— Привет! — Она появляется неожиданно.
Немного угловатая и худая. Нет, тощая. В коротких шортах и просторной футболке Элли смотрится настоящей пацанкой. Ее волосы убраны в хвост, глаза подведены черным, в носу блестит серебряное колечко.
— Хэй, — выдыхаю я.
Она тянет ко мне руки, и мое дыхание перехватывает. Невидимая сила словно вырывает меня из тела и тут же возвращает обратно — это был всего лишь дружеский хлопок по плечу. Но по коже уже расползаются пьяные мурашки, а я воображаю, каково это — обнимать ее по-настоящему.
— Ты — молодец, — Элли кивает головой в сторону дороги. — Идем отсюда скорее.
Отрываюсь от стены и плетусь за ней, как на невидимом поводке.
— Неужели нельзя было просто купить это все?
Услышав это, она буквально подпрыгивает. Ее лицо удивленно вытягивается, рот приоткрывается, ресницы хлопают часто-часто.
— Но это же не весело! — Усмехается.
Да уж, весельице. К моему мокрому от пота телу прилипли все эти блестящие упаковки и скользкая фольга. Каждый мой шаг теперь отдается нелепым хрустом под рубашкой, а глаза то и дело лихорадочно рыщут по дороге, опасаясь погони.
— Да расслабься ты, Майки! — Она наваливается на мое плечо, тычется головой, как котенок, и сразу отпускает. — Мамка, видать, тебя совсем затюкала!
«Как же у нее все легко и просто». Мое сердце пропускает сразу несколько ударов.
— Предупредила бы хоть. — Вздыхаю.
— Не занудствуй, — смеется она.
Лезет в карман моих брюк и вытаскивает шоколадку. У меня в горле сохнет, а девчонка в этот момент спокойно отрывает хвостик от упаковки и швыряет в стоящую на обочине урну. Смачно откусывает батончик, а я, как ошалелый, пялюсь на прилипший к ее нижней губе кусочек мягкой вязкой карамели.
— Мы могли влипнуть по уши… — бормочу, мечтая слизнуть с ее губ эту сладость.
И жар приливает к голове от одной только этой мысли, а с телом творится совершенно непонятная ерунда. Живот каменеет, ниже все перехватывает почти до боли. В ушах начинает шуметь, дыхание учащается.
«Пожалуйста, только не сейчас. Не сейчас»…
Но, слава богу, Элли слишком сильно увлечена поеданием шоколадки, что не обращает на это внимания.
— Ерунда, — чавкает она.
— Нет, правда. — Неуклюже виляю по дороге, ступая осторожными мелкими шажками.
Она останавливается. Ее черные глаза впиваются в мое лицо.
— Да я взяла бы все на себя! Мы же братаны? Так? Не знаю, чего ты переживаешь… — Пожимает плечами. — И вообще, идея-то была моя!
Теперь она думает, что я трус, зануда и слабак. Вот же придурок! И надо было так облажаться?
«Нужно срочно исправлять ситуацию. Как?»
И чтобы отвлечь ее внимание от своего состояния, (а заодно и продемонстрировать силу), я ловким движением перехватываю из правой руки в левую тяжелую бутылку с газировкой и, приложив все усилия, кручу крышку.
Кххх-пшшшшш!!!
— Аа-а-а! — Визжит Элли, отскакивая назад.
Элли
Струя сладкой шипучки летит мне в лицо и на одежду, попадает в рот, в уши, залепляет глаза и оседает на волосах. Только и успеваю, что вскинуть в неожиданности руки и громко взвизгнуть, как липкая жидкость уже покрывает всю поверхность моего лица и тела.
Моргаю, плююсь, протираю тыльной стороной ладоней веки и, наконец, смотрю на виновника шипучего апокалипсиса: рыжий газировка-мэн стоит посреди дороги, выпучив глаза и вывалив челюсть. С его ресниц и мягких рыжих волос стекают пузыристые коричневые капли. Видок у парня такой, будто мамашка случайно застала его за неприличным занятием.
— П-прости… — бормочет, слизывая языком сладкие капли с поверхности над верхней губой.
А он милый. Жутко милый, неуклюжий и искренний в своей непосредственности.
— Ничего, — закусываю губу, глядя, как на его белой рубашке кляксами расползаются коричневые брызги, и понимаю, что больше не могу себя сдерживать.
Начинаю хохотать, как безумная. Показываю на него пальцем. И он тоже смеется. А потом я смотрю на свою испорченную одежду и тоже смеюсь. Мы не можем остановиться, ржем, цепляемся друг за друга и падаем от смеха прямо на дорогу.
Наконец, утерев слезы и успокоившись, идем прочь из жилого квартала через парк. Беру у него из рук бутылку и жадно выпиваю остатки приторной теплой газировки, которая никак не хочет лезть в горло, а затем говорю:
— Мать твоя тебя пришибет.
— А мне насрать, — хихикает он и, поймав мой взгляд, с серьезным видом прокашливается.
— Она тебя любит. — Говорю, поджав губы. Отхожу, швыряю пустую бутылку в мусорный бак, возвращаюсь и тяжело вздыхаю. — Хоть и двинутая, но любит. Сразу видно.
Мы сворачиваем на тропинку, ведущую к реке.
— А… твоя где? — Спрашивает парень.
— Моя… — Ускоряю шаг. — Где-то.
— Что это значит? — Звенит за спиной его голос.
И я решаюсь довериться. Все равно, у меня кроме этого мальчишки никого больше и нет.
— Папа отсудил у нее опеку. Это было много лет назад.
— И вы не видитесь?
