Через пару часов перед работницами «Канады» казнили еще двоих – Розу Роботу и четвертую девушку. Линда, Пегги, Марги, Гелена, Эрна и Фела Дрангер, которые работали бок о бок с Розой, ели вместе с ней, спали рядом, теперь ее оплакивали. Быть может, ей повезло. Висеть лучше, чем гореть. Быть повешенной лучше, чем отправиться на газ, быть забитой до смерти или умереть от голода. Если тебя вешают, ты – отдельная личность. Эти юные женщины бросили вызов эсэсовцам, помогли организовать удар по газовым камерам, который вселил больше страха в тюремщиков, чем в узников.
«Лица этих девушек все время стояли у нас перед глазами», – говорит Эдита.
Команды подрывников снесли часть женских бараков и приступили к демонтажу крематориев. Под надзором эсэсовцев канцелярские функционерки «погружали в машину папки с делами, документами, книги учета смертности».
Длинными январскими ночами в небе под грузными тучами то и дело посверкивали красные и оранжевые сполохи. В 60 километрах от Аушвица пылал Краков. «Война шла уже совсем рядом, мы постоянно слышали стрельбу». Теперь, когда фронт приблизился к ним вплотную, Линда вместе с другими «канадскими» работницами опасалась, что им уготована судьба последней группы, которую отправят на газ или расстреляют – ведь они слишком многому успели стать свидетелями. Их лучше кормили, они работали под крышей и были поэтому в лучшем состоянии, чем большинство девушек в лагере. Но под стоящими, словно в немом карауле, покрытыми пятнами сажи трубами крематориев с трудом верилось в реальность свободы. И все же ежедневные полеты над лагерем авиации союзников воодушевляли узниц, вселяли в них надежду «увидеть завтрашний день. Он может принести перемены».
Приносившие баки с утренним чаем узники шепотом передавали новости: «Готовьтесь». Сарафанное радио полнилось слухами о грядущей эвакуации и о планах СС сжечь лагерь:
«Все, кто останется, сгорят заживо»
«Эсэсовцы разольют бензин по периметру, включат ток, запрут ворота и подожгут».
СС строило планы, как использовать узников в качестве живого щита и для этого погнать их пешком в Германию, а участники аушвицкого подполья получили тем временем свежее сообщение:
«В рядах пьяных эсэсовцев царят хаос и паника. Мы используем все политические средства, чтобы выход из лагеря прошел с наименьшими потерями и чтобы спасти от уничтожения оставленных на территории инвалидов».
Маршруты марша смерти разрабатывались «наверху», но поступавшие оттуда приказы постоянно менялись, и лишь одно было ясно наверняка. «Такого рода эвакуация неизбежно приведет к гибели по меньшей мере половины заключенных».
Глава тридцать восьмая
Если бы море стало чернилами, а небо – бумагой, не хватило бы их, чтоб описать то, что нам сейчас приходится переживать.
Канцелярские функционерки закончили набивать машины коробками с папками и теперь выносили из эсэсовских кабинетов «разные лагерные документы», подлежавшие сожжению. Среди уничтоженных огнем бумаг были фотографии сотен тысяч заключенных и основная часть данных о женском лагере – статистика численности населения, цифры смертности, отчеты о селекциях и казнях.
Слухи об эвакуации множились, и Манци Швалбова старалась побыстрее поднять на ноги потенциально ходячих пациентов. Гелена тогда тоже была среди этих больных, и Вунш по секрету предупредил ее, что эвакуироваться нужно непременно. Сарафанное радио предупреждения такого рода подхватывает немедленно и распространяет с быстротой молнии: если Вунш считает, что Гелене нужно эвакуироваться, то любой, способный двигаться, тоже должен сделать все возможное, чтобы покинуть лагерь. Началась очередная «шепотливая» кампания: «если способен стоять на ногах, спасайся». Никому не хотелось оказаться запертым в Аушвице, из которого собираются сделать гигантский крематорий.
Заключенные, имевшие доступ к запасам «Канады», принялись таскать оттуда вещи в пустых баках из-под супа. Рена Корнрайх вместе с ее товарками по прачечной бригаде получили обувь, перчатки, теплую верхнюю одежду и сахар. Вунш лично позаботился, чтобы Гелена и ее сестра были одеты и обуты. Последний «добрый» поступок ради любимой женщины.
– Я вернусь на фронт, а ты иди со всеми. Если что-то в мире пойдет не так, и мы проиграем войну, ты поможешь мне, как я помог тебе? – спросил он.
Гелена пообещала. Сестра – нет.
Манци Швалбова и ее коллеги изо всех сил старались помочь пациентам, которым здоровье не позволяло встать с больничной койки, но, будучи еврейками, они перестали считаться «ценными заключенными»; они теперь – такая же безликая масса перед наступающими русскими войсками, как и все остальные.
Узницы отчаянно пытались «организовать» все, что только могли, лишь бы пережить финальный смертоносный шаг эсэсовцев. Все, кто вышел на марш смерти в лохмотьях, погибли от обморожений. «Канадские» работники и работницы пытались вынести как можно больше одежды и обуви. Люди из кухонных бригад забирали сахар, хлеб и другие нескоропортящиеся продукты для своих друзей.
