— Может, сбежим? — Его голос ласкает мягким бархатом.
Я смеюсь, погружаясь в его объятия. Никогда мне не было так легко и хорошо.
— Не получится.
— Если я приму приглашение, — говорит он еле слышно, — мы купим квартиру на Манхеттене. Пара спален, паркетные полы, широкие окна с балконом и видом на Центральный парк. Хочешь?
— Тогда тебе придется взять ипотечный кредит, доктор Салливан. — Улыбаюсь я, рисуя в воображении нашу будущую квартирку. — Даже если сложить все наши сбережения, приплюсовать к ним подарки на свадьбу…
— Не думай об этом, просто доверься мне. — Он ведет меня в танце так же уверенно, как и по жизни.
— Хм, похоже, я удачно вышла замуж!
— Просто мне хочется, чтобы ты скорее родила мне троих… или пятерых маленьких Салливанов.
Я отстраняюсь, чтобы на секунду взглянуть в его глаза.
— Двух. — Смеюсь. — И только после того, как построю карьеру.
— Трех, — он зарывается носом в мои волосы, как хитрый рыжий кот. — К черту карьеру. Трех маленьких розовощеких карапузов!
— Ты никогда не умел торговаться. — Усмехаюсь.
— Четырех… — Мурлычет, поглаживая спину.
— Хорошо, трех! — Сдаюсь.
— Когда начнем? Сегодня? — Спрашивает игриво.
Поднимаю глаза к вечернему небу и забываю, как дышать. Вечер сегодня волшебный, вокруг такая красота — океан, свежий воздух, ласкающий кожу ветер.
— Я тебя люблю, — говорю тихо.
— Как ловко вы уходите от ответа, миссис Салливан. — Майкл кружит меня, затем останавливается. Мягко целует в губы, а потом еле слышно шепчет на ушко: — Значит, сегодня. Решено.
Но нормальной первой брачной ночи у нас не выходит, потому что умирает мой отец. О его плохом самочувствии после полуночи сообщает нам администратор отеля. Скорая, госпиталь, бессонная ночь, и, наконец, под утро нам говорят, что он в критическом состоянии — неизвестно, сколько еще протянет.
— Онкология, последняя стадия.
Что?!
Я в панике. Ничего не понимаю. Почему он ничего не сказал?
Отец крепился, ничего не рассказывал, чтобы не испортить нам праздник. Прятал обезболивающие, с трудом держался на ногах, но старался улыбаться через чудовищную боль, грызущую его изнутри.
А перед тем, как умереть, папа признался, что обещал себе дожить до того дня, когда передаст меня в надежные руки Майкла. Он взял меня за руку и попросил прощения за то, что не всегда был со мной рядом, а, когда я сказала, что люблю его, закрыл глаза и ушел со спокойной душой.
Как так?
Почему сегодня и сейчас?
Я плачу в полупустом больничном коридоре и вопрошаю Майки, как вышло так, что папа смог скрыть свою болезнь ото всех. Почему вообще уходят люди, и врачи не могут ничего с этим поделать? Что было бы, расскажи он всё нам? Смогли бы мы все предотвратить? Я, как маленькая девочка, хватаюсь за ускользающие возможности, пытаясь вернуть того, кто уже никогда не вернется.
Реву, захлебываюсь слезами, отказываюсь принимать произошедшее и успокаиваюсь только через пару часов, крепко зажатая в объятиях своего супруга. Засыпаю у него на плече и вижу какие-то сумбурные сны, вспышки воспоминаний, а потом вдруг резко вскакиваю, поняв, что происходит то, чего я так сильно боялась — нам придется вернуться домой, чтобы похоронить отца и уладить дела с имуществом. Тысячи ледяных игл впиваются в кожу при одной мысли о том, что там я могу случайно встретиться с Джимми.
Майкл
Дом мистера Кларка встречает нас тишиной и знакомыми запахами, от которых больно екает в сердце.
— Вам не обязательно останавливаться здесь, — напоминает мама. — Идем домой, и я распоряжусь, чтобы нам приготовили ужин.
— Нет, спасибо. — Ставлю чемоданы у двери и наблюдаю, как Элли, оглядываясь по сторонам, робко проходит в гостиную. — Нам будет лучше здесь.
— Что, даже не придешь в собственный дом? — Нетерпеливые нотки, которые ей удавалось сдерживать во время всей церемонии, вновь возвращаются во властный голос матери.
Я оборачиваюсь, чтобы смерить ее упрекающим взглядом:
— Мам, мы придем завтра утром, хорошо? — Тяжело вздыхаю и для пущего эффекта хмурю брови. — Нам сейчас тяжело, мы хотим побыть одни.
— Но Элли могла бы остаться здесь, если она так хочет, а ты…
Сжимаю челюсти, чтобы не взорваться, и делаю глубокий вдох:
— Элли теперь моя жена, мама. Мы не спим раздельно.
— Я поняла. — Она выдавливает улыбку. — Хотела как лучше. Ну… до завтра.
Дверь закрывается, и мы остаемся одни в доме, в котором каждый предмет мебели выглядит ровно так же, как и много лет назад. Кажется, я только вчера встал вот с этого самого дивана, прикрываясь пледом и краснея под изумленным взглядом мистера Кларка.
— Поразительно, — шепчет Элли. — Здесь ничего не изменилось.
— Да, пожалуй. — Соглашаюсь. — Даже жутковато.
