– Бардак тут у тебя, Иваныч. Развел дармоедов, что ни день, то новые лица появляются. Медом им намазано, что ли?
– Так живут себе тихо, Илья Петрович, – принялся оправдываться участковый. – Никому не мешают, никому зла не делают.
– Не делают, – повторил Емцев. – Откуда только трупы берутся?
Помолчал, записывая данные Павла в бланк. Потом вздохнул и начал выспрашивать, когда узнал о трупе, да в каких отношениях состоял с Захарием, что делал ночью между двумя и пятью утра.
– Узнал сегодня утром, – с готовностью отвечал Павел. – Вышел по нужде, тут и Маланья бежит. Кричала, что старца убили. А больше не знаю ничего. Ночью спал, это можете у моей хозяйки, Матрены Синицыной, спросить, – Павел оглянулся, ища в толпе бабу Матрену. Не нашел, зато снова ощутил тошнотворный привкус гари. Павел сглотнул и продолжил: – За лечением я приехал. Видел передачу, как старец Захарий немощных на ноги поднимает и от любой болезни исцеляет, – при этих словах опер и участковый переглянулись, а судмедэксперт поморщился.
– Иваныч, опроси-ка пока своих тихонь, – сказал Емцев. – Что время терять.
Он вернул Павлу документы и, смурно глянув на Степана, с досадой проговорил:
– Ты в понятых, что ли?
– Надо – пойду, – угрюмо ответил Игумен.
– И я пойду! – решительно подхватил Павел.
Под перекрестными взглядами снова окатило льдом. Молчание повисло тяжелым туманом, и можно было почувствовать, как оседают на коже холодные капли. Павел подавил желание обтереть взмокшую шею и осведомился:
– Меня ведь не подозревают, правда?
– Увидим, – уклончиво повторил Емцев и, развернувшись, побрел по влажной земле к избе.
Воздух в помещении был плотным и душным. Здесь давно не проветривалось, и оттого мешанина запахов ощущалась острее, до рези в глазах. Павел прикрылся рукавом и чуть не поперхнулся: от куртки тянуло гарью.
– Назвался груздем – полезай в кузов, – произнес судмедэксперт и перешагнул черную колоду, лежащую почти у самого порога. Павел моргнул, вытер проступившие слезы и понял, что это не колода, а труп.
Старец лежал головою в проход, подвернув руки, будто пытался встать. Борода и волосы представляли сплошной войлочный колтун: не понять, где у старца лицо, все покрыто кровяной коркой.
«Как уверуешь – так и будет тебе…»
Не уберегла Захария его вера и никакие чудеса не помогли. Вернув утонувшего мальчика к жизни, сам принял смерть, и не поднимается больше, некому воскресить.
– Черных, что встал столбом? – прикрикнул опер на мнущегося у порога Степана. – Заходи живей!
Черный Игумен дрогнул, будто очнулся ото сна, согнулся в три погибели и протиснулся в узкий проем. На миг Павла окутала совершенная тьма, в которой не было видно ни распростертого на полу старика, ни опера, ни медицинского эксперта, а только два пылающих уголька – ткни пальцем и обожжешься. Потом тень отодвинулась в сторону, из проема снова плеснуло серостью наступившего дня, и Степан запалил лучины: электричества в доме не было.
Опер приткнулся в угол и принялся заполнять бумаги убористым почерком, перекидываясь с экспертом рублеными фразами. Павел щурил глаза на скачущие тени, дышал ртом и старался запоминать. Пол, возраст, положение трупа. Осмотр головы, лица и рук. Выраженность трупного окоченения. Характер повреждений. Павел решил, что как только вернется – обязательно занесет это в блокнот, а еще зарисует план помещения и место, где обнаружили тело.
Ни ножевых ран, ни пулевых отверстий, зато в стороне валялась окровавленное полено, и край печи вымаран кровью. Орудие преступления или нет?
– Увидим, – повторял излюбленное словечко Емцев.
Степан молчал и не глядел на Павла, лишь стоял в стороне, как в воду опущенный, и едва шевелил губами: может, молился, а может, проклинал кого-то. Цыганские глаза потухли, только блестящий пот катился из-под черных кудрей и мелким бисером оседал в бороде.
На воздух вышли с явным наслаждением. Емцев утер взмокший лоб и обратился к медицинскому эксперту:
– Грузи труповозку. Результаты сразу мне…
Он не договорил. Степан вдруг вскинул голову и ухватил медэксперта за плечо.
– Ни за что! – прошипел он. – Не позволю!
Тот дернулся, затравлено оглянулся на опера.
– Ты что, Черных! – прикрикнул Емцев. – С ума спятил?
– Не позволю! – повторил Степан, впиваясь ногтями в плечо судмедэксперта. – Не разрешу Захарку резать!
Емцев покосился на Павла, прошел мимо него, обдав табачным духом, ухватился за рукав Игумена и заговорил низким тоном:
– Ты это, Черных, брось! Ты думай, на кого зубы скалишь. Без документов живете, дома не на балансе. Пока тихо сидели, мы с Иванычем глаза закрывали, а теперь дело серьезное! Труп-то криминальный!
Степан тяжело дышал, раздувая крупные ноздри, не пробуя вырваться из захвата Емцева, но и эксперта не отпускал. Желваки перекатывались под черной порослью бороды. Только тронь – и вспыхнет пожаром, пройдется ураганом по деревне. Павел отступил и огляделся: далеко за калиткой участковый неслышно беседовал с деревенскими, на коленке строча что-то в бланках, и в сторону избы не глядел. Маланья сидела на скамье обмякшим и равнодушным ко всему кулем. А тут, возле избы, искрило напряжение.
– Пусти! – так же вполголоса проговорил Емцев, не отводя взгляда от подергивающегося лица Степана. – Не нарывайся, Черных, с огнем шутишь!
Игумен заскрежетал зубами, но потом осекся и обмяк.
– Разрыв сосуда пишите, – буркнул он. – С образованием субдуральной гематомы.
– Проверим, – медэксперт аккуратно отцепил пальцы Степана и одернул измятый рукав. Следователь выдохнул с облегчением, потом обернулся к Павлу:
– На пару слов можно, молодой человек?
Они отошли. Павел не оборачивался, хотя и чувствовал спиной прожигающие взгляды. Напряжение не отпускало, звенело где-то поблизости потревоженным болотным гнусом.
– Надолго вы здесь? – спросил Емцев.
– Думал сегодня со старцем встретиться, а завтра уехать, – ответил Павел и вспомнил:
«Коли надумаешь, так приходи завтра в полдень…»
– Завтра, значит, – повторил опер и, покопавшись, вытряхнул нераспечатанную сигаретную пачку. – Будете?
Павел отрицательно мотнул головой. Емцев вздохнул, покрутил пачку и снова сунул в карман:
– И я бросил, а по привычке ношу, – он помолчал, ощупывая цепким взглядом городскую одежду Павла. – Придется вам задержаться на несколько дней. До выяснения, так сказать.
Сердце екнуло, но Павел и бровью не повел, ответил:
– Конечно. Если появятся еще вопросы, с удовольствием на них отвечу.
– Вот и правильно. Михаил Иванович договорится с Синицыной, чтобы не в три шкуры драла. А вы уж, пожалуйста, на рожон не лезьте, и к ним, – тут Емцев ткнул за плечо, где у леса на косогоре высились срубы Червонного кута, – вообще не суйтесь. Сами видели, народец странный, на голову двинутый, зато друг за друга горой. А вы для них чужак, таких тут не любят. Так в случае чего, ни я, ни Иваныч не поможем.
– Ясное дело, Илья Петрович, – с готовностью отозвался Павел.
– Ясное, – рассеянно повторил Емцев и полез за блокнотом, – что дело темное. Вот телефон дежурки, – он быстро набросал цифры. – В случае чего звоните.
Павел поблагодарил и взял листок. Первая семерка похожа на кривую «Ч».
«Черви… не ходи…»
Павел вытер сухие, воняющие гарью губы, и спрятал листок за пазуху.
13. Кто старое помянет?
Завтракали в полном молчании. Аппетита не было, гречка оказалась недосоленной и подгоревшей, от чая мутило. Бабка Матрена старалась избегать общества Павла и несколько раз посреди завтрака подавалась на двор – то покормить собаку, то проверить, не накрапывает ли дождь. Когда она возвращалась, вместе с ней проникало с улицы звенящее напряжение: деревня пропиталась им как ядом. Тишина выматывала, и Павел не выдержал первым.
– Баб Матрен, вы не волнуйтесь, я сколько нужно заплачу!
Бабка недобро покосилась на постояльца, выхватила у него обеденную тарелку и принялась ожесточенно тереть губкой.
– Ладно уж, чего там. Коли надо, живи. Надолго ли?
– Как следствие решит.
– Ох, горе! – вздохнула Матрена и принялась размашисто креститься. – Ох, страх какой! Вот и домовой меня давече душил. Проснулась – кругом темень, что глаз коли! И ни повернуться, ни вздохнуть! Сидит на груди, как камень, и давит, – Матрена всхлипнула, прижала ладонь к шее. – Я уж спросила его, к добру или к худу, Кузя? И вот тебе крест, Павлуша, услышала в ответ: к худу! Вот и случилось. Вот и грянула беда. Говорила мне Латка, хоть на поверхности озеро тихо, а дно бесы мутят. Недаром деревня окаянную славу снискала. А с той поры, как Захар сюда перебрался, так и вовсе…
Она осеклась, стрельнула вбок настороженным взглядом.
– Так что же стало, баб Матрен? – подстегнул ее Павел.
Матрена ополоснула тарелку, поставила ее на решетку стекать и, завернув кран, принялась вытирать руки вафельным полотенцем.
– То и стало, – буркнула она. – Сам видел, поди.
Бабка махнула полотенцем в сторону окна, где за низеньким заборчиком просматривался косогор с темными срубами Червонного кута.
– Так они же безвредные, – сказал Павел и вспомнил хоровод на берегу Полони. Гортанные выкрики, нелепые движения. И человек, вышагивающий из лодки на воду, как на шоссе.
– Безвредные, пока к ним попусту не лезешь, – ответила Матрена. – И то сказать, всех Захарий держал, а теперь кто удержит?
– Черный Игумен?
Бабка зыркнула, как водой обдала.
– Не диво будет, – медленно сказала она, – если Степан Захария и убил.
Потом вздрогнула, заозиралась по сторонам, перекрестила все четыре угла, бормоча под нос:
– Боже, Отец Всемогущий, благослови, освяти силою Святого Креста… сохрани от огненного пламени… от удара молнии избавь… от злого умысла сохрани и спаси…
Перекрестилась сама, заморгала редкими ресницами, на которые тотчас набежали слезы:
– Не слушай