Тем временем на заснеженном ландшафте пылали костры, превращая в пепел лагерные документы, брошенные в пламя забвения.
Эдита понимала, что марш ей не пережить.
– Скажи мне, – говорила она Эльзе, – как я с туберкулезом в ноге смогу пройти сотни километров по снегу? Это невозможно.
– Если не идешь ты, то не иду и я. – Эльза была непреклонна.
– Эльза, прошу! Ты должна идти. – Эдита упала бы перед подругой на колени, но левая нога не сгибалась. – Спаси себя. Ступай со всеми! Ведь ты же в порядке. Иди!
– Без тебя я никуда не пойду!
И Эдите пришлось встать в колонну вместе с Эльзой, она исполнилась решимости сделать попытку выбраться.
18 января в час ночи прошла последняя поверка. Оставив в госпитале своих пациентов и превратившись в безымянный номер, доктор Манци Швалбова примкнула к эвакуационным колоннам, она встала рядом с Эдитой, Эльзой и Иреной Фейн (№ 1564). Тут же стояли и другие девушки, прибывшие вместе с Эдитой на первом транспорте. В той же колонне были, наверное, и узницы, работавшие на тот момент в «новых блоках»: Ружена Грябер Кнежа, Рена и Данка Корнрайх, Дина Дрангер, Ида Эйгерман и, скорее всего, Ленка Герцка.
В отдельной колонне к эвакуации готовились девушки из «Канады» – Линда, Пегги, Ида, Гелена, Марги, Регина Шварц со своими сестрами Цилей и Мими, Елена Цукермен, Этта и Фанни Циммершпиц вместе с кузиной Мартой Мангель и еще многие другие.
«С нас Аушвиц начался, нами и заканчивался», – говорит Эдита.
Марш смерти станет последним занавесом для многих участников, включая узниц с первого транспорта. Но для одной из них он опустился еще до его начала. Рия Ганс (№ 1980) работала в госпитале, где часто помогала пациентам выйти из палаты и укрыться от нагрянувших эсэсовцев, которые могли забрать их на смерть. Одной из пациенток, оставшихся к 18 января в больничной койке, была ее младшая сестра Майя. «Она лежала с туберкулезом и ослабла настолько, что не могла даже подняться». Рия не могла просто так оставить сестричку, обрекая ее на сожжение заживо. Остаться при ней, чтобы умереть вместе, ей бы тоже не позволили. Рия украла ампулу морфия и ввела в вену сестры дозу безболезненной смерти. Это был единственно доступный в ее ситуации акт милосердия.
Встав в колонну вместе с Манци и Эдитой, Рия не могла смотреть в глаза окружавшим ее женщинам. Девушки из Гуменне искали глазами ее сестру. Где же Майя? Рия молчала.
Несмотря на юный возраст, они превратились в очень взрослых людей. В зрелых женщин. И теперь еще одна ушла от них навеки. Майя не дожила и до двадцати. Смерть сестры висела на сердце Рии тяжким бременем. Как она теперь сможет поднять ногу, сделать шаг, а за ним – второй? Как сможет переступить хотя бы через один сугроб при такой утрате? Как сможет жить дальше, совершив такой поступок?
«Все сердились на нее, – рассказывает Эдита, – но она ведь пыталась уберечь Майю от страданий. Откуда ей было знать, что эсэсовцы не подожгут лагерь? Да и кто мог надеяться, что русские подоспеют вовремя и она будет спасена?»
Подготовка к эвакуации заняла весь день, и к тому времени, когда женщинам приказали наконец шагать, они были уже без сил от бесконечного ожидания на ногах. Снег валил плотной стеной. Еще недавно он доставал лишь до лодыжек, а теперь его стало по колено. Под суровым надзором эсэсовских охранников женщины миновали похожие на зловещих призраков вышки. Колонны выпускали одну за другой с небольшими интервалами. Мужчин вывели на несколько часов раньше, и те протаптывали дорогу среди завалов снега.
Установка «Для евреев нет никакой погоды!» еще никогда не была столь актуальна. Первая вышедшая из Аушвица колонна женщин исчезла за стеной метели. Ирена вспоминает, что, когда их «выдвинули из лагеря», она, увидев эсэсовские костры, приняла их за обещанный поджог и решила, что все оставшиеся узники в этот момент горят заживо. На самом же деле сворачивание лагеря заняло еще не один день, и, несмотря на приказ «ликвидировать» всех больных заключенных, штурмбаннфюрер СС Франц Ксавер Краус так и не бросил роковую спичку в разлитый по периметру бензин. Вдоль оград установили мины-ловушки, но они никакой роли не сыграли, и через девять дней Аушвиц был освобожден.
Где-то вдали звучали выстрелы, но женщины шли в противоположном направлении – прочь от наступающих русских войск и надежды на свободу.
«Снега навалило на целый метр, если не на два», – рассказывает Линда. У нее была обувь – правда, от разных пар. «Но это неважно. Главное, что обувь». И еще – теплые носки. Многие узницы ничего этого не имели. На женщинах «из лагеря [Биркенау] была только тоненькая, легкая одежда, а на ногах – деревянные башмаки». В такой одежде не выжить.
Узниц разбили на несколько групп и погнали к немецкой границе разными маршрутами. Поэтому рассказы девушек различаются: разные факты, разное время в пути.