«Те, кто прошли перед нами, протоптали дорогу для остальных. По бокам нас конвоировали эсэсовцы». Некоторые конвоиры ехали верхом, направив ружья на колонну. «Того, кто не мог больше идти, пристреливали на месте». Линда, Пегги и Мира Гольд (№ 4535) старались держаться как можно ближе к хвосту колонны. «Мы шагали по трупам». Линду передергивает от этих воспоминаний. Ее голос дрожит. «Если на трупе было что-то полезное – ботинок или свитер, – мы снимали. Но у нас не оставалось сил, чтобы отволочь тело в сторону. Понимаете, они лежали под снегом, а мы на них наступали. Вся дорога была вымощена трупами». Колонне Линды выпал один из самых длинных переходов – на север через Польшу в сторону гор, – он занял неделю. Основную же часть повели на запад.
«Снег был алым, как в наш первый аушвицкий день, – вспоминает Эдита. – Но тогда кровь текла от наших месячных. А теперь – от пуль». Близился вечер, метель не утихала, а натоптанный снег, перемешанный с кровью, превращался в лед. Манци Швалбова поскользнулась и упала. Эдита с Эльзой успели тут же поднять ее на ноги, пока эсэсовцы не застрелили. Какое-то время спустя они наткнулись на тело доктора Розы, коллеги Манци, которая вместе с ней помогала Эдите. Ее настигла пуля. Убили даже врача. Даже если ты выполнял в лагере особую, важную работу, это никого больше не интересовало. «Никакого почтения ни к кому».
«Я с трудом поднимала ногу из снега, – рассказывает Ружена Грябер Кнежа. – Мои промокшие ступни тонули в снегу».
Рия Ганс «была чуть жива от усталости». Каждый шаг усугублял и без того тяжкое бремя скорби по младшей сестре.
Шагая по занесенным снегом мертвым телам, девушки обращались по именам к тем, кого потеряли в этой вьюге и тьме.
– Где ты? Слышишь ли меня?
Их голоса и сами были словно звуки призраков – отделенные от тела, невидимые, сливающиеся в своем плаче с воющим ветром. «Мы слышали, что наши подруги целыми шеренгами…» – Гелена не может закончить фразу.
«Ружинка полностью изнемогла, – вспоминает Гелена. – У нее не осталось ни мужа, ни детей. Она дважды садилась на землю. У меня уже тоже кончились все силы. У нее не было ничего, ради чего стоит жить. Она не хотела подниматься».
Ружинка подняла взгляд на Гелену.
– Ты молодая. Иди! – сказала она Гелене. – А мне жить не для кого. Ступай!
При всем, что им довелось вместе пережить, и при всей силе любви Гелены к сестре – «в тот миг я утратила способность думать. У меня кончились мысли. Мы превратились в нечто, не имеющее в этом мире объяснения. Чаша переполнилась до самых краев».
Эсэсовцы были всего в паре рядов от того места, где Ружинка рухнула в снег и ждала теперь, когда ее навеки утешит выстрел в голову.
Но подруги, у которых и у самих-то сил уже почти не осталось, подхватили Ружинку и поволокли дальше. Благодаря их помощи, она получила те самые несколько минут, о которых рассказывали и другие участники марша смерти: духу порой требовалось всего чуть-чуть времени, дабы воспрянуть, а вместе с духом в тело возвратилась жизнь.
Как удалось пережить марш смерти Эдите? Она сама в это не верит. «С моей-то ногой, всю дорогу хромая, как вышло так, что я выжила, а другие, здоровые, – нет? Это – чудо, которого я объяснить не могу. Думаю, это Бог».
Одним из орудий, которыми Бог творил чудеса, была Ирена Фейн: «Я волокла за собой девушку из Гуменне. Она была совсем молоденькая. И не могла идти».
– Я не могу. Не могу. Не надо мне помогать, – повторяла девушка.
– Нет, ты можешь! У меня у самой были отморожены ноги! – прикрикнула на нее Ирена, напомнив, что два года назад она потеряла два пальца на ногах от обморожения. И если даже Ирена может сейчас идти, то могут и все остальные. Она продолжала тащить девушку, заставляла ее идти. «Иначе ее бы пристрелили», – говорит Ирена.
Ту девушку звали Эдитой.
«Снег был единственной пищей. Мы заледенели. Вымокли». В первые две ночи колонны делали привал на крупных фермах, где им разрешали хоть чуть-чуть передохнуть в сараях. Солома немного грела, но они все промокли до нитки. Те, кому не хватило места, ночевали прямо на снегу. «Понимаете, все промокшие, все жмутся друг к другу, – рассказывает Линда. – И тут одежда на тебе начинает превращаться в лед. Многие отморозили носы, ноги. Мне было не снять мокрую обувь, я не смогла бы потом ее надеть. Носки промокли. Промокло все».
Рена Корнрайх (№ 1716) прокралась к задней двери дома фермеров. «У меня здесь сестра, и мы обе ужасно голодны. Мы из Тылича. Если у вас найдется картофелина, я отдам ей половину. А если у вас найдется две, то мне достанется целая». Жена фермера сунула ей две теплые вареные картошки и два крутых яйца.
