— Рассказывайте, как там у вас дела. — Прошу, изображая подобие улыбки.
И они говорят-говорят, перебивая друг друга, постепенно скидывая напряжение и все больше расслабляясь. А я слушаю, глядя на них по очереди. Смотрю и не могу избавиться от одной-единственной мысли: кто я, вообще, без них? Как можно было пытаться выбрать кого-то одного из того, кого любишь и любишь? Это почти как решать, без какой руки или ноги тебе легче будет прожить. Да это же просто невозможно…
Тем более, сейчас, когда я раздавлена и уничтожена, когда только их присутствие держит меня на плаву, вселяет надежду на то, что будущее у меня еще может быть и обязательно будет.
Именно сейчас любые мысли о вынужденном выборе кажутся еще более нелепыми и невозможными. Из них нельзя выбирать — это преступление. Они — это я, а я — они. Нельзя решить, от какой части себя ты должен отказаться, и с какой сможешь потом прожить.
Выбрать кого-то одного — это как ампутация на живую, без наркоза. Отрезанная часть не сможет жить без тела, а тело так и будет болеть всю оставшуюся жизнь, ныть противной ломотой и уродливыми шрамами напоминая о том, чего его когда-то лишили.
— Вам нельзя сюда! — Слышится голос отца из коридора.
Дверь широко распахивается.
— Мне везде можно! — На пороге палаты появляется шериф со своими подручными, а за ними мой папа, взмокший от пота и разъяренный, и его коллега — мой лечащий врач мистер Браун. За их спинами прячется тихая, сцепившая руки в замок, Лилиан.
— Что происходит? — Восклицаю.
Но мой сиплый голос тонет в шуме голосов.
— Прошу немедленно покинуть палату. — Требует доктор Браун, но его беспардонно оттесняет к стене один из офицеров.
— Я уйду, только забрав с собой этих щенков! — Одутловатое лицо шерифа кипит от гнева, ноздри раздуваются, покрасневшие глаза горят безумием.
— По какому праву вы врываетесь сюда? — Не уступает мой отец.
Я смотрю на своих парней, пытаясь понять, в чем дело, но на их лицах никаких эмоций. Ни удивления, ни страха. Они будто ожидали подобного развития событий, поэтому выглядят сейчас замершими и немного отстраненными.
— Джеймс МакКиннон, Майкл Салливан, вы задержаны…— слова шерифа доносятся до меня сквозь звенящий гул в ушах, — по подозрению в нападении, нанесении тяжкого… и попытке убийства…
Что происходит?!
Я хватаю ртом воздух и чувствую, как рука Майкла крепко сжимает мою ладонь.
— Поднимай свою задницу, и поехали в участок! — Громыхает шериф.
— Какого черта? За что? — Спрашивает Джимми.
— Тебе повезет, сучонок, если мой сын выживет, если же нет… — Рука блюстителя закона сжимается на футболке парня.
Он хватает его за грудки и подтаскивает его к себе.
— Что произошло-то? Эй, вы, полегче! — Майкл отпускает мою руку и встает. — По какому праву вы его задерживаете?
Гнев Андерсона-старшего перебрасывается на него:
— Про права вспомнил? Лучше тебе ответить, умник, чем вы оба занимались сегодня ночью?
Джимми молчит, сжимает челюсти и прячет глаза в пол.
— А… что случилось сегодня ночью? — Майкл растерянно дергает плечами.
— Все ты прекрасный знаешь, сукин ты сын!
— Потрудитесь объяснить, пожалуйста.
— Ах, ты… — Шериф отпускает Джимми и делает шаг к нему.
Но между ними встает мой отец:
— Я не позволю вам так вести себя. Особенно здесь, в больнице, особенно с несовершеннолетними!
Андерсон сжимает зубы, чтобы не ударить его, а затем дает короткий знак своим подручным, и те скручивают Майку и Джимми руки за спинами.
— Может, вам еще зачитать ваши права, отморозки?
— Я не позволю! — Задыхается от возмущения мой отец. — Это произвол!
— Разберемся. — Усмехается шериф, отталкивая его.
— Объясните, что происходит!
Тот устало выдыхает и, оглядев всех присутствующих, угрожающе прикасается к кобуре:
— Дружки твоей дочери подозреваются в нападении, совершенном этой ночью на моего сына, Роберта Андерсона. Советую попрощаться с ними…
— Но они этого не делали… — Папа, тяжело дыша, преграждает им путь.
— Конечно, не делали. — Цокает языком шериф. — Пропустите нас, иначе я буду вынужден применить силу.
Отец нехотя отходит, заметив, как тот ухватился за рукоять пистолета, но тут же спохватывается:
— Они всю ночь были здесь, в больнице, у постели моей дочери.
Это заставляет Андерсона остановиться и смерить его пронзительным взглядом:
— Да ну? — Он склоняет голову набок и прищуривается. — Вы же знаете, что понесете ответственность за эту ложь?
Папа стойко выдерживает его взгляд:
— Думаю, вы, шериф, как никто другой должны знать об ответственности за деяния, так?
— Это правда. — Вдруг прерывает их эмоциональный диалог Лилиан. Она нервно облизывает губы, прежде чем продолжить. — Мальчики были здесь… Всю ночь. — Ее губы дрожат, а пальцы нервно теребят пуговицу. — Это моя вина, простите, мистер Кларк, мистер Браун. Я прекрасно знаю правила лечебного учреждения, знаю, что не положено… но… я не могла не впустить их к ней. — Женщина обводит взглядом парней, а затем, подняв выше подбородок, с вызовом впивается глазами в шерифа: — Девочку жестоко изнасиловал и избил какой-то отморозок. Ей очень нужна была поддержка друзей, понимаете?
