— Вода очищенная, — сообщила она, подавая ему.
Он выпил ледяной воды и только теперь почувствовал ужасную жажду.
— Как ты? — спросил он.
— Как я?
Приехав сюда — вопреки всему, снова найдя ее, — Томас теперь не мог говорить. Он отчаянно пытался найти какую-то точку опоры.
— Ты что-нибудь помнишь об аварии? — спросил он.
Она молчала, удивленная этим вопросом, заданным слишком рано.
— У меня какой-то провал в памяти, — произнес он. — Он начинается с того момента, когда я увидел девочку на трехколесном велосипеде, и заканчивается тем, как вода заполняет мой нос. Когда я перестал тебя видеть, меня охватила такая ужасная паника, что до сих пор в пот бросает.
Она улыбнулась и покачала головой.
— Ты никогда не был силен в светской беседе.
Она села за стол, пригласив и его. Пот катил по нему градом, и он сбросил куртку.
— Что произошло с твоей курткой? — поинтересовалась она.
— Ее по ошибке постирали в ванной.
Она тихо рассмеялась. И на какое-то мгновение комната словно осветилась. Но затем этот свет так же неожиданно погас.
— Этот шрам с тех времен?
Он утвердительно кивнул.
— Должно быть, рана была очень серьезной, — заметила она.
— Тогда я этого почти не заметил. Я ничего не чувствовал. Даже не осознавал ее размеров, пока мать не стала кричать.
— Я помню, как машина начала падать, — сказала она, все-таки делясь с ним своим воспоминанием. — И подумала, что этого не может быть. Оконная скоба, или как называется эта штука между окнами, согнулась, и мы покатились. Я не теряла сознания. Я выплыла с другой стороны и стала кричать. Недалеко занимались подледным ловом какие-то парни. Ну, ты, наверное, знаешь это. Они тебя вытащили. Ты находился без сознания не больше минуты. Ты был пьян, и полицейские положили тебя на носилки.
— Я звал тебя.
Меня завернули в одеяло и увели. У меня были ожоги на боку. В больнице пришлось срезать одежду.
— Ожоги?
— Царапины. Не знаю от чего. Наверное, от камней на набережной.
— Мне очень жаль.
Она отпила воды, потянулась назад и стянула волосы, потом перебросила их через плечо.
— Мы уже это проходили, — сказала она.
— Ты живешь одна? — спросил он.
Она помедлила с ответом. Вытерла руки о свою кангу. Ноги ее были босые. На пятках — мозоли.
— Более или менее. Питер уезжает и приезжает.
— Питер — это?..
— Мой муж. Он живет в Найроби.
Томас попытался выдержать этот удар.
— Это Питер? — Он показал на фотографию.
— Да.
— Кто он?
— Сотрудник Международного банка. Здесь работает по какому-то проекту, связанному с пестицидами.
— Ты была с ним знакома раньше?
— Мы познакомились здесь.
Томас стоял, уже более способный воспринимать эти нерадостные сведения. Его руки сжимались и разжимались. Он чувствовал себя неспокойно, нервничал.
— Почему все-таки Корпус мира? — спросил он.
Она сделала еще один глоток. Посмотрела в окно на надвигающуюся грозу.
— У меня был друг, — сказала она двусмысленно.
С порывом ветра в комнату ворвалась мощная струя запаха.
— Разве это так необычно? — добавила она. — По-моему, все нормально.
Ее плечи были загорелыми и гладкими, руки — мускулистыми. Ему стало интересно, из-за чего.
— Ты читаешь Рильке, — заметил он, изучая содержимое низкого книжного шкафа. Ежи Косинский. Дэн Уэйкфилд. Маргарет Дрэбл. Сильвия Плат. «В поисках мистера Гудбара».
— Я читаю все, что смогу достать.
— Похоже, что так, — обронил он, прикасаясь к экземпляру «Марафонца».
— Я умоляю людей присылать мне книги. Здесь, в Нджие, жалкая библиотека. В Найроби я хожу в библиотеку Макмиллана при Британском Совете. В последнее время мне очень нравится Маргарет Дрэбл.
— Ты преподаешь?
— Она кивнула.
— Что?
Томас взял в руки книгу Энн Секстон и пролистал ее. Он не доверял исповедальной поэзии.
— Все понемногу. Учебная программа основана на английской системе. Есть экзамены, которые дети должны сдать. Уровень А, уровень О[36] и тому подобное. Они должны запоминать английские графства. Какую пользу это может им принести, я понятия не имею.
Томас рассмеялся.
— Я учу тридцать детей в цементной комнате размером с гараж. Пользуюсь книгами, напечатанными еще в 1954 году, — это подарок из какой-то британской деревни. В них такие странные английские надписи. «Артур — идиот» и так далее. Чем занимается твоя жена?
Томас оперся спиной о стену и закатил рукава. Комната была насыщена влагой. От удара грома они оба вздрогнули, хотя он и не был неожиданным.
— Гроза, — произнесла она.
