– Так точно, товарищ капитан, – подтвердил старший лейтенант Ключевской.
У молодого офицера вдруг засветились глаза на перемазанном грязью лице. Столкнувшись со смертью и своим врагом лицом к лицу, он наконец воспрял духом, отвлекся от личного горя. Во время этого рейда у него появился смысл жизни – бороться изо всех сил с немецкими захватчиками и жить ради этого.
Он горячо пообещал командиру:
– Я обещаю, что выполню задание во что бы то ни стало. Даю слово офицера! Мы доберемся к своим и передадим все слово в слово. А потом вернемся с подкреплением. Я вас не брошу ни за что! Обещаю, товарищи, ребята!
Ключевской повернулся к остальным. Он видел, как разведчики скрывают страх, не позволяют прорваться нахлынувшим чувствам, понимал, что каждый из них боится: а вдруг гонцы не доберутся, не доставят сведения в батальон? Тогда их маленький отряд погибнет, останется навсегда в этом лесочке. Поэтому он дал обещание, от чистого сердца подарил надежду людям, которые за это короткое время стали ему боевыми товарищами.
И взгляды у людей поменялись, старший лейтенант словно вдохнул в них надежду. Веру, что они смогут выстоять против фашистов своей отважной горсткой, дождутся подмоги.
Ефрейтор Кликунец с тяжелым вздохом пожелал:
– В добрый путь!
Шубин остановил связных:
– Мы с Марцевым на прикрытие. Сейчас отходим на левый фланг к центральной части открытой местности, остальные остаются здесь до моей команды. Связные пробираются к опушке. Когда мы откроем огонь, сможете уйти незаметно. Отвлечем их, насколько получится.
Леня подхватил «мосинку»:
– Есть, товарищ капитан, на прикрытие!
Когда они отползли на приличное расстояние, капитан указал на небольшой овражек, который приметил в предутреннем свете:
– Давай туда! Укроемся, а потом сможешь показать, какой ты снайпер.
– Это я всегда готов! – радостно откликнулся Марцев.
Выбранный Шубиным отрезок располагался в просвете между бронетранспортерами на расстоянии почти в триста метров. Чтобы снайпер мог выбрать цель, а после выстрела успевал отползти под защиту техники.
Разведчики проползли с две сотни метров. Возле окопа их заметили. Рядом засвистели, заверещали на все лады пули, злобной сорокой застрекотал пулемет.
– Леонид, давай, шевелись. Сюда ныряй!
Командир первым спустился в пологий овражек, за ним следом нырнул снайпер. Хотя это не сильно помогло – выстрелы по-прежнему грохотали над самой головой.
– Что дальше, товарищ командир? Как стрелять, ведь не высунуться же, сразу заметят.
– Ничего, сейчас я их отвлеку, – пообещал разведчик.
Глеб подобрал со дна окопа огромную ветку и с ней в руках подобрался к другому краю ямки.
– Я их буду отвлекать, а ты намечай направление выстрела. По моей команде поднимаешься вверх и стреляешь. И сразу падай вправо, так чтобы им мешал «Ханомаг». Понятно?
– Так точно, товарищ командир. Все сделаю аккуратно! – Ленька уже распластался на краю земляного вала и водил стволом трехлинейки, прильнув к прицелу.
Глеб насадил на ветку свою шапку, вытянул руку, так что мишень показалась над поверхностью. Ему было достаточно несколько раз качнуть приманкой, как тут же немцы перевели на нее свой огонь. Все больше и больше пуль выбивали земляные фонтаны, поле перед окопом словно бурлило от раскаленного свинца. От оружейного грохота заложило уши.
Капитан во все горло рявкнул:
– Огонь!
Ленька ловко вскинул «мосинку», цель он уже выбрал, примерно рассчитав дальность. В секунду прицелился и, затаив дыхание, чтобы не дрогнул приклад, нажал на курок. В следующую секунду он уже растянулся по укрытию, уходя от несметного числа выстрелов, которыми ответили немцы на его меткое попадание. Но ни один из них не попал в цель, а вот жертва Марцева, пулеметчик, свесился мертвым прямо в прорезь амбразуры.
– Молодец, Леонид! – похвалил его Глеб. – Давай теперь на левый фланг, а я на правом высуну приманку. Так же, по моей команде, стреляешь. Ловко бьешь по пулеметным гнездам, давай и дальше по ним!
– Есть, товарищ командир. – Ленька перехватил винтовку и, проскользнув по дну окопчика, поменялся с капитаном местами.
Шубин дождался затишья и снова принялся дразнить немецких стрелков. Пока они обстреливали изрешеченный в лохмотья головной убор, Марцев успел снова приметить цель. И, выждав подходящий момент, уже с другой позиции произвел точный выстрел. Так почти час они перемещались по укрытию, отвлекая внимание немцев на себя.
Остатки разведотряда укрылись в лесу, получив короткую передышку. Правда, ни один из них не прилег и даже не прикрыл глаза, чтобы дать себе отдых. В напряженном внимании бойцы вслушивались в частую пальбу на поле, высматривали в утреннем тумане командира и снайпера, пытаясь убедиться, что они живы.
От высоких земляных стен катилась волна пуль, немцы метались из стороны в сторону, поливая огнем пространство. Но никак у них не получалось поразить неприметное углубление в просвете между двумя «Ханомагами», откуда советский снайпер жалил их точными выстрелами.
