Сквозь пелену гнева, находящего выход в жестоких ударах кулаков, чувствую слабеющие попытки ответить: он пинает мне в живот, и под моими ребрами жжет, как от выстрела. Но я уже ничего не чувствую — бросаюсь, чтобы стереть с его морды эту поганую улыбку, чтобы заткнуть гнилой рот. Стискиваю зубы и молочу руками уже без разбора.
Бью даже тогда, когда Андерсон перестает отвечать и безвольно обмякает. Даже тогда, когда перестаю узнавать в кровавом месиве его гадкую харю. Бью, бью, бью, слыша только собственное дыхание и рваные всхлипы. Слыша только удары своего сердца, гулко колотящиеся в висках. Впечатываю в него жесткие грани металла даже через белые, полыхнувшие перед глазами, вспышки боли и полное бессилие.
Даже тогда, когда Джимми буквально сдирает меня с его бездыханного тела, распластанного в неглубокой луже на дне оврага. И только тогда разом становится горячо, потому что по коже, перемешиваясь с холодным дождем, стекает чужая, густая и теплая кровь. С новой вспышкой молнии ледяную морось и темноту сменяет яркий свет, под которым ко мне внезапно приходят осознание и нервная дрожь.
Рука, все еще сжимающая кастет, взрывается фейерверком боли всех оттенков. Стискивая зубы, падаю на колени и всматриваюсь в сереющую черноту. Вижу, как Джимми подходит к Бобби, опускается на корточки, наклоняется и долго, внимательно смотрит. Вижу, как он толкает его рукой, пытается поднять голову, но та безвольно падает обратно.
И оседаю в грязь от понимания произошедшего. Изо рта с шумом вырывается пар. Сердце в груди испуганно толкает ребра. Сплевываю на землю и хочу отвернуться, но ничего не выходит, ведь Бобби уже не двигается. Не двигается…
На меня накатывает странное оцепенение, липкий и холодный страх вертится волчком внизу живота и стягивается в тугой, крепкий узел.
Шумно дышу, когда Джимми медленно оборачивается ко мне. Не знаю, что он скажет, и станет ли мне от этого легче или страшнее. Но друг молчит, и от этого мне холодит кожу только сильнее.
— Что с ним? — Выдавливаю, переводя взгляд на перемазанные кровью и грязью руки.
Джимми встает, переступает через валяющуюся в луже, так и не пригодившуюся, биту и обхватывает ладонями свою голову:
— Кажется, всё…
Джеймс
Мой пульс грохочет в ушах, сердце бьется так часто, что кровь в жилах буквально закипает. Меня штормит, и ослабевшие ноги с трудом удерживают в вертикальном состоянии тяжелое тело.
«Он мертв. Майки убил его»
Не понимаю, что чувствую. Страх затмевает все остальные ощущения.
— То есть… то есть… — бормочет рыжий, сидя в холодной грязи, — он, что, того?
Его руки дрожат, по ним стекают ледяные капли дождя, порозовевшие от крови.
— Спокойно. — Призываю я, вытягивая перед собой руки и боясь его коснуться.
Кажется, Майкл сейчас взорвется. И это несмотря на то, сколько эмоций и сил он только что выпустил, выбивая дух из этого мешка с говном.
— Ты сделал все правильно, Майк. — Приседаю, кладу перемазанные глиной ладони на его щеки, похлопываю. — Слышишь? Все правильно, друг. Я упал, и если бы ты не одолел его, меня, возможно, уже не было бы в живых. Эй… — Его глаза тонут в панике, поэтому я притягиваю его к себе и крепко обнимаю. — Успокойся, дружище. Я здесь, я с тобой. Все хорошо. Ты помнишь, что он сделал с Элли? Помнишь? Пострадала еще бы не одна девушка, так что все не зря.
— Да. — Выдыхает.
Его плечи дрожат.
— Он получил по заслугам, слышишь?
— Да.
— Это ведь то, что мы и собирались с ним сделать, правда?
— Да… — Хватает ртом воздух.
Хлопаю ему по спине.
— Вот и правильно.
— Но как теперь… — Его голос срывается.
— Все нормально, мужик. — Помогаю ему подняться. — Сейчас мы придумаем, как лучше сделать. Самое главное, что Элли отмщена. Кто, если не мы, да? Ты все сделал правильно, Майк.
— Что теперь будет? — Покачивается он.
Его грудь высоко вздымается на каждом вдохе.
— Ничего. — Поднимаю биту и смахиваю с нее влажные комья грязи. — Никто ничего не узнает. — Подхожу еще раз к телу и пинаю ногой, чтобы удостовериться, что Бобби больше не поднимется. Туша с отбивной вместо лица на толчок никак не реагирует. — Дождь нам на руку, он смоет следы, но нужно срочно валить отсюда, пока никто не увидел нас или нашу машину.
Жадно втягиваю в себя ночной воздух, пропитанный сыростью и землей. С неба еще летит мелкая морось, и я с радостью подставляю ей лицо.
— Но как мне сесть в тачку? — Майкл оглядывает себя. — Я ж по уши в дерьме, весь в кровище, а она не отстирается…
— Снимай. — Твердо говорю я. — Футболку, джинсы, всё снимай.
Он раздевается, беру его одежду в охапку, и мы идем вверх, к дороге. Оказавшись на шоссе, я подхожу к машине Майки, достаю из багажника пакет, складываю туда биту и его шмотки.
— Кастет. — Протягиваю открытый пакет.
Друг долго смотрит на железный обруч на своей руке, затем стаскивает и с отвращением бросает внутрь.