Она встала и закрыла окна, и как раз в этот момент начался ливень. Дождь падал строго вниз, без какого бы то ни было наклона, и создавал глухой рев на черепичной крыше, так что им пришлось повысить голос. Откуда-то снаружи доносилось неистовое буйство «музыкальной подвески»?..[37]
— Вскоре после Второй мировой войны отец моей жены служил проповедником в Кении, — объяснил Томас. — Епископальным священником. Он с благоговением вспоминает время, проведенное здесь, утверждает, что то были лучшие годы его жизни, и так далее, и тому подобное. Лично я думаю, что тут не обошлось без женщины.
— Ну, это своего рода испытание, которое может выпасть любой дочери, — отозвалась Линда.
— Регина получила стипендию для изучения психологического влияния субсахарских болезней на детей. И то, что она узнала, выглядит довольно мрачным, — сказал он.
— Должно быть, твоя жена очень смелая.
Говоря о Регине, он старался быть осторожным. Ему не хотелось обсуждать ее.
— В этом отношении очень смелая.
Линда отвернула голову и смотрела на грозу. Кроме потоков дождя, ничего не было видно. Когда дождь закончится, землю покроют белые и кремовые лепестки. В воздухе стоял запах озона, который Томас особенно любил, — он напоминал ему летние дни детства.
— Ты по-прежнему носишь крест, — заметил он.
Ее пальцы автоматически прикоснулись к кресту.
— Даже не знаю зачем.
Томас мгновенно почувствовал укол обиды. В конце концов, ведь это он его подарил.
— Бог в этой стране повсюду, — сказала она. — И тем не менее я ненавижу Его.
Это было поразительное признание. Томас тут же забыл о своей боли. Гнев, с каким она говорила, потряс его. Он ждал, что она скажет дальше.
— Невозможно просто смотреть на дождь, на это изобилие воды, и не думать о Боге, — объяснила она. — Он повсюду, куда ни повернись. И Он чудовищно жесток.
Даже Томаса, который не был глубоковерующим человеком, встревожило подобное богохульство.
— Сколько бедности, — проговорила она. — Сколько смертей, сколько болезней и горя! Можно винить колониализм, что все и делают. Или племенное устройство — причина не хуже любой другой. В конце концов, именно Бог позволяет это.
Ее убежденность произвела на Томаса сильное впечатление.
— Так страстно ненавидеть — значит что-то безмерно ценить.
От этого внезапного порыва страсти щеки ее порозовели, брови нахмурились. Она не была красавицей, хотя и он, и другие именно так и считали. Но она и не была просто «хорошенькая».
— Тебе часто приходится сталкиваться с бедностью? — спросил он.
Она повернулась к нему.
— Томас, у них нет обуви.
— Кенийская элита тоже допускает это, — возразил он.
— Ты имеешь в виду вабензи? — Она употребила общепринятое прозвище богатых кенийцев, владеющих «мерседесами», не скрывая к ним неприязни. — Ты имеешь в виду тех африканцев, которые в один миг становятся богачами?
Линда прикоснулась к волосам. Они высыхали, даже при этой влажности. Она встала и пошла в комнату, очевидно, спальню. Вернулась со щеткой. Села в кресло и принялась распутывать свои волосы.
— Это не наше дело, — произнес он.
— Оно становится нашим — на то время, пока мы здесь.
— Я не хотел ехать в Африку. Это была идея жены. Веришь или нет, но я понял ценность повседневности, обыденности. — Он остановился, несколько смущенный. — Я пишу, — признался он.
Линда улыбнулась. Не удивилась.
— И что ты пишешь?
Он отвернулся.
— Стихи. — Томас старался, чтобы фраза прозвучала небрежно. Будто от этого не зависела вся его жизнь. — Понимаешь, я чувствую, что это все не для меня.
— Наверное, это странная, противоречивая жизнь, — отозвалась она.
— Мы живем в Карен, в относительной роскоши, в то время как все вокруг… Ну, ты не хуже меня знаешь, что вокруг. Это не то, что я себе представлял, все эти парадоксы.
В вырезе блузки была видна ее ключица. Томас вспомнил свитер, который был на ней в тот день, когда он видел ее последний раз. Голубой свитер с открытым воротом. Тогда в машине шерстяная юбка лежала мягкими складками вокруг ее ног.
— Чем ты занималась после Мидлбери? — спросил он.
— Я поступила в аспирантуру в Бостоне. В промежутке преподавала в средней школе в Ньюберипорте[38].
— Ты была в Бостоне и Ньюберипорте? Все это время? — Томас, изумленный, подсчитал расстояние между Ныоберипортом и Кембриджем. Самое большее, час езды. Два часа от Халла.
Он попытался говорить непринужденно.
— Ты жила одна? С соседкой?
— Одно время у меня был парень.
Он подавил в себе желание спросить о нем.
— Несколько раз я пытался заговорить с твоей теткой, когда встречал ее. После выпуска я еще около полу год а пробыл в Халле. Она не хотела разговаривать со мной. Делала вид, что не видит меня.
— Она это умеет.
— Чтобы меня не призвали в армию, я пошел в аспирантуру. Набрал нужное количество баллов — и все бросил. Если сложить все вместе, то, вероятно, получится два года, о которых мне и рассказать нечего. Меня довольно долго носило где попало. На некоторое время уезжал в Канаду. Потом в Сан-Франциско. Довольно сильно увлекался наркотиками.