Чемоданы так и остаются стоять у двери. Жена варит кофе, а я смотрю в окно на дом напротив. Улыбаюсь, вспоминая, как она забиралась ко мне в спальню под покровом ночи. И как удирала потом рано утром, сверкая голыми пятками, думая, что никто ее не замечает. Но даже почтальон, разносивший газеты, всегда был в курсе ее ночных побегов из дома. Они все осуждали нас, готов поклясться в этом, но никто даже не предполагал, насколько невинно все тогда было между нами.
— Держи, — Элли подает мне чашку с горячим напитком.
— Спасибо. — Целую ее в щеку.
Мы берем наш кофе, идем на веранду и садимся на раскладные стулья. Все в точности так, как было тогда. Тот же закат, те же запахи, тот же стрекот цикад.
— Где устроимся? — Спрашивает она, отпивая из чашки.
Жмурится, обжигаясь.
— В твоей спальне? — Предлагаю.
Накидываю ей на плечи кофту, которую она забыла в кухне.
— Я пока не знаю, хватит ли сил, чтобы войти туда. Там… там все напоминает о тех страданиях, которые я пережила. О тех днях, когда лежала в постели, сотни раз прокручивая в голове случившееся. Там больше напоминаний о Бобби, чем обо мне самой.
— Родная. — Ставлю чашку на стол, тянусь к ней, притягиваю к себе и целую в лоб. — Тогда давай ляжем в гостевой.
— Нужно еще разобрать его вещи. Решить, что оставить себе, что выбросить… — Элли растерянно смотрит на меня. — Я даже не знаю, кому сообщить о его смерти. С кем он общался в последние дни? Я была ужасной дочерью…
— Я все улажу. — Глажу ее по спине. — Церемония прощания, некролог в местную газету, договорюсь обо всем, только не волнуйся.
Она тихонько выдыхает, закрывает глаза и кладет голову на мое плечо.
— Мы продадим дом? — Спрашивает в тишине.
— Как хочешь.
— Мы его продадим. — Берет чашку, пьет кофе, затем шепчет: — Теперь у нас есть средства, чтобы добавить на квартиру на Манхеттене.
Слышу усмешку, срывающуюся с ее губ. Так недалеко и до истерики. Поглаживаю ее плечи, пытаюсь успокоить растущую в ней бурю чувств.
— Думаю, твой отец был бы не против.
— Наверное.
— Он всегда желал тебе самого лучшего.
Мы молчим. Любуемся догорающим закатом.
— Я должен буду позвать его. — Говорю, когда мы, наконец, укладываемся в гостевой комнате на первом этаже.
— Кого? — Спрашивает Элли, когда я обнимаю ее сзади.
— Ты знаешь кого. — Отвечаю я, стараясь не выдать свое волнение дрожью в голосе. — Я про Джимми.
— Да, конечно. — Соглашается она.
Утыкаюсь носом в ее шею.
— Мы с ним обязаны твоему отцу.
— Да. Знаю. — Ее грудь поднимается на глубоком вдохе. — Ты никогда мне не говорил, что произошло в ту ночь.
— Потому что не уверен, что тебе нужно знать это.
— Просто скажи. — Она поворачивается и смотрит на меня в темноте.
Не вижу глаз, но чувствую, как ее взгляд впивается в меня.
— Я… это всё я. Не знаю, как так вышло. Я просто потерял контроль. Мы думали, что все кончено, сожгли одежду, избавились от улик… Боже… Я — просто чудовище, знаю…
Но она не отталкивает меня. Прижимается крепче и тихо шепчет:
— Ты не чудовище.
Целует, а потом засыпает.
Элли
Впервые за все эти годы я вижу его на похоронах своего отца. Он появляется, когда гроб уже опускают в землю. Слежу за деревянным ящиком, который погружается на дно большой ямы, потом перевожу взгляд на живые цветы, которыми устлана по кругу могила, чувствую, как кружится голова и хватаюсь заледеневшими пальцами за локоть мужа.
А потом его голос, ничуть не изменившийся за все это время:
— Привет. — Взрывает мою реальность, заставляя потерять ориентацию в пространстве. — Простите, я опоздал.
Волнение в его голосе заставляет меня вздрогнуть. Не дышу. Мне так страшно поднять глаза, потому что я знаю, что увижу его. Столько лет представляла, как сильно он изменился, рисовала его черты в своем воображении, но все равно не угадала.
— Привет, — мой голос звучит надтреснуто, будто из него вырывается стая ворон.
Джимми совершенно другой, но это он. Его взгляд, его упрямо стиснутые губы, острый нос. Его синева в глазах, которая всегда заставляла меня терять самообладание. Я смотрю на него, словно в зеркало, и вижу там горе — оно написано в каждой морщинке и каждой черточке любимого лица. Он тоже скорбит вместе с нами.
— Мне очень жаль, Элли…
И внутри все сжимается. От этих слов. От звука собственного имени. От вида его рук, тянущихся ко мне. От такого знакомого тепла тела и мужского запаха.
И я падаю в его объятия и чувствую, как растворяется каждая клеточка моего тела. Умираю или оживаю. Не понимаю сама. Это что-то настолько невообразимое, как коснуться вдруг того, чего давно нет. Того, что потерял и не надеялся когда-либо обрести снова.
— Брат. — Звучит его низкий голос. — Соболезную.
И ощущаю, как его рука поднимается с моей спины, и как к нашему объятию присоединяется Майки. Мы стоим возле могилы моего отца и крепко держим в объятиях друг друга. Втроем.
Долго. Очень долго. Будто никого и ничего в мире больше и нет, кроме нас.