Когда смотришь интервью с Региной Шварц (№ 1064), вся жестокость травмы, нанесенной маршем смерти, ощущается физически. Она заламывает руки, приходит в возбуждение, ее охватывает тревога. Во взгляде нарастает паника. Она в замешательстве. Интервьюер не устает задавать вопросы. А ведь здесь надо было просто помолчать. Порой бывает, что когда ты слушаешь историю уцелевшей женщины, нужно просто прикусить язык и взять ее за руку, – слезы на твоих собственных щеках скажут лучше слов. О некоторых вещах вспоминать бесконечно тяжело. У каждой из выживших есть моменты, о которых они говорить не в состоянии. Но такие моменты у всех разные. И именно поэтому столь важно услышать воспоминания и Линды, и Эдиты – ведь они могут поведать нам о том, о чем другим – не то что рассказывать, – даже помнить невыносимо, и мы не можем никого к этому принуждать.
Когда вьюга начала стихать, небо расцветили русские ракеты, «словно дождь пуль над головой». Фронт надвигался, но их гнали прочь – все дальше и дальше от свободы. Немудрено, что многие отказывались продолжать путь и просто садились в снег.
Дорога заняла от двух до семи дней – в зависимости от маршрута колонны, и поэтому непросто разобраться в историях, которые потом рассказывали девушки. 20 января первая группа дошла до расположенного у немецкой границы города Водзислав-Слёнски. Их оставили ночевать под открытым небом рядом с вокзалом. В эту группу входили не только еврейки, но и этнические польки. На следующий день туда пригнали еще несколько тысяч женщин. «С утра до поздней ночи на станции собирали составы из товарных вагонов для угля, без крыш, куда и загрузили узниц – еле живых, в полубессознательном, горячечном состоянии».
Изнуренные и изголодавшиеся, девушки рухнули в черную пыль, толстым слоем покрывавшую пол угольных вагонов. Металлический пол высасывал из них остатки тепла. Когда снова начался снегопад, Рена Корнрайх собрала в руку с борта вагона свежий снег – хоть какая-то влага. У остальных не хватало сил даже для этого. Все жались друг к другу в поисках тепла, но где его взять, это тепло, когда вся их одежда промокла от снега. В дороге те, кто совсем ослаб или лежал, припертый к металлическому борту, умерли от переохлаждения.
В царившей на станции сумятице многие девушки были оторваны от подруг, – все в итоге оказались в четырех разных составах, каждый из которых двигался в своем направлении: в Гросс-Розен, Заксенхаузен, Равенсбрюк и Бухенвальд.
Когда транспорт с двумя тысячами женщин доехал до Гросс-Розена, тамошний комендант станции отказался его принять из-за переполненности. В Заксенхаузене история повторилась, и состав отправился в Равенсбрюк, куда прибыл 27 января – дорога заняла целых пять дней. Транспорт до Бухенвальда ждала та же судьба, и его перенаправили в Берген-Бельзен. В числе его пассажирок была Ирена Фейн.
Последняя колонна узниц – в ней шла Роза (№ 1371) – доковыляла до Водзислава-Слёнского 22 января. Там им сказали пойти по домам и найти себе место для ночлега, а утром явиться на станцию. Приказ может выглядеть странным. Ведь узницы, казалось бы, могли сбежать. Многие наверняка и попытались, но в форме с нарисованными на ней крестами шансов на свободу было куда меньше, чем на то, что тебя схватят и расстреляют на месте.
Розе в ту ночь приснилось, что пришли эсэсовцы и расстреляли ее, подруг и семью, которая их приютила. Она проснулась в ужасе – ведь в такой одежде их всех переловят – и убедила подруг прийти на станцию, как велели. Может, рефлекторное подчинение приказам оказалось сильнее, чем тоска по свободе? Или в кабале их удерживал страх смерти? Как бы то ни было, они не воспользовались шансом бежать. Не исключено, что, измученные голодом, холодом и усталостью, они попросту разучились давать волю подобным мыслям.
Роза вместе с четырьмя подругами пришли на вокзал и забрались в открытый угольный вагон, заполненный узниками-мужчинами. Поначалу девушки перепугались, но мужчины вели себя с ними по-доброму и, когда состав остановился, посоветовали сказать, что они-де залезли в этот вагон по приказу. По пути Роза по направлению движения видела, что они едут на юг, и надеялась, что это будет Словакия. Транспорт и в самом деле задел западный краешек Словакии, но потом пересек границу и продолжил свой пыхтящий шаг уже по Австрии, доставив девушек в концлагерь Маутхаузен. У Розы внутри все оборвалось. Неужели она так и не увидит воли?
Тем временем еще две или три тысячи узниц, среди которых была Линда, продолжали марш. Они шагали уже почти неделю, но в итоге их тоже привели в Водзислав-Слёнски и погрузили в открытые угольные вагоны. Некоторые из девушек заползли под состав, к месту стыка с локомотивом – там теплее, но главное – не это. Главное – вентиль с капающей горячей водой, а воды у них в организме почти не осталось. «У нас ничего другого не было». Линда вместе с другими узницами жадно глотали эти капли.
После недели марша по снежным заносам практически без пищи большинство девушек окончательно превратились в бессильных, беспомощных существ. В один из угольных вагонов запихнули сотню узниц, включая и Линду. Там можно было только стоять. «Многие погибли». Остававшиеся в живых не могли одновременно заботиться и о мертвых, и о собственном выживании. У них не было иного выбора, кроме как скидывать тела за борт вагона.