду и медикаменты. «То, что они делали, – отвратительно, – говорит Ружена Грябер Кнежа. – Продавать хлеб голодающим девушкам». Но золото несъедобно, а, значит, по меркам Аушвица, дешевле хлеба.
В конце концов кто-то из высоких чинов СС вычислил, что одна из сестер работает на подполье. «Там была одна немка из Равенсбрюка, бывшая мадам в борделе, и Маргит… что-то ей сболтнула», – рассказывает Франциска Мангель-Так. Видимо, именно мадам и донесла эсэсовцам. «Там такие большие дела творились!»
Размах этих «дел» не могли себе вообразить ни мадам, ни даже эсэсовцы. Сестры не только помогали подполью, но и готовили собственный побег. Фрида – та самая, которую считали стукачкой, – однажды кивком пригласила младших кузин Марту, Этту и Фанни зайти в комнату к сестрам. Те усадили кузин и дали им наставления – заботиться друг о друге и беречь себя. Это был редкий момент откровенности. Этта и Фанни были признательны за то, что старшие кузины – обычно относившиеся к ним с презрением, вплоть до грубости, – наконец-то признали их своими. Тем вечером на работе Этта с сестрой и Марта чувствовали бóльшую уверенность в том, что они смогут пережить лагерные лишения.
Наутро Фрида, Ружена, Мальвина и Маргит исчезли. Проснувшиеся девушки недоуменно осматривались по сторонам. Куда делись их кузины? Они гуськом пошли за чаем, а потом встали на поверку, но все вокруг было как-то не так. Эсэсовцы с топотом носились туда-сюда и на всех орали. Один из эсэсовцев направил палец на Этту и Фанни.
– 1755 и 1756! Выйти из строя!
Их приказали немедленно доставить в Аушвиц I.
«Мы подумали, кто-то из родных приехал нас забрать», – вспоминает Этта.
В сопровождении капо девушки направились к лагерным воротам, как тут к ним подлетела другая капо, их кузина Франциска Мангель-Так.
– Не сознавайтесь, что вы – родственницы наших кузин, – предупредила она их по-словацки. – Они ищут всех с фамилией Циммершпиц.
– Почему? Что случилось? – спросила Фанни.
– Просто молчите, – сказала Франциска. – Не говорите ни слова! – И ушла.
Ее приказ проник глубоко в душу Этты. По дороге из Биркенау в Аушвиц сестры извелись от волнения. «Не сознавайтесь, что вы им родственницы» – что Франциска имела в виду? Не проронив в пути ни звука, Этта и Фанни дошли до Аушвица, где их тут же отправили на допрос в гестаповский блок 11, «Блок смерти». Там обычно содержали политзаключенных и русских пленных, но сейчас туда попали четыре молодые женщины. Этту и Фанни от расстрельной стенки отделяло лишь предупреждение Франциски. Из недр тюрьмы доносились вопли, там кого-то пытали. Судя по всему, женщину.
Одетый в черную форму с отполированными медными пуговицами эсэсовец оценивающе изучил девушек и спросил, знакомы ли они с сестрами Циммершпиц?
Этта открыла было рот, но слова застряли в горле. Она лишилась дара речи.
– Мы живем с ними в блоке 18, – ответила Фанни.
– И?
– И ничего. Одна из них – блоковая, остальные – штубные. Они ужасно ко всем относятся.
– Вы с ними в родстве?
– Нет.
– Ну как же не родственники? – настаивал он, указывая на Этту. – Она же вылитая Роза.
Отвечать на все вопросы должна была Фанни. Этта – словно язык проглотила.
– Мы, может, и однофамилицы, но родственных связей между нами нет! – произнесла Фанни. – В Аушвице-Биркенау полно Циммершпицев!
Да взять хотя бы всех Фридманов в лагере.
– Мы не получали от них никаких привилегий, даже добавку хлеба ни разу не дали, – продолжала доказывать Фанни. – Спросите любого. Они с нами обращаются хуже некуда.
Этта согласно кивала. Все, мол, так и есть. Ни единого лишнего кусочка.
Очевидно, эсэсовец хорошо знал об их репутации, и слова Фанни выглядели правдиво. Со всей очевидностью, им с Эттой ничего не известно. Обеих сестер отпустили назад в Биркенау. Никогда еще земной ад не был столь желанным.
Как схватили, разоблачили сестер Циммершпиц? Этот вопрос остается загадкой.
Ружена Грябер Кнежа говорит, что об их планах прознала одна полька, которая донесла эсэсовцам в надежде на смягчение условий. Франциска винит во всем мадам из борделя.
Этта через много лет после войны познакомилась в Израиле с поляком, который рассказал, что был «контактом» сестер на воле и пытался им помочь бежать. Эта стратегия была вполне оправданной, поскольку эсэсовцы славились тем, что принимали услуги, а потом оставляли узников ни с чем. Старая история: чтобы купить свободу, ты должен заплатить эсэсовцу или кому-то на воле. Но дело в том, что если эсэсовец сорвет побег или поймает узника при попытке, ему за это полагается недельный отпуск или даже повышение по службе.
Так или иначе, никто из девушек не догадывался, что жестокость сестер была маской, уловкой для защиты родных и знакомых на случай, если их поймают. Прояви они к кому-нибудь доброту, эта узница после их побега окажется в опасности и подвергнется допросам. Поэтому своим грубым и подлым поведением они защищали других, включая своих кузин. А «богатство», которое сколачивали сестры Циммершпиц, все шло в подполье. Их «алчность» работала на свободу.
Нам неизвестно, почему ни в одном документе ни слова нет о том, как они пытались бежать, как их схватили и казнили. Единственное, чем мы располагаем, – это интервью с родственницами и с другими заключенными. Может, эсэсовцы постыдились признать, что их в итоге обвели вокруг пальца четыре юные еврейки? Сбежать из Аушвица-Биркенау удалось лишь единицам. А из евреек – практически никто и не пытался.