Марцев затаил дыхание, поймал в прицел тулью серо-зеленой фуражки. Про себя подумал: «Офицерик немецкий! Ну держись, сейчас схлопочешь у меня!» Приметил он эту фуражку давно, она мелькала за бруствером во время всей перестрелки и душила Леонида изнутри жуткими воспоминаниями.
Такую же фуражку он сбил с головы немецкого офицера, когда попытался вырваться из грузовика, куда немцы заталкивали людей. Четырнадцатилетний Леонид тогда даже не догадывался, что битком набитые людьми машины отправятся в концентрационные и трудовые лагеря в Германии. Но понимал, ничего хорошего от фашистов ждать не стоит. Его, маму и еще троих младших братьев сначала загнали в толпу на площади. Уже тогда Ленька хотел броситься на офицера, который командовал облавой. Тот успел поймать дерзкий взгляд подростка и нехорошо усмехнулся. Ленька вдруг понял, почуял нутром – надо бежать, их везут на смерть! Но мама сунула ему руки двух рыдающих близнецов – Толи и Коли, а сама взяла на руки трехлетнего Осю, чтобы тот хоть чуть-чуть успокоился.
Когда подъехали грузовики, по приказу того же самого офицера автоматчики начали насильно вырывать детей из материнских рук. Притихшая было толпа завыла, запричитала сотнями голосов. Матери прижимали малышей к себе, умоляли, падали на колени, рыдали, отказывались отдавать детей.
Одно слово на незнакомом гавкающем языке, и на женщин посыпались удары прикладов. Когда это не подействовало, снова раздался голос офицера. Из толпы выдернули плачущую молодую женщину, которая сжимала в объятиях крошечную девочку.
Переводчик затараторил, вторя словам офицера:
– Если вы не отдадите своих детей немедленно для погрузки, то будет вот так.
Раздался сухой щелчок, женщина вдруг упала прямо на землю, разжала руки. Ее дочь со слезами прижалась к матери, вторая пуля раздробила затылок малышки. Кровь хлынула по светлым кудрям, смешалась в один ручеек с материнской и собралась в лужу прямо под ногами испуганных и неожиданно присмиревших людей.
Толпа замерла в ужасе, зрелище было настолько страшным, что никто не мог пошевелиться или сказать слово. Мама вдруг сунула Осю на руки Леониду и прошептала:
– Ленечка, тебя к детям погрузят. Скажи, что тебе двенадцать лет! Ты присмотри за братьями, Леня, прошу тебя, помоги им. Сыночек, умоляю тебя, присмотри за ними! Ося кашляет, не отпускай его с рук. Воды ему дай, Ленечка. Сыночек!
Леонид ошарашенно смотрел на мать, не понимая, как вообще такое может быть. Ведь эти солдаты, одетые в чужую форму, вооруженные автоматами, они ведь тоже люди! Почему же они убивают детей и женщин? За что? Произнести вслух свои мысли подросток не успел, чьи-то грубые руки вдруг забрали у него брата. Леня запротестовал, попытался перехватить Осю, поймать ладошки братьев-близняшек обратно, но ударом тяжелого приклада его оттеснили в толпу плачущих женщин. Леонид был слишком большой, по мнению немца, поэтому его сунули к взрослым, которых должны были посадить в другой грузовик и отправить в трудовой лагерь. Паренек едва успел подхватить дрожащую маму, которая от потрясения не могла идти. Ленька обнял ее одной рукой, повел к грузовику, шепча на ухо:
– Мамочка, держись, не падай. Мама, я спасу нас. Я спасу Оську и Колю, и Толю, не падай, прошу тебя!
Но и маму, которая оседала все сильнее вниз, вырвали из его рук. На глазах Леньки ее за руки вместе с остальными женщинами, что не держались на ногах, свалили словно мешки на землю. Немецкий офицер уже что-то раздраженно говорил солдатам. По его приказу двое автоматчиков отделились от беззащитных плачущих женщин, щелкнули предохранителями. В это мгновение Ленька понял – сейчас его маму расстреляют, потому что она не может идти. Германский офицер стоял к подростку спиной, зелено-коричневый блин фуражки дергался в такт звенящим в воздухе командам:
– Gewehre in die Hand! (Оружие в руки!)
– Feuerbereit! (Готовься!)
– Zielen! (Целься!)
– Feuer! (Огонь!)
Как только грохнули выстрелы, и мама дернулась от ударивших в нее пуль, Ленька, не помня себя, прыгнул прямо на эту ненавистную фуражку. Сбил ее ударом кулака и вцепился в жидкие волосы на голове офицера. Тот завыл, закрутился волчком на месте, пытаясь сбросить мальчишку. Казнь остановилась, солдаты кинулись к своему командиру, но никто не решился рвануть подростка, повисшего на офицере. Тут же толпа женщин бросилась врассыпную, кто-то попытался убежать, кто-то напал на охрану, чтобы отнять автоматы, некоторые рванули к грузовику с детьми.
Из кузова с криками и плачем дети принялись прыгать к своим матерям. А Ленька, обезумевший от горя, зубами впился в жилистую шею немца, чувствуя у себя во рту его соленую кровь. Он очнулся только от удара по спине, но тут же прыгнул на солдата, который его ударил. Повис у него на руках, вывернул дуло автомата и нащупал крючок. Длинная очередь скосила сразу нескольких фашистов, другие разбежались в разные стороны. А он все жал на крючок, не замечая, что его дубасит кулаками обезоруженный им солдат. Досталось и ему: Ленька резко задрал дуло вверх и выпустил несколько пуль прямо в перекоше