– Вот что, Кирилл, – твердо сказал Павел, вынимая из кармана бумажник. – Предлагаю тебе тысячу за неделю пустяковой работы.
– А что надо делать? – Кирюха шмыгнул носом и покосился на протянутую купюру.
– Ерунда! – усмехнулся Павел. – Ты парень местный, юркий. Людям продукты возишь, помогаешь, чем можешь. Всего-то и нужно, что время от времени на Червонный кут поглядывать и запоминать, когда Степан Черных из дома выходит, куда уходит и во сколько возвращается.
Кирюха, протянувший было руку, дрогнул и затравленно глянул на Павла.
– За Черным Игуменом следить? Да ты спятил, дядя?
– Еще пятьсот, – тот вынул вторую купюру. – И столько же, если увидишь что-то необычное. И по рукам.
Кирюха часто задышал, заозирался по сторонам, потом цапнул деньги и сунул за пазуху.
– Идет! – буркнул он. – На что только не иду ради тебя, дядя! А все потому, что здорово ты на моего батю похож! Вылитый просто!
– И ты мне нравишься, – Павел улыбнулся и потрепал парня по плечу. Хотел сказать, что Кирюха похож на покойного брата, но не стал. Вместо этого вспомнил еще: – И второе. Среди этих… Краснопоясников… девушку одну встретил. Молодая, симпатичная, на цыганочку похожа. Так если еще и за ней присмотришь, на исходе недели еще сотню накину.
Глаза Кирюхи блеснули лукавым огнем.
– Никак, влюбился?
– Вроде того. Теперь ты мои глаза и уши. Если что заметишь…
– Сразу к тебе, дядя! – понимающе кивнул пацан. – Только близко подходить к Краснопоясникам не буду, уж не обессудь. Если что – я не я, телега не моя. Понял?
– Договорились!
Они деловито пожали друг другу руки.
– И еще одно, – вспомнил Павел. – Нужно кое-что узнать про вашу деревню. Слышал, из старожилов у вас самая древняя некая Латка. Как бы повидаться с ней, не знаешь?
– Латка-то? – Кирюха почесал затылок и озадаченно нахмурился. – Вообще Лукерья Тихоновна она, и повидать-то ее можно, да только без толку это.
– Почему? Я бы смог ее разговорить, – Павел улыбнулся, но ответной улыбки не получил. Вместо этого Кирюха вздохнул, почесал подбородок и ответил:
– Да потому что, дядя, нет уже в живых нашей Латки. Померла она прошлой зимой.
14. Похороны
Следующий день тянулся и тянулся, как много раз пережеванная жвачка, и был таким же безвкусным и скучным. Павел несколько раз пытался подкатить к бабке Матрене с расспросами про Доброгостово, но после вчерашних откровений хозяйка глядела угрюмо и отвечала односложно. Да, деревня раньше называлась Погостово. Как давно? Когда ныне покойная Латка под стол пешком ходила. Нет, не осталось больше таких древних жителей, все ее, Матренины, одногодки. Из молодежи кто мог уехать – уехал. А вместо них новые обосновались. Те самые, с красными поясами. Чем живут? Что вырастят сами – тем и живут. Старец Захарий с просящих денег не брал, все больше продуктами, зато брал Черный Игумен: то избы подлатать, то кур или козочек прикупить. Да и сами деревенские подношениями не брезговали. Неплохо жили, в общем.
Проговорив это, бабка прикусила язык и замолчала надолго. Видимо, вспомнила скрипучий голос юродивой: «Любишь гроши, Матреша?» И как Павел ни пытался ее расшевелить, разговор сам собой заглох.
Прибегал Кирюха. Покрутился у забора, подождал, пока Матрена не выйдет кормить птиц, только потом юркнул в калитку и постучал в окно.
– Я это, дядя, с докладом! – запыхавшись, скороговоркой протараторил мальчишка.
Павел распахнул ставни и облокотился на подоконник.
– Чего видел?
– Немного, – шмыгнул носом Кирюха и скосил взгляд влево, в сторону птичника, откуда раздавалось кудахтанье кур и приглушенный голос хозяйки. – Полдня вдоль оврага болтался, потом по берегу шнырял, может и упустил чего – близко подходить не решился, ты уж извиняй. Видел, как Черных из дома выходил и с участковым Иванычем говорил. О чем – так и не понял, но знамо дело, о Захаре. Недовольный Иваныч ушел, дерганый какой-то.
– Любопытно, – заинтересовался Павел. – Они друг друга знают?
– Тут все друг друга знают! – усмехнулся Кирюха. – Иваныч сейчас подворовый обход делает, все выспрашивает, кто последним Захарку видел да при каких обстоятельствах. Меня и то спрашивал. Так я прямо сказал, что нах он мне сдался!
– Ладно, что еще видел? – перебил Павел. Может, и правда, участковый с каждым говорил. Человека убить – не кошелек из кармана вытащить. Начальство живым не слезет.
– Еще жена Степана, Ульянка, скотину кормить выходила. Только одна, без психички, – Кирюха поморщился. – И хорошо, что без нее. Не по себе мне, дядя, от Акулины. Особенно после тех слов…
Мальчишка передернул плечами, пугливо оглянулся: не идет ли Матрена? Потом быстро закончил:
– А больше не видел ничего. Только нашел, где твоя цыганка живет. Четвертый дом от оврага, там еще пара таких же чокнутых проживает. Значит, втроем в одной избе.
– А как зовут ее, узнал?
Кирюха мотнул головой и напрягся, глядя в сторону.
– Не торопись, дядя. Все узнается. Погнал я, не то Матрена уши надерет.
И, ужом скользнув к живой изгороди, пропал из глаз.
Павел вернулся к записям. Теперь в его блокноте завелась новая страница со страшным заголовком: «Убийство». Рядом стоял знак вопроса – бледный и мелкий, потому что Павел почти не сомневался: смерть была насильственной. Хотя, подумал Павел, старика могли и нечаянно толкнуть. Много ли нужно паралитику? В пользу этой версии говорили пятна крови на печке. Но рядом валялось полено, и вместо лица была кровавая каша. Значит, добивали уже потом.
Схематично зарисовав положение тела и в который раз пожалев, что не может сделать снимок с места преступления, Павел перевернул лист и подписал: «Кто подозреваемый?»
Их оказалось немало.
Во-первых, Черный Игумен. На него сразу же показала бабка Матрена, а после и Кирюха. Да и сам Павел – если, конечно, принять на веру, что все произошедшее не было сном, – видел Степана той ночью. Куда выходил он и что делал?
Во-вторых, девушка с кошкой. Загадочная и неуловимая, она рассыпала соль на могиле деревенского колдуна и рыскала ночью возле дома целителя.
Наконец, сам Павел.
Рука дрогнула, карандаш процарапал на листе «Верницк…», дернулся, нарисовал дугу и приписал «Анд…»
Павел прикусил губу и густо зачеркнул написанное.
Не было никакого Андрея, и прогулки по кладбищу не было. Павел просто прошел вдоль оврага и повернул назад, чтобы не встретиться с Черным Игуменом, а потом завалился спать. Вот и бабка Матрена подтвердит.
Сумерки погрузили деревню в траