А бойцы её любили и в обиду не давали, даже некоторым штабным офицерам, иногда наезжавшим из Отрадного и попадавшим за обеденный стол к Савину. Не цапай! Не куплено! Наша баба! И нечего тут!
«Но кто же всё-таки курит у неё в постели по ночам? Ведь это наверняка не местный? – засыпая, задал себе вопрос Чалый и услышал, что кто-то ломится в дверь их комнаты, тарабаня кулаком барабанной дробью. – Как это у него получается так барабанить? И что это там за ударник? Стучит и стучит. Ав дверь ли это стучат и кулаком ли?»
Комки сухой земли упали на лицо Чалому, и он окончательно проснулся. Внутри окопа гудело, осыпались стенки укрепления. Он прильнул ухом к земле и явственно услышал ход гусеничной техники. Броня! Прильнул ещё раз. Броня, и не одна! Вот откуда идут – понять трудно. Вдруг он услышал крики сверху и, высунув голову из окопа, увидел, что пацаны из блиндажа повылезали из укрытия, машут руками и что-то орут.
– Ура-а-а! На-а-аши! Давай, давай, давай! – неуклюже прыгал прямо на асфальте Андрюха Артёменко с соответствующим его комплекции позывным Бомба.
Денис Конанчук вытащил из блиндажа флаг ДНР и начал его разворачивать. Саша Нигайло как старший по возрасту вёл себя весьма спокойно, но Чалому рукой показал сжатый кулак с выставленным вверх большим пальцем: мол, здорово, наши едут!
Чалый повернулся в сторону тыла и действительно увидел, что из-за угла со стороны коровника на расстоянии метров пятьсот выдвигалась пара: танк Т-80 и ТОС, который в армии России называли когда «солнцепёком», а когда «Буратино» из-за характерной формы реактивного снаряда, имеющего тонкий и острый обтекатель-детонатор, очень напоминающий нос главного героя известной сказки. Русские оружейники – вообще эстеты со здоровым и тонким чувством юмора. Самоходки – «Акация», «Гвоздика», «Пион», «Гиацинт», «Тюльпан». А баллистические ракеты – «Тополь». Не названия, а сплошной цветочный сад. Но что они делают с противником? Да просто перепахивают всё, неся панический ужас, коллапс и разрушение.
– Дима! Славочевский! – с трудом преодолевая боль в горле, хрипло вскричал Седой. – Отводи всех в укрытие! Они сейчас работать будут!
Парни, поняв серьёзность момента, не стали дожидаться повторения приказа и мигом бросились в блиндаж.
Машины остановились в ста – ста пятидесяти метрах от позиции и приступили к маневрированию, очевидно, выбирая удобную точку для стрельбы. Мгновение, другое. Началось!
Танк выдвинулся несколько дальше огнемётной системы и, не дожидаясь «коллеги», начал палить в сторону объездной вокруг Харькова. Уже были слышны гулкие хлопки взрывов танковых снарядов, как в том же направлении полетели с огоньком первые восемь реактивных «карандашей». Их полёт можно было отчётливо наблюдать сбоку, и, будь сейчас фотоаппарат, запечатлеть миг их движения не представляло бы проблемы. Не успел грохот первых выстрелов танка и «солнцепёка» приглушить радостные крики бойцов на позиции, как вновь раздалась пальба из танка и следом из системы. Ещё пакет из восьми реактивных снарядов ушёл на Харьков. Танк начал частить, выбрасывая из ствола ещё и ещё снаряды. У «солнцепёка» оставался последний пакет, который недолго заставил себя ждать, со свистящим грохотом вылетев в сопровождении шквала жёлто-красного огня. Мощнейший шум выстрелов снова накрыл и без того оглохших бойцов, которые пытались представить себе, какой ад творится за пять-шесть километров от них, на окраинах Харькова, когда на площади до сорока тысяч квадратных метров мощный огневой, испепеляющий ураган пожирает всё и вся, не оставляя никаких шансов на выживание даже мухе или муравью. Название оправдывает себя – испепеляющий всё «солнцепёк».
Чалый снова услышал восторженное ликование со стороны блиндажа. Теперь уже Славочевский наполовину вылез из окопа с широченной, глуповатой улыбкой на чумазом лице, что совсем не соответствовало статусу университетского преподавателя. Он по-дурацки подрыгивал и одновременно поднимал вверх руки, грозя своими тонкими кулачками в сторону миллионного города, где окопался враг, который так долго не отпускает донецких парней домой.
– Во дебил! Чалый, скажи этому придурку, что укрываться надо. Сейчас прилёты начнутся! – вдруг послышался крик сзади.
На Валеркином лице Чалый ликования не увидел. Тревожное беспокойство, граничащее с паническим волнением, отражалось в глазах пулемётчика, знавшего войну не первый год. Он указал рукой в сторону российского «солнцепёка», который уже закончил манёвр и вслед за танком начал очень быстрый отход в сторону коровника. Через три секунды можно было только слышать удаляющийся шум дизелей, а ещё через мгновение неожиданно наступило беззвучие…
«Вот и повеселились», – только успел подумать Чалый, как услышал до боли знакомый звук залпа гаубицы Д-30 со стороны города.
– Ложись! В укрытие! – сквозь режущую боль во всём горле выкрикнул сержант и тут же рухнул на дно окопа. – Вот тебе и «уря»! Вот тебе и «наши пришли»!