Смотрю на него через плечо, впиваюсь глазами. Выражение лица у него такое наивное, детское, словно чувак живет и знать не знает ничего о боли.
— Нет.
Меня накрывает волной обиды, разочарования и тоски, что неизбежно несут с собой любые воспоминания о детстве.
— Это плохо. — Произносит Майкл.
И его это грустное «плохо» внезапно пробивается сквозь ярость, затуманившую мой разум, и заставляет довериться, смягчиться, спокойно выдохнуть.
— Наверное. — Соглашаюсь.
Мы идем сквозь высокую траву. С моих волос капает газировка, пальцы липнут друг к другу, верхние ресницы примерзают намертво к нижним. Но мне на удивление уютно и хорошо.
— Он не разрешает вам встречаться?
Горло сдавливают тиски огорчения.
— Раньше я так думала. — Дышать становится все труднее, словно кто-то выкачал весь кислород из воздуха, но я все равно это произношу: — Думаю, она сама не хочет меня видеть.
Всхлип рождается где-то глубоко в животе, поднимается вверх и чуть не продирается сквозь стиснутые зубы.
— Я долго винила отца. — Не узнаю собственный голос, таким он слышится сейчас писклявым и тонким. — Думала, что это он все испортил, разрушил семью и разлучил нас. Да я и сейчас продолжаю его в этом упрекать. Периодически. — Слезы раздирают глаза, жгут веки, щиплют в носу, но мне удается, наконец, сделать глубокий вдох. — Мне было девять или десять, когда я сбежала. Узнала адрес, пришла к ней.
На секунду у меня пропадает дар речи. Безумно тяжело переживать все это внутри себя снова и снова.
— Осторожнее, — Майкл подает мне руку.
Я хватаюсь за нее и перепрыгиваю через ручей. Вдали слышится шум реки, где-то в траве стрекочут сверчки. Ноги плывут по земле, не ощущая веса моего тела.
— Помню, мы тогда обнялись. Это как чувствовать, что ты вернулся туда, где слишком давно не был. Как вернуться домой. Я сказала, что останусь жить с ней. Плакала. Просила никому меня не отдавать. Ее руки… — у меня перехватывает дыхание, — они были такими теплыми, мягкими. Обнимали меня. Это были пять самых счастливых минут в моей жизни. А потом она усадила меня за стол, налила гребаного молока, дала печенье и ушла. Чтобы позвонить папочке и попросить забрать меня обратно, ведь у нее… новая жизнь. И новому мужу вряд ли понравится известие, что придется жить с чужим ребенком.
— Мне очень жаль, Элли. — Говорит Майкл, крепко стискивая мою руку.
И я понимаю, что дрожу всем телом. У меня зуб на зуб не попадает, глаза заволакивает слезами.
— Я помню каждое чертово слово, которое она сказала ему тогда по телефону. Так просила, так боялась, что он оставит меня с ней. — Мои губы трясутся, подбородок дергается в такт стучащей невпопад челюсти. — А потом она вернулась на кухню и улыбалась мне. Врала в глаза, что любит. Гладила по руке. Говорила, что все будет хорошо. А сама ждала, когда папа приедет и увезет меня.
— Элли…
— Все, что я вижу от нее, это открытка на рождество и пара сотен долларов в подарок на день рождения.
— Все хорошо, Элли. — Руки Майкла возвращают меня в реальность.
К своему стыду, я уже рыдаю. Осознав это, начинаю судорожно вытирать слезы с лица. Но его пальцы крепко держат меня за плечи, и это впервые в жизни, когда я чувствую чью-то поддержку.
— Никому из них я не нужна. — Вытираю нос и распухшие губы.
— У тебя есть отец.
— Двое суток в больнице на смене, а в остальное время отсыпается и старается меня не замечать. — Я усмехаюсь и смотрю в лицо Майкла. Он напуган моей истерикой. — Как ты меня назвал?
Его зеленые глаза вспыхивают смущением.
— Элли… — Произносит, опуская руки.
— Не называй меня так больше. — Смеюсь я, размазывая по лицу слезы. — Это мрак.
— Хорошо, Элли.
Толкаю его в плечо и смеюсь.
— Ладно, все, проехали. — Морщусь.
— Ты успокоилась? — Майкл подает мне печеньки, которые выуживает из-за ворота рубашки.
— Психанула, с кем не бывает. — До боли сжимаю пальцы на хрупкой упаковке. — Давай, забудем.
— Идем, покажу кое-что. — Он тянет меня за руку прямо к реке.
Послушно иду следом.
— Прямо в воду?
— Да!
— Утопить меня решил?
— Нет, здесь можно перейти вброд.
— Ты уверен?
Ширина реки пугает, да и рядом никого не видно, кто бы мог спасти в случае чего.
— Да, этот путь мне показал Джеймс. Мой друг. Помнишь, я про него говорил? — Майкл оглядывается на меня. В его глазах азарт. — Он бы страшно взбесился, узнав, что я рассказал девчонке про это место!
— Ну, и пошел он тогда! — Стараюсь не отставать.
— Иди за мной шаг в шаг.
— А ты тогда не замочи печеньки!
Через минуту мы оказываемся на песчаном островке, с которого открывается шикарный вид на лес и пригород вдали. Мы зарываемся в песок, смеемся, наедаемся сладостями до отвала, а потом возвращаемся в город, сытые и довольные. Одежда почти высохла, и я тащу Майкла в один из масс-маркетов.
Он упирается и привычно краснеет, когда под строгими взглядами продавцов я затаскиваю его в примерочную с горой футболок и джинсов.