На следующий день мимо на велосипеде проехал один из знакомых им эсэсовских офицеров, но у их конюшни он не остановился. Жившие в одном из соседних домов двое поляков, фермерских работников, приметили, как девушки качают у колонки воду.
– Хотите есть?
Эдита думала, ей никогда уже не доведется почувствовать, что такое набитый желудок, но ту кучу еды, которую принесли им поляки, они даже не смогли доесть. К счастью, на кухне в Ретцове им уже доводилось лакомиться кашей и прочими продуктами, так что их желудки смогли принять этот пир. Теперь оставалось только наслаждаться счастьем, которое дарит сытость.
Когда первые лучи солнца просочились в открытые окна и пронзили висящую в воздухе пыль с пыльцой, они услышали с улицы женский голос:
– Der Krieg ist vorbei! Войне конец!
Девушки бросились к окну, и Эдита увидела немку на велосипеде с белым флагом капитуляции.
– Мы свободны! Свободны! Kostenlos! Zadarmo! Fray! – закричали они на трех разных языках, обнимая друг друга. Со слезами радости. Которые сменились слезами скорби.
Глава тридцать девятая
Художественный роман на этом бы и завершился. В финале счастливые персонажи, которым больше ничто не угрожает, ехали бы домой к близким и любимым. В беллетристике так можно. А в литературе нон-фикшен – нельзя. В реальной жизни войны этим не заканчиваются.
Это были беззащитные юные женщины, одинокие в мире мужчин-солдат, переживших годы суровых боев и теперь жаждавших вознаграждения. Ни одна из женщин не чувствовала себя в полной безопасности.
Если послушать русских солдат, то секс с вызволенными узницами они считали актом братской любви, прославления жизни. А секс с немками – местью. Но будь ты узница или капо, немка или еврейка, полька или словачка, француженка, голландка или итальянка, изнасилование все равно остается изнасилованием. После того как Орли Райхерт (№ 502), «Ангел Аушвица», совершила побег из Мальхова, ее вместе с другими бежавшими с ней женщинами изнасиловали освободители из Красной армии.
«Нас освободили, но свободными мы не были, – объясняет Эдита. – Ни поездов, ни машин, ни мостов. Все разбомблено и разрушено. Вокруг солдаты с винтовками, а мы – вообще без ничего. Мы очень боялись. Мы могли предъявить им лишь номер на предплечье, но их больше интересовали нижние части наших тел».
Девушки, в числе которых была Эдита, подобрали с земли флаг со свастикой и порвали его на тряпки. Свастику выкинули, а из тряпок сделали красные косынки, чтобы русские принимали их за коммунисток. Тем вечером явились одиннадцать русских солдат с ведрами еды – яйца, молоко – и приготовили девушкам ужин. Поначалу все было весело и по-доброму, а потом возникла неловкость. Солдаты наблюдали, как девушки едят. «Мы доели и не знали, как быть дальше, к тому же очень устали, и поэтому сказали, что хотим лечь».
– Мы тоже, – хихикнул кто-то из солдат и приобнял одну из девушек – ему казалось, что это добродушный дружеский жест.
– Нет! – Она с силой оттолкнула его.
– Но мы же вас накормили.
– Мы никогда не были с мужчинами. Мы еще девушки.
– Но мы вас накормили.
Такова была их мужская логика. Солдаты всячески склоняли девушек переспать с ними, но все как одна держали оборону.
И тут появился офицер.
– Убирайтесь! – приказал он солдатам. – Оставьте их в покое!
Солдаты исчезли в темноте, и девушки с облегчением вздохнули. Офицер повернулся к ним, окинул их взглядом и улыбнулся:
– Ну что, кто хочет пойти со мной?
– Но вы же только что их выгнали.
– Да, но я офицер, и у меня больше прав, – объяснил он.
– Вы, может, и офицер, но мы все равно еще невинны, – заявила самая старшая из них. – Вы тоже должны уйти!
С недовольным видом он отбыл в ночь. Девушки заперли дверь сарая и свернулись калачиком на соломе, прижавшись друг к другу, словно щенята. Утром они рассказали о случившемся работникам-полякам.
– Они вернутся, – предупредили поляки. – Если они не добились своего вчера, то явятся и сегодня, и завтра, пока не получат, чего хотят. Вам нельзя здесь оставаться.
Поляки решили отвезти их на станцию рядом с границей.
Они привели с пастбища двух лошадей, запрягли их в телегу и помогли девушкам туда забраться. Примостившись в телеге, Эдита подняла взгляд на небо – синее и чистое, без бомбардировщиков. Вокруг бушевала весна. Все краски мира сделались сочными, насыщенными. Зеленое стало зеленéе. Красное – краснéе. Благоухание цветов – слаще. Мир превратился в чудо. Каждый аромат, каждый оттенок, каждое дыхание ветерка дарили невероятные ощущения. После трех лет жизни без единой радости Эдита почувствовала, как включились ее органы чувств, и все ее тело пробудилось и запело.
В вишневом саду поляки распрягли лошадей, чтобы напоить. Девушки забрались на деревья. Эдита уселась верхом на ветку, протянула руку и сорвала первый плод на воле. Вскоре ее пальцы, губы и зубы окрасились в бордовый цвет. По подбородку тек сок. Она в шутку принялась плеваться в подруг косточками. Зазвучал смех. Они смеялись. Потом смолкли. Переглянулись. И расхохотались с новой силой. Эдита набирала полные горсти вишен – словно пригоршни самой жизни – и, сколько могла, отправляла их в рот, в карманы.