Шесть снарядов кряду накрыли участок дороги от блокпоста до поворота на коровник, упав гуртом на асфальт, на обочину, на край поля, и без того усеянного противопехотными и противотанковыми минами. Чалый вспомнил, что после залпа начинается стрельба беглым огнём, когда выстрелы исходят по мере заряжания. Скажут пять – будет тридцать прилётов, как и положено, из шести стволов одной батареи. И это, конечно, произошло, а Чалому оставалось считать, стараясь не сбиться на молитве, которую он уже читал про себя: «Аллахум-мя, атиня фид-дунья хясаня-тан, уа филь-ахырати хясанятан уа кыня азабяннар! О Аллах, вознагради нас добром в этой жизни и в вечности и упаси нас от мук ада! О Аллах, воистину, я взываю к Тебе за спасением от бессилия, и небрежности, и бездушия, и присущей пожилым немощи, и жадности, и я обращаюсь к Тебе за защитой от могильных мук, и я ходатайствую к Тебе за спасением от трудностей земной жизни и кончины!»
Всё вокруг сотрясалось и грохотало, земля ещё активнее начала осыпаться со стенок окопа, а маленькие трещины, куда и мышь не могла бы втиснуться, вдруг показались Чалому расширяющимися на глазах, словно предлагали спасение.
«Уже с десяток прилетело, и вот ещё выстрел… Летят без свиста. Значит, будут рядышком ложиться… и мы рядышком ляжем друг с другом… Не хочу умирать! Не хочу! Не имею права! О Аллах, даруй прощение моим грехам и невежеству, непомерности в моих деяниях и тому, о чём Ты сведущ лучше! О Аллах, прости мне то, что было совершено мной до этого, а также то, чего я ещё не сделал, совершённое скрытно и явно и то, о чём Ты сведущ лучше! Ты – двигающий вперёд, и Ты – отодвигающий, и Ты способен на всё!» – мысли хаотично прыгали, истерически скакали, нервно ёрзали по внутренним стенкам черепной коробки Чалого, который уже потерял счёт прилётам, сопровождаемым армагеддонским разломом почвы и сотрясанием воздуха, наполненного едко-кислым, до изжоги, пороховым дымом и палениной. Невольно чувствуешь себя крохотным муравьём, оказавшимся на барабане, по которому без устали колошматит какой-то псих и никак не хочет остановиться.
«Ба-ба-бах!» Ещё взрыв! Пошла детонирующая реакция с менее сильными хлопками. Чалому показалось, что где-то среди громыхающих фугасов как будто послышался короткий, но отчаянный человеческий вопль, но в это время он только успел сообразить, что крыша его окопа странным образом резко сдвинулась в никуда, а на спину обрушилась непомерная тяжесть. Дальше – темнота и ни-че-го…
Чего больше всего боятся люди на войне? Большинство думает, что смерти. Но смерть и на войне бывает очень разной. Как? От чего? Где? Похоронят ли тебя дома с героическими почестями или ты так и останешься лежать в зарытом танковыми гусеницами окопе либо в обвалившемся блиндаже?
Но Чалого до этого всегда беспокоило совсем другое. Первое, чего он боялся, – это остаться живым трупом, как тот мальчишка в госпитале в пятнадцатом году, не помнивший своего имени, не имевший вокруг знакомых, обитавший в одиночной палате без обеих ног и рук. Его нашли ещё в четырнадцатом, пролежавшего под завалом в окопе несколько дней без сознания, но дышавшего.
Второе, чего он не мог допустить даже в мыслях, – это плен, где ему при любом раскладе светили двадцать тоскливых лет украинской тюрьмы как иностранному наёмнику или танталовы муки бандеровской инквизиции перед банальным расстрелом на камеру. Эти твари даже мать не пожалеют, обязательно пошлют ей видео – «полюбоваться» агонией сына перед смертью.
Ещё перед отъездом из Ханжонкова Чалый познакомился с парнем, который рассказал о пережитом состоянии, когда умирал на операционном столе: «Не поверишь, но полный пофигизм ко всему, что происходило в палате, в коридоре, где рыдала жена, а дочку трясло от страха. Легко и не хотелось возвращаться. Все для тебя уже чужие и как будто совсем незнакомые люди. Ничто не болит, ничто не тревожит. Красота вокруг, поляны в цветах и какая-то благодать во всём. И вдруг ты видишь, что какой-то козёл совершает манипуляции над твоим телом, и тебе вдруг больно, страшно, и сразу свет в глаза. Это ты вернулся к жизни. Вот почему я не боюсь войны. Я видел тот свет, и там, скажу тебе честно, намного лучше, чем тут…»
Есть ли жизнь после смерти? Это никем и не доказано, и не опровергнуто, как и тезис о том, есть ли жизнь на Марсе. Но жить, чёрт побери, всё равно хочется! И жить счастливо, без болезней, нужды, в любви и радости!
«Я не хочу умирать! Братцы, раскопайте меня! Я живой! – неистово закричал, придя в себя, Чалый, тут же осознав, что окружающая темнота – это груда земли, свалившаяся сверху или сбоку, а плотная тишина оттого, что он просто оглох. – Я контужен?! Почему не слышу собственного голоса? Так меня никто не сможет услышать сверху. Значит, надо собраться с силами и встать. Непременно надо встать, чёрт побери, и попросить помощи. Боже, как же хочется пить! Полный рот земли и крови. Спина как кол и болит жёстко. Ногу напрочь свело. Больно, бл… ь! Не ной! Ну, солдат! Прикажи себе! Прикажи себе встать, сука! Ну, тварь, вставай же!»