— Отлично. — Завязываю пакет, стараясь игнорировать тот факт, что меня трясет от страха и ужаса, как наркомана под ломкой. Протягиваю Майклу плед, найденный в багажнике. — Накрывайся и падай на заднее.
Майки послушно садится на сидение и подгибает голые ноги. Я устраиваюсь на водительском, завожу мотор и в последний раз всё обдумываю. «Главное, ничего не забыть». Пытаюсь прокрутить в памяти обрывки произошедшего, но мозг отчаянно отказывается работать. Кажется, мы не оставили никаких следов.
Автомобиль трогает с места, и мы провожаем взглядами одиноко стоящий на обочине джип Бобби. Его хозяина больше нет. Его никто больше не увидит. Мы сделали то, что должны были. Приняли единственно верное решение. Да, именно так. И нельзя было поступить по-другому.
Я веду автомобиль, но не вижу, куда еду. Дорога вьется серой лентой, теряясь на размытом дождем горизонте, и ей нет ни конца, ни края. Дворники громко скребут по лобовому стеклу, гипнотизируя сознание и путая мысли. У меня рябит в глазах, ноги затекают, и только сердце продолжает работать в прежнем, адски бешеном ритме.
Приходиться опомниться, только когда срабатывает сигнал — тонкий писк датчика оповещает о том, что горючее почти на нуле. Оглядываюсь и вижу здоровенный биллборд, обозначающий границу штата. «Ничего себе, куда нас занесло». Сворачиваю к какой-то древней заправке и останавливаю тачку возле колонки. Оборачиваюсь. Майки не спит — сидит, обхватив колени руками, и будто не дышит.
— Заправимся, — говорю дрогнувшим голосом.
Беру из бардачка очки и кепку и, нацепив их, выхожу. Сдвигаю козырек ниже на лоб, чтобы не светить лицо, машинально оглядываю территорию, но камер слежения не замечаю: здесь все такое же допотопное, как и выцветшая вывеска над дверью. Вставляю пистолет в бак и иду в крохотное здание, освещенное несколькими тусклыми лампочками.
Сонный кассир принимает из моей руки мятую двадцатку и трет глаза. Ставлю на стойку бутылку растворителя и пачку сигарет. Он пробивает чек.
— Счастливого пути, — безразлично бросает мужчина на прощание и устраивается в уголке за кассой.
— И вам. — Говорю хрипло.
Пытаясь унять дрожь в руках, глубоко вдыхаю и выдыхаю. Каждый шаг дается с невероятным трудом. Дождавшись, когда колонка перестанет подавать горючее, достаю и убираю на место пистолет со шлангом, закрываю крышку бензобака.
— Все нормально? — Спрашивает Майки, открывая окно.
— Закройся. — Прошу голосом робота. Сажусь в машину, завожу мотор и оборачиваюсь к нему. — Да, Майки, все хорошо, не переживай.
Стараюсь восстановить дыхание.
Через пару миль мы съезжаем с дороги к реке. Там я зарываю в землю кастет, обливаю вещи растворителем и поджигаю. Стянув с себя футболку, тоже бросаю в костер. Когда пылающее тряпье и бита превращаются в угли, оборачиваюсь к стоящему рядом Майклу:
— Плед туда же.
Он послушно снимает с плеч покрывало и бросает в огонь. В воздухе стоит дым и запах запекшейся крови. На горизонте только-только алеет рассвет, дождь окончательно прекращается. Прохладный ветерок доносит до нас аромат речной тины.
— Что дальше? — Спрашивает друг, когда я передаю ему сигарету.
Он держит ее в дрожащих пальцах и пытается прикурить с моей зажигалки. Его тело, бледное, покрытое редкими веснушками, кажется сейчас особенно жилистым и худым. Мой мозг все еще отказывается поверить в то, что этот простак, вчерашний ботаник и маменькин сын, смог одолеть такого здоровяка, как Бобби.
— Дальше мы поедем к тебе домой, отмоемся, выскоблим грязь из-под ногтей, наденем чистую одежду и поедем к Элли.
— Ты… скажешь ей? — Смотрит на меня выжидающе.
— Что?
— Ну… — Он сглатывает, ежась на ветру.
Я глубоко затягиваюсь, выпускаю дым и наблюдаю, как его клубы разносит по светлеющему небу.
— Скоро все об этом узнают. О том, что насильник получил по заслугам. А подробности… — Пожимаю плечами. — Подробности им знать не обязательно. Даже Элли.
Майки соглашается, кивает и бросает окурок в огонь. Теперь мы повязаны кровью. Повязаны тайной. Теперь мы ближе друг к другу, чем когда либо прежде, но это кажется самым правильным на свете.
— Пора. — Засыпаю угли песком.
Мы садимся в машину и уезжаем. Два часа в пути, первые лучи солнца, холодный душ, горький кофе, и вот наши неспокойные сердца и растерянные лица уже на пороге больницы, где лежит наша Элли.
Элли
— Стой, милая. — Пожилая медсестра по имени Лилиан бросается ко мне, едва заметив, что я бреду серым призраком вдоль стены своей палаты. — Элис Кларк, тебе еще рано вставать!
Ее руки смыкаются на моей талии как раз вовремя — силы очень быстро покидают меня, и это огорчает, ведь я так надеялась дойти до душевой без посторонней помощи.
— Не нужно, — прошу тихо, — я сама.
— Милая, ты еще очень слаба.
«Это потому, что мне не хочется жить. Вот и всё». Но я не произношу этого вслух. Наверняка, женщина и не такого видала в своей работе.