Познер: Вы сказали о том, что вам не нравится. А что вам нравится?
Альбано: Думаю, что я ответил и на этот вопрос: мне нравится в итальянском народе то, что он способен руководить страной самостоятельно. Он самодостаточен, созидателен, и кроме того, даже в национальной кухне он всегда находится в поиске лучшего. Да, он хранит кулинарные традиции, но в то же время ищет что-то новое в сравнении с этими традициями. И затем диалектика, великая культура. Слава Богу, мы живой народ. Повторяю: единственная вещь, которая вызывает многочисленные вопросы, – это чрезмерная политическая деградация.
Познер: Встречаясь с итальянцами во время этих съемок, я спрашиваю: если бы я мог съесть только одно итальянское блюдо, – вы как раз упомянули кухню, – что вы посоветовали бы мне попробовать? И где это делают лучше всего?
Альбано: Я думаю, что итальянцы могут обидеться, если им задать такой вопрос, поскольку в каждом доме (и я подписываюсь под этим) есть свое особое блюдо. В моем доме можно поесть такие спагетти, которые не встретишь больше ни в одном уголке мира. Их я готовлю сам, я изобрел этот рецепт. Он уникальный и неповторимый.
Познер: Самостоятельно готовил спагетти и замечательный итальянский тенор, которого вы, вероятно, знали. Я имею в виду Паваротти. Вы лучше его делаете спагетти?
Альбано: Я не пробовал его спагетти, хотя был дома у Паваротти, и мы обедали вместе. Должен отметить, что я никогда больше не встречал человека, который ел бы с таким удовольствием и в таком невероятном количестве. Помню: он сидит, а на животе у него стоит большая тарелка… да, на животе. В руке – вилка, на столе – две бутылки вина «Ламбруско», охлажденные, и несметное количество тальятелли. И я подумал: «Этого вполне достаточно…» Но затем появились отбивные, колбаски… Это было невероятно. Он пожирал все. И сейчас, рассказывая об этом, я вижу его… Вижу прежде всего счастье, которым буквально светились его глаза, были полны его жесты, вижу его удовольствие. С ним приятно было обедать вместе – естественно, соблюдая меру. Но, повторяю, никогда я не видел человека, который ел бы так много и так «вкусно», как Великий Паваротти.
Познер: Вы знаете, я родился во Франции. Для французов вино – вещь особая. А для итальянцев что такое вино?
Альбано: В моей памяти запечатлелось, будто я попробовал вино раньше, чем молоко. И это не шутка. Для нас культура вина священна. В каждом доме каждый крестьянин, каждый житель производил вино. И в каждом доме оно было свое, отличавшееся по вкусу. Это было восхитительно – та атмосфера в период, когда вино еще не перебродило. Ты ходил по улицам и пьянел от аромата бродившего вина. А потом – первое вино, и встречи, и то состояние расслабленности, которое этот напиток вызывал у нас, молодых. Мой дед был первым, кто дал мне попробовать вино. Моя мать страшно (и справедливо!) рассердилась, потому что я был очень маленьким. Но этот факт, этот момент я никогда не забывал. А вино нужно для того, чтобы создать приятную атмосферу: будь ты в обществе с женщиной, которую любишь, или в компании друзей, или просто в семье. Но речь, конечно, идет о вине с большой буквы.
Познер: Вы производите вино?
Альбано: Когда я бежал с юга Италии, я обещал отцу добиться того, о чем сейчас вам рассказываю. «Может быть, я делаю ошибку, что уезжаю, – сказал я, – но знай: добившись успеха (а я его добьюсь!), я построю большую винодельню, и первое вино будет носить твое имя». Он ответил: «Ты, парень, полон мечтаний и фантазий, но помни, что действительность гораздо суровее, чем ты себе ее представляешь». Я, конечно, понимал это, но был решительно настроен и уверен, что достигну всего… И со временем я создал свою первую винодельню, произвел свою первую бутылку вина, на которой было написано «Дон Кармелло», так как моего отца звали Кармелло. И он тогда развел руками: «Да, одно тебе действительно удалось сделать». В 1973 году у меня была моя первая «вайнери» – винодельня.
Познер: Насчет успеха. Вы помните, сколько у вас было золотых дисков и сколько платиновых?
Альбано: Ну, думаю… тридцать золотых и около десятка платиновых, может быть, больше… Недавно Греция выпустила пятнадцать моих платиновых дисков, и один из них я записал вместе с одним греческим певцом. Тут необходимо пояснить. Этого греческого певца зовут Янис Путатос. В детстве у него был кумир – Альбано. Он добился большого успеха, но мечтал записать со мной альбом. И мы сделали это. Было продано триста пятьдесят тысяч экземпляров диска с песнями на греческом языке, которые исполнил он, на итальянском, которые спел я, и несколькими совместными нашими песнями. И это было очень неожиданно: 13 мая в Греции мне вручили пятнадцать платиновых дисков.
Познер: Триста пятьдесят тысяч?
Альбано: Для такой маленькой страны, как Греция, это просто чудо. Это как продать пять миллионов экземпляров в Европе.
