Никто не ответил.
Ружинка запаниковала и заметалась по комнате. Ей пора кормить младенца. Где Авива? Где ее малыш? Обнаженная, она ходила взад-вперед, словно животное в клетке, она требовала ответов на вопросы, за которые любая другая еврейка уже получила бы пулю в лоб. Но Ружинка теперь – под личной защитой Вунша. Никто не мог даже пальцем ее тронуть.
Неясно, когда именно Ружинку привели в «Канаду» – ведь новые заключенные обычно сначала сидели в карантине. Когда ее поселили в блок сестры, все вокруг, наверное, подивились могуществу Гелены, сумевшей развернуть сестру прямо от дверей смерти.
Ружинка, чья новенькая форма запачкалась кровью от татуировки, обезумела от тревоги и изнеможения. Ей обещали, что она уходит лишь на несколько минут, но минуты превратились в часы, а потом – в дни. Она сказала детям, что вернется. Неужели она их обманула? Подобно тому материнскому бамбуку, который вдруг начал бы ронять свои лепестки в самый разгар цветения, она, должно быть, чувствовала беду всем своим существом. Ее ДНК утратила контакт с ДНК детей. Связь между ними пропала. Но, не зная, что такое Аушвиц, могла ли она доверять своим инстинктам?
– Где Авива? Где малыш?
Гелена признается, что сказать сестре правду было выше ее сил. «Ведь она поначалу не знала, что ее детей убили, и, пока ее не перевели ко мне – а перевели не сразу, – я все время обещала ей, что дети живы. Это было ужасно трудно».
Ружинка без умолку рассказывала о том, как Авива выросла и повзрослела. «И ты еще не видела своего племянника! Он такой пухленький и постоянно хочет есть! Сейчас, наверное, уже орет. Глянь на мое молоко». От одного упоминания о ребенке на ее форме появлялись мокрые пятна. «Авива, наверное, перепугана. Ведь она не ела несколько дней. Как считаешь, ее покормили? Кто нянчится с малышом?»
Женщины в блоке косились на Гелену. Ждали, пока она хоть что-нибудь скажет.
Наконец кто-то не выдержал:
– Да скажи же ты ей уже!
Ружинка уставилась на лица в сумерках. Бледная кожа. Лишь глаза мерцают во тьме.
Никто из женщин не смел произнести правду.
«Вунш сделал великое дело», – говорит Гелена.
Но реальность Ружинки сильно отличалась от реальности ее младшей сестры. Ее тяжкие всхлипы разрывали на части сердца всех обитательниц блока. Большинство девушек в «Канаде» никогда не были замужем и не имели детей, но они чувствовали весь ужас утраты, постигшей эту мать. Ужас выбора, перед которым встала Гелена. Ирена тоже горевала по своей сестре, но та, по крайней мере, не горевала о своих детях.
Следующие две недели Ружинка, больная, провела в бреду. Она все время молчала. Почти ничего не ела и непрестанно рыдала. Молоко высохло, и груди болели. Гелена делала все, что в ее силах, носила ей кусочки из карманов отправленных на газ евреев. Она прижимала к себе голову сестры и пыталась заставить ее поесть. Она молилась за сестру. Молилась за себя.
Можно ли считать спасение сестры эгоистичным поступком? Не попытайся Гелена ничего предпринять, смогла бы она жить дальше в мире с собой? С дилеммой Гелены ни один человек не должен сталкиваться никогда. Ружинка лежала, не отрывая остекленевших глаз от голых балок на потолке. Видела в темноте лицо дочери. Вдыхала воздух с ее пеплом. Тень Авивы была повсюду.
Глава тридцать пятая
Фото из архивов Яд Вашем.
13 июля 1944 г.
«Дорогая Ленка!
Нашей дочке уже два месяца. У нас все хорошо. Ждем тебя в гости, ведь мы уже давно об этом говорим. У нас уже есть дом во Влашках, мы просто пока еще не знаем, когда [переедем]. Все работают на ферме. Ирма [мать Магдушки] лежит в больнице. Лиза часто ее навещает. Получила ли ты наши посылки? Как твое здоровье? Нам очень хотелось бы знать. Напиши! У нас нет адреса Эллы. Поцелуи… от Лилли».
Эта была последняя полученная Ленкой открытка от сестры. Тем летом возобновились депортации словацких евреев, и теперь не щадили даже семьи с освобождениями. Гартманов предупредил местный полицейский, и они спешно покинули ферму. Ленкина семья – мать и сестра Лилли со своими мальчиком и девочкой – уже переехали в другой город. Им не успели сказать, что Гартманы собираются спрятаться. Бела и Дула с семьями разделились. Дулу с женой и дочерью, младшей сестрой Нюси, схватили. Они не выжили. Оставшихся детей, Бьянку и Андрея, спасли и спрятали в лесу их дядя с теткой. Три с половиной месяца «мы пролежали, как сардины в банке», в подземном убежище вместе с другими членами семьи.
Жена Белы Ирма находилась в больнице, и из всей семьи она, похоже, была единственным человеком, которому ничто не угрожало: эсэсовцы не искали евреев в больницах. Бела с Эвженом (братом Магдушки) убежали в горы. Один деревенский священник, который «знал обо всех, где и кто прячется», наставляя в своих воскресных проповедях прихожан, говорил что их долг – «„помогать нуждающимся “. Слово „евреям “ он не добавлял, но все прекрасно понимали, о ком речь, и вся деревня помогала евреям», – вспоминает Эвжен.
