Галина заметно оробела, заалела от его слов, но все-таки села за стол. От искреннего смятения разведчика она поверила, что он не думает ни о чем таком, и постаралась сгладить общую робость. Она отломила кусочек хлеба.
– Ничего, что ложкой одной? Мы-то с девчатами привыкли уже, как одна семья. Давайте я вот хлебушком подцеплю немножко.
Сначала оба смущались, ели молча. Но потом от горячей еды и спокойной обстановки стало легче, спала, наконец, завеса неловкости.
Галя удовлетворенно выдохнула, чувствуя, как по телу растекается теплая сытость:
– Ух, аж в жар бросило. Такая я голодная была, прямо живот сводило.
– Угу, – отозвался Глеб с набитым ртом.
Она не удержалась и снова принялась за еду.
– Ой, в это время всегда такой аппетит волчий, прямо ужас какой-то. Я обычно воду пью, чтобы хоть немного отвлечься. Бывает, по три-четыре кружки за ночное дежурство выпиваю.
Их поздний ужин совсем не походил на свидание, слишком жадно оба ели. И только когда голод был утолен, они принялись отхлебывать из больших кружек чай и не спеша смаковать ночное угощение.
Галя разрумянилась.
– Согрела-а-сь, – протянула девушка. – Я ведь мерзлячка страшная, девчата надо мной смеются, что я вечно как капуста кутаюсь в сто одежек.
– Вам поэтому шаль бабушка прислала? – Глеб до сих пор чувствовал себя виноватым, что испортил Гале пуховый платок.
А она вдруг засветилась от воспоминаний, улыбнулась мягко:
– Ой, шаль – это такое, вырастили меня в ней… Считайте, что шалью маленькую спасли от смерти. Я ведь родилась и сразу заболела страшной чахоткой. Родители с бабушкой жили в бараке при заводе, топили плохо, с дровами и углем беда была. Вот и застудили, как домой привезли. Месяца не было мне, бабушка рассказывала, как лихорадка со мной случилась, да такая сильная, что врачи не хотели меня в больницу брать. Родителям работать надо было, четверых детей кормить, а я младшая в семье – не шутка. Они уже тоже смирились, что я в живых не останусь. Не ела ничего, не росла, даже не плакала, только лежала, говорят, как кукла. Бабуля привела откуда-то собаку, пуховую такую – Дама назвали. Родители так возмущались, сами от получки до получки живут, в одной комнате ютятся, ребенок больной, а тут животина! Но бабушка моя – деревенская, не привыкла лекарствами и микстурами лечиться. Она решила, что выходит меня по-своему. Вот с той собаки начесала шерсти, спряла ее и связала для меня шаль, носки, варежки, шапочку. Рассказывала: бывало, замотает меня как куклу, так что только рот да нос торчат. Привяжет к себе поясом шерстяным и домашними делами занимается. Кашеварит, стирает. А я сплю в тепле да рожок с молоком козьим сосу. И помогло! Врачи потом удивлялись, что такую слабенькую выходили. Это бабулечка меня спасла шерстяными своими платками, а та собака с нами всю жизнь прожила. Уж такая пуховка! С нее всей семье бабушка вещи вязала. И шапки, и шали – чего только не было, а мне жилеты, костюмы, даже платье смастерила! Представляешь, все соседи удивились! Мы продавали варежки даже с носочками, до того много было шерсти от нашей Дамочки.
Галя улыбнулась, вспомнив свою довоенную жизнь. А потом погрустнела, заскучав по любимой бабушке:
– Умерла она год назад, так и не дождалась победы. Собаки тоже давно нет, а вот шалью я по сей день греюсь. Без нее мерзну, даже если печь рядом топится. Перед смертью бабушка мне прислала посылку из старых запасов, когда нас на фронт забрали, чтобы я не застудилась здесь. Вот такая история…
– Простите.
Разведчику было стыдно, что его ночной кошмар привел к такой оплошности. Глеб не мог найти слов, до того внутри все сжалось от понимания, что он натворил. Шаль ведь была единственной весточкой от любимой бабушки, последнее, что осталось у девушки. И теперь из-за него она будет мерзнуть!
Галина снова вздохнула, однако упрекать капитана не стала, даже попыталась утешить:
– Ничего, я понимаю. Что уж тут поделать, вам ужасный кошмар снился, наверное. Вы так кричали и руками махали. Мне тоже плохие сны снятся здесь, на войне. Кажется, что я все ползу к обрыву связи, чиню, а он снова рвется. Представляете? Прямо у меня в руках раз – и опять голые концы провода. Я плачу, кричу, ругаюсь на кабель, а он… рвется и рвется! И так всю ночь… засыпать иной раз страшно. Да и утром девчата ворчат, что я кричала или плакала ночью – обрыв, обрыв!
Глеб был вне себя от смятения и не знал, как утешить девушку. Он размочил в чае краюху хлеба, сверху накрошил рафинад и протянул собеседнице:
– Вот, это вместо конфет! Очень вкусно, попробуйте, если глаза закрыть – будто пирожное ешь! Меня так тоже бабушка научила.
Галя доверчиво прикрыла глаза и откусила кусок. Она тщательно прожевала, проглотила и восхищенно заметила:
– Ой, и правда, как пирожное! – Распахнула большие глаза. – Какая у вас бабуля выдумщица. – Девушка улыбнулась, позабыв на секунду о тяготах войны и о потере любимой шали. Восхитилась вслух: – Вот ведь, умели же они выкрутиться, такие умницы! Все знали – и как лечить, и как накормить вкусно!