Когда они снова сидели в телеге, мимо верхом проезжал русский офицер. Он окинул их взглядом.
– Еврейки? – спросил он.
Они кивнули.
– Когда стемнеет, прячьте их, – предостерег он поляков, – а то могут изнасиловать или убить.
Они так и поступили. И каждый вечер находили неподалеку от дороги какой-нибудь сарай, чтобы укрыться в соломе и спокойно переночевать. Так и доехали до станции.
Но теперь возникла новая проблема. Как добраться до дома без денег и документов? Этот вопрос задавали себе тысячи беженцев по всему континенту. Но был и еще один вопрос: «А нужно ли вообще ехать домой?» Для многих выживших евреев ответ был отрицательным.
«У меня не осталось семьи, – со слезами рассказывает Йоана годы спустя. – Только троюродная сестра. К этому не привыкнуть». У нее была еще тетка, сестра матери, и адрес в Бронксе. Йоана написала ей из Швеции и среди узниц с первого транспорта стала одной из первых, кто эмигрировал в Штаты.
Девушки из Польши все как одна решили не возвращаться домой. Рена Корнрайх с сестрой Данкой уехали в Голландию, их подруги Эрна и Фела остались в Швеции, Дина Дрангер отправилась во Францию. Сара Блайх в итоге эмигрировала в Аргентину. У Марги Беккер была тетка в Америке, которая, получив известие от племянницы, сразу выслала ей телеграфом сто долларов. Марги купила себе приличное платье и села на поезд в Восточную Словакию. В поезде она познакомилась с будущим мужем, Соломоном Розенбергом, который тоже возвращался из лагерей.
Дорога домой для многих стала путешествием эпических масштабов, настоящей одиссеей с разными препятствиями в пути. Где-то автостопом, где-то на поезде, где-то приходилось проситься в попутные телеги, а где-то – много миль шагать пешком. Эдите даже довелось перейти мост, раскачивавшийся над темными паводковыми водами реки Ваг, бурными от тающего в горах снега.
У некоторых девушек – как, например, у Като (№ 1843), подруги Ленки Герцки по Прешову, – была карточка от Красного Креста, дававшая право на бесплатный проезд в поезде. А другие – в том числе Эдита – ничего подобного не получили.
Линда со слезами вспоминает момент, когда в лагерь для перемещенных лиц, где они с подругами сидели на карантине, приехала международная комиссия, которая объявила, что они теперь считаются «гражданами мира». Им выдали документы, позволявшие ехать, куда захотят. Но хотели они одного – вернуться в Словакию. «Я уже знала, что всех моих истребили – и брата-близнеца, и сестру, и других братьев. Но мне все равно хотелось домой».
В Братиславу раз в неделю ходил поезд из Праги. Чтобы сесть на него, Линде с подругами пришлось пешком прошагать 318 километров до Праги из Берлина. Придя, они обнаружили, что поезд до отказа набит беженцами. Поэтому Линде с Пегги и другими девушками пришлось взгромоздиться на крышу.
«А почему бы не прокатиться наверху? Ведь я была молода». И жива.
С крыши поезда перед глазами разворачивался мир. Далекие зеленые горы, голубое небо с белоснежными пятнами облаков – это была свобода. Безотрадные серо-бежевые тона Аушвица растворились в ярком свете чисто вымытого небосвода. Никаких колючих проволок, ни единой вышки, сколько видит глаз. Ветер в волосах, сладкий весенний воздух, цветущие деревья – это была свобода. Солнце припекало, грело их усталые кости и мышцы, затвердевшие от труда, голода и страха. И вот напряжение растаяло и ушло в металл вагонной обшивки. Проезжая мимо городков и деревень, беженцы махали руками из окон и с крыш. Местные жители радостно махали в ответ. Как и три с лишним года назад, девушки громко запели. Но в этот раз – не гимн Словакии.
Возвращение
Дорогу в тысячу километров от Германии до родного Гуменне Рия Ганс (№ 1980) прошла пешком. Она добралась туда в августе 1945 года и весила на тот момент 39 килограммов. За эти месяцы на воле она уже успела немного набрать вес. «Я была вся больна. Моя кожа – мне даже укол не могли сделать. Мое тело все высохло, мама готовила мне ванны с кокосовым маслом». Рия принадлежала к числу тех немногих счастливиц, чьи родители остались живы. У ее отца была ферма, и, когда «в городе дурно запахло», семья переехала туда. Они стали одеваться, как словацкие фермеры, и водить детей в церковь, чей священник с ними дружил. Как и Лу Гросс, братья и сестры Рии вызубрили «Отче наш» и научились выдавать себя за католиков. Так семья Гансов и выжила.
Когда освободили Берген-Бельзен, сестра Ивана Раухвергера весила 38 килограммов. Приехав к Ивану после двух месяцев реабилитации в британском военном госпитале, «она все равно весила всего килограммов сорок. Она была без волос, без зубов». Иван даже поначалу ее не узнал. Проблемы со здоровьем не отпускали ее почти всю жизнь – «множество операций, пересадка кожи, неработающие почки».