Мне кажется, что Андерсон сейчас испепелит ее взглядом, но тот просто разворачивается и выходит в коридор:
— В участок этих ублюдков!
Джеймс
— Вы должны отпустить нас или предъявить обвинения, — напоминаю я, наваливаясь на спинку стула в комнате для допросов.
Разбушевавшегося шерифа, разбившего мне вчера губу, в помещение больше не допускают — коллеги боятся, как бы он не натворил дел. Поэтому передо мной сидит очередной служивый, кто-то из местных детективов, уже третий по счету за сегодняшний день, и задает по кругу одни и те же вопросы.
«Где вы были? Что делали? Почему не сознаетесь?», и прочее.
Похоже, промариновать меня в камере, чтобы добиться своего, не принесло им никаких результатов. Не помогли уловки и угрозы, не сработали каверзные психологические ловушки, и теперь приходит время для хитростей и просто наглой лжи.
— Ваш друг сейчас в плохом душевном состоянии, если вы понимаете, о чем я говорю. — Мужчина со скучающим видом перелистывает документы в своей папке, затем поправляет очки и смеряет меня долгим, подозрительным взглядом. — Если он сознается первым, то ваши дела будут плохи, мистер МакКиннон.
— Сознается в чем? — После двух суток в заключении трудно оставаться спокойным, но мне это, кажется, удается.
— Все вы понимаете. — Он стучит шариковой ручкой по столу.
— И законы знаю неплохо. — Добавляю я, выпрямляясь. — Если у вас ничего нет, вы должны отпустить нас.
— Разве?
— Шериф ошибочно полагает, что его власть здесь безгранична.
— Возможно, как раз сейчас ваш друг Майкл дает против вас показания.
Зеваю, едва не вывихивая челюсть. Потягиваюсь.
— Вот это вряд ли.
— Мы донесли до него всю опасность вашего положения, и поэтому…
— Думаю, вряд ли вам удалось запугать моего друга. Это во-первых. — Еще раз лениво зеваю. — Во-вторых, мы не делали ничего плохого, и у нас алиби на ночь нападения, о котором, кстати, нам неизвестно никаких подробностей, как бы вы не пытались нас на этом подловить. — Упираю локти в столешницу и с силой тру ладонями лицо, а затем смотрю в его хитрые серые глазенки: — Тон вашего разговора не слишком уверенный, уж простите, мистер. Это значит, что вы, возможно, обыскали наши дома, опросили свидетелей, или чего вы там еще обычно делаете? А, да, нас осмотрели: и одежду, и рожу, и только в жопу не заглянули, а зря — вдруг я там пушку прячу?
— Мистер МакКиннон!
— Или сыночек шерифа, насильник и трус, не от пушки пострадал? А, да, правильно — вы же нам не говорили. Вот и я буду молчать, как рекомендовал бы мне мой адвокат, если бы он у меня был. Вы ведь не дали мне ему позвонить? Все верно?
Мужчина гаденько улыбается и закрывает папку с делом.
— Мистер МакКинон, ваше признание очень важно для суда.
— Вот тут вы правы. — Бросаю ему с сарказмом в голосе. — Только не тогда, когда дело касается папенькиного сыночка Роберта Андерсона, да? — Усмехаюсь. — А знаете что? Лучше бы вы выполняли, как следует, вашу работу и выяснили, вдруг Бобби насолил кому-то еще, кроме нас. Вдруг изнасиловал чью-то подругу или жену? Избил, покалечил, отправил на тот свет? Вдруг кто-то просто воздал ему по заслугам?
— Вы хотите сказать, что Роберт заслужил того, чтобы его пытались убить?
— О-о-о, нет! — Машу пальцем у него перед носом. — Нет, нет, нет. На этом вы меня не подловите, мистер Умник, или как вас там. Это не мне, а суду решать, чего заслужил этот мерзкий подонок…
— Послушайте, Джеймс. — Перебивает он меня с серьезным лицом. — Если найдутся свидетели, которые видели вас недалеко от места нападения, вам придется нелегко.
— Вы правильно сказали — «если».
— Ваше право все отрицать. Я просто хотел помочь вам.
— Даже не сомневаюсь.
Нас отвлекает стук в дверь. Мужчина встает, подходит к вошедшему офицеру, внимательно слушает, что говорят ему на ухо, затем с недовольным видом оборачивается ко мне:
— Вам повезло, мистер МакКиннон, вы можете быть свободны.
Встаю и виновато улыбаюсь:
— Приятно слышать!
— Помните: мы с вами еще не закончили.
— А мне кажется, что как раз наоборот.
Он провожает меня ненавидящим взглядом, а я прохожу мимо с замирающим сердцем. Затекшие конечности ноют, от меня воняет потом, пустой желудок громко урчит, но я не могу отказать себе удовольствии, чтобы не отдать ему под козырек и улыбнуться.
— Счастливо оставаться.
В ответ детектив только цокает языком.
— Держи. — Встречает меня на улице Майки, передавая сигарету.
Обнимаю его, отпускаю и прислоняюсь к кирпичной стене участка. С удовольствием закуриваю.
— Ну, как ты? — Спрашиваю.