Глеб вдруг расхохотался от нахлынувших воспоминаний:
– Я ее маленький «баба Каша» называл! Не мог выговорить «баба Катя», вот и переиначил. Она подругам своим рассказывала, это я так люблю ее кашу, что даже имя ей новое придумал. Ох, она так смеялась, баба Каша! И готовила, правда, очень вкусно!
Следом звонким колокольчиком зазвенела Галя, от ее смеха будто искры рассыпались по темным углам. В блиндаже стало еще теплее и уютнее, уже ничто не напоминало, что это узел связи. Обычный дом, обычный ужин знакомых людей, которые заболтались друг с другом до ночи и позабыли о времени и сне.
Капитан Шубин и сержант Конева действительно не заметили, как досидели под разговоры и горячий чай почти до рассвета. Когда солнце уже принялось расцвечивать горизонт розовым и золотым и разогнало над позициями ночной сумрак, Галина спохватилась:
– Ой, все болтаем и болтаем. Мне же надо сводки принять!
Она снова уселась к аппарату, а капитан собрал посуду, ополоснул ее в знакомом закутке. Когда он вернулся назад, в комнате уже возился с бумагами дежурный офицер. При виде разведчика он замялся:
– Товарищ капитан, вам не сообщили? Вас временно включили в состав четвертого стрелкового батальона, он расположился в двенадцати километрах отсюда, на левом фланге линии немецкой обороны. Будете поддерживать наступление танковых частей на вспомогательном ударе на участке Шестаковка – Мухортовка.
– Есть присоединиться к действующей части.
Капитан кивнул, чтобы не смущать дежурного офицера. Он понимал, почему тот с опаской сообщил о временном переводе. А ну как знаменитый разведчик возмутится и откажется участвовать вместе с пехотой в наступлении, потребует, чтобы ему поручили его службу.
Но капитан даже и не подумал протестовать, только уточнил:
– А где батальон сейчас? Командир в курсе? Как туда добраться?
Дежурный покопался в кипе бумаг:
– Да где же он? Вот, нашелся! – он протянул капитану узкий желтый лист бумаги. – Вам сейчас, значит, за довольствием, за формой и оружием на склад. В четыре вечера грузовиками пополнение будут отправлять на передовую, вместе с ними и поедете. Ну, а там уж сориентируетесь, батальон двое суток как выдвинулся на тот участок, уже не догнать. Так что вам сейчас на склад.
– Паек я уже получил, а остальное в оружейке.
Глеб неловко сгреб консервы, ему некуда было сложить промасленные банки. Он хотел было отдать их Галине, ну хоть какая-то компенсация за испорченную вещь. Но не решился подойти: девушки из узла связи уже стояли на общем построении, передавая друг другу дежурство. Шубин внимательно всмотрелся в тонкую фигурку, которая жалко сутулилась от утреннего озноба в прохладном помещении. Дверь без остановки открывалась и закрывалась – прибывали посыльные, командиры подразделений – с наступлением нового дня их общий ночной уют выветрился сквозняком словно дорогой сон.
Капитану ничего не оставалось, как с довольствием в руках выйти из блиндажа, где начинала бурлить привычная суматоха.
Глеб двигался по ходам сообщения и думал только об одном: где ему достать пуховый платок или шаль для Галины. Некрасиво вот так оставлять девушку без необходимой для нее, тем более любимой вещи, на улице все еще стоят морозы, и теплая вещь ей непременно пригодится.
Задача невероятно трудная – добыть посреди войны пуховый платок, это почище, чем взять «языка». Эту мирную вещь не купить, не отнять, не заказать, она – редкость для сурового военного времени. Фашисты отняли у людей все.
Склад находился в прифронтовом городишке, разбитом немцами. Шубин добрался до места пешком и скоро уже шагал по пустым улицам задумчивый, крутил головой по сторонам, высматривая хоть кого-нибудь из оставшихся мирных жителей. Вдруг удастся разузнать или выменять паек на какую-нибудь куртку или жилет, а может быть, носки. Пускай не совсем то, что нужно, зато замена Галиной потере.
Неожиданно из-за неприметных ворот прямо на дорогу темным клубком выкатилась сухонькая старушка и бухнулась перед Шубиным на колени:
– Богом молю, сынок. Дай одну баночку, внучку накормить. Пятый день без еды сидим, по соседям уже просила – у всех так. Она прозрачная у меня с голоду уже стала, одни глаза остались, даже не встает от слабости. Стыдно просить, но деваться некуда, жизни в ней вообще не осталось.
Глеб, ошарашенный ее просьбой, сунул в тонкие, как птичьи лапки, руки старушки все банки сразу:
– Вот, держите, забирайте все! Берите!
Пожилая женщина, не веря своему счастью, прижала богатство к груди:
– Неужто это все мне, а? Как же это? Ох, теперь мы спасемся! Спасибо! Спасибо, дорогой ты мой человек! Как тебя звать? Я за тебя всю жизнь молиться буду. Отведу молитвой смерть, болезнь – все отведу. Вымолю для тебя жизнь долгую и счастливую. Спас ты нас, спас от костлявой. Ведь я уж помирать собралась. Думала, выйду на улицу, не найду сегодня еды, так и лягу рядом с внучкой! Вместе погаснем с ней, как две свечечки, что мучиться-то. Зима не сошла еще: ни в лесу, ни в поле, ни на огороде ничего нету. Только и остается, что принять судьбу свою.