Познер: Скажите, пожалуйста, вы, насколько я знаю, часто выступали в Европе. А приходилось вам давать концерты в Америке и где именно?
Альбано: В Америке? Очень много! В «Линкольн-сентр», в «Метрополь»… где еще? Действительно много. Первый концерт состоялся в 1967 году, а потом почти каждый год-два. Приходили не только итальянцы, но и латиноамериканцы, и русские. За последние десять лет было немало русских.
Познер: Какая разница между публикой американской, европейской, например итальянской, и русской, если она есть? Как все они реагируют – или примерно одинаково?
Альбано: Итальянская публика хочет сама быть участником представления. Поэтому следует оставаться внимательным и говорить: «Минуточку, здесь пою я, а не вы!» Ты должен уметь устанавливать правила и порядок. А причина очень проста: они считают тебя своим. И когда ты появляешься перед ними, начинают требовать: «Эй, спой мне эту песню, ту песню». Но я говорю: «Минутку, за программу отвечаю я, а вы можете слушать». Необыкновенная публика – это японцы. Для артиста – предел мечтаний. А также русские люди.
Познер: Хотя в Японии совсем другая музыкальная культура, они, по-видимому, чувствуют и европейскую музыку?
Альбано: По моему мнению, они делятся на группы, которые охватывают и изучают культуру американскую, или итальянскую, или русскую. Меня приходит слушать, естественно, не весь японский народ. Но те, кто был на моем концерте, знали обо мне намного больше, чем я мог предположить. Они чрезвычайно подготовлены.
Познер: Вы за свою жизнь слышали многих из тех, кто занимается вашим делом, то есть поют не классику, а легкую музыку: французов, итальянцев, разумеется, американцев. Кто для вас как-то выделяется, кого вы назвали бы особенным, оставившим след?
Альбано: Один из них – Паоло Понте, настоящий мастер, колосс… Я все же не сказал бы – великий певец, но во всем, что он делает, есть особая душа. Во Франции есть великий Мишель Сарду, великий Азнавур, с которым я очень хорошо знаком. Я также имел удовольствие петь с Жильбером Беко, который также – один из… Это певцы, услышав которых, ты говоришь, что они отмечены Богом, озарены изнутри особым светом, у них своя манера пения, манера подавать себя… Из итальянцев мне очень нравился Доменико Модуньо – автор песни «Воларе» и многих других песен. Между прочим, он родился здесь, в двух с половиной километрах от моего дома… Можно поговорить об Адриано Челентано, который был, есть и навсегда останется в эстрадной музыке. Это персонаж, не подпадающий ни под какую классификацию, ни под какую оценку. У него абсолютно свой, индивидуальный вокальный тембр и особый выбор тематики песен, которые порой тебя полностью поглощают – настолько они интересные. Одним из моих учителей был Рэй Чарльз… Всех этих певцов я открыл для себя, оказавшись в Милане. Там передо мной раскинулись новые музыкальные горизонты, новое измерение. Потому что здесь мы жили в условиях монокультуры эстрадной музыки. Здесь мы слушали классику и певцов типично итальянских, то есть великого Паоло Гуилла, Ниллу Пицци и других. Но не хватало той духовности в пении, которой обладали негритянские исполнители. Величайшим для меня среди них был Рэй Чарльз. Я начал ценить группу «Битлз» после того, как прослушал их песни в исполнении Рэя Чарльза.
Познер: Я имел счастье интервьюировать Рэя Чарльза, как и вас, и это оставило в моей памяти очень глубокий след.
Альбано: Да?
Познер: Я думаю, что он был гением.
Альбано: Он был гением. Говоря о нем, я все еще ощущаю трепет. Я слушал его сначала на пластинках, а потом, когда он приезжал в Италию, не пропускал ни одного его выступления. И каждый раз он был невероятно великолепным, невероятно… Он смотрел на мир через свой голос, через свое желание видеть. И заставлял тебя увидеть свой мир, погруженный во тьму и в то же время освещенный лучами особенного, музыкального света.
Познер: Я хочу вам рассказать чуть-чуть о моем интервью с Рэем Чарльзом. Вы знаете, что он потерял зрение в пять лет? И он мне говорил, что его мама…
Альбано: Извините, ведь у него были те же проблемы, что и у Бочелли. Бочелли – в шесть лет.
Познер: Нет, Бочелли позже, в двенадцать. Так вот, его мама заставляла его работать, как будто он все видел. Например, рубить дрова. И соседи говорили: «Ну как же вы заставляете его, он же слепой?» А она отвечала: «Да, он потерял зрение, но не потерял мозги». И учила его всегда преодолевать трудности. И еще он мне рассказал, что, уже будучи более или менее известным, он пел, как Нат Кинг Коул – очень похоже. И все восклицали: «Настоящий Нат Кинг Коул!» Но однажды ему приснилась его мама. «Будь Рэем Чальзом!» – посоветовала она. И на следующий день он стал петь по-другому, и родился настоящий Рэй Чарльз.