Кузена Аделы, Лу Гросса, которому уже исполнилось шесть лет, однажды подняли среди ночи и спрятали на сенокосе. Когда ты «родился в привилегированной семье», а теперь «вынужден бегать, спасаясь от некоего невидимого врага», – такое трудно уразуметь, особенно маленькому ребенку. Его отец ушел в партизаны драться с нацистами, и матери то и дело приходилось уводить семью из одного безопасного места в другое, всякий раз оказываясь на шаг впереди беды.
Русский фронт вплотную подходил к Словакии со стороны восточной части польской границы, и словацкие партизаны – евреи и неевреи, коммунисты и не коммунисты – продолжали вести невидимую войну против режима Тисо. 29 августа 1944 года они организовали мятеж, который потом назовут Словацким национальным восстанием. Под его влиянием тысячи словаков дезертировали из армии Тисо и присоединились к партизанам.
Восточную Словакию затопили реки крови. Ситуация на Восточном фронте обострялась по мере того, как немецкие войска оттесняли партизан назад в Татры и Карпаты, где Иван Раухвергер с друзьями в течение почти двух лет готовили пещеры, чтобы те могли служить тайными убежищами. Юные словаки и даже словачки, включая, например, бывшую одноклассницу Эдиты, Зузану Зермер, сыграли важную роль в подготовке входа советских войск, поскольку знали в горах все ходы и выходы и могли свести русских солдат с симпатизирующими им словаками, готовыми восстать.
Первой мишенью возмездия немцев за Словацкое восстание стали евреи, которым законодательно запретили жить вблизи восточной границы. Этот закон был последней отчаянной попыткой Тисо – он решил переместить евреев на запад от Попрада и там их «сконцентрировать», дабы потом решить «окончательный вопрос» по-своему.
Продолжая ремонтировать лобовые стекла немецких бомбардировщиков, Эммануил Фридман считался важным работником и жил в относительной безопасности под защитой словацкого правительства. Но закон о переселении не делал исключений ни для кого, и Эммануил не мог больше рисковать тем, что его дети попадут в руки немцев. Кто знает, где сейчас Эдита с Леей? Словацкое восстание освободило территорию в центральной части страны. Туда и бежали последние остававшиеся в Гуменне евреи. 5 сентября 1944 года Фридманы вместе с семьей Ладислава Гросмана сели на поезд и отправились в Ружомберок, городок в районе Липтова.
Когда семья Ладислава вынужденно покидала Гуменне, его самого там не было: он служил в еврейском военизированном отряде («черная форма, но без оружия»). Фридманы, Гросманы и еще несколько семей прибыли в Ружомберок в качестве беженцев, они понятия не имели, как им быть дальше. Там не было никаких специальных комитетов по встрече переезжающих. И никакого Красного Креста.
Фридманы стояли под станционным навесом, и вдруг Рути, младшая сестра Эдиты, потянула мать за рукав. «Хочу пить», – пожаловалась она. Фридманы отправились в кафе, где можно было спросить совета у местных. Через несколько минут после их ухода немцы полностью разбомбили вокзал. 22 члена семьи Гросманов остались там лежать, погребенные под руинами. Жажда Рути спасла Фридманам жизнь.
Следующие несколько месяцев они вместе с другими еврейскими семьями прятались в горах. Брат Эдиты, Герман, несмотря на свой юный возраст, ушел в партизаны. «По ночам дети [Хильда, Рути и Иштак] спускались в деревни и просили у сельчан еды, а те знали, что это дети евреев, и охотно им помогали».
После оккупации Венгрии Дьора Шпира вместе с братом вернулись в Прешов к своей семье. Шпиры всегда жили бедно, но теперь ситуация стала совсем отчаянной. Их взял под свое крыло сильно состарившийся Адольф Амстер, у которого отняли дочь Магду. Дьора с братом со своей стороны делали все, чтобы помочь Амстерам во время вынужденного переселения в западные районы. Той осенью им удастся избежать последних депортаций, но зимой 1945 года они все равно будут вынуждены – подобно Гартманам и Гроссам – укрыться в лесу.
Словацкое восстание долго не продержалось, и ответ со стороны СС и Глинковой гвардии был жестоким.
«Они входили в деревни вместе с местными фашистами из Гарды и выискивали там замужних женщин, которые жили без мужей, – вспоминает Иван Раухвергер. – Если женщина не могла доказать, что ее муж воюет в армии Тисо или работает по найму на Германию, ее допрашивали, пытали и чаще всего убивали».
«Люди из Ваффен-СС[78] были даже менее кровожадны, – саркастически добавляет он. – Они обычно просто убивали евреев, порой – целыми семьями, ну а партизан – само собой. В июне сорок пятого рядом с военным аэродромом в Спишской Новой Веси, в моем родном городе, я лично присутствовал при эксгумации тел, порядка двадцати, все уже истлевшие. И там рыдали горько скорбящие женщины из местных деревень. Видимо, в могиле были их мужья, которых схватили за участие в партизанском движении или за поддержку восстания».
«Регулярная армия – вермахт – действовала строго по инструкции. Они расстреливали партизан. Если попадались евреи, то их забирали и передавали словацким фашистам. Поэтому евреев, которых схватили между октябрем 44-го и февралем 45-го, часто отправляли в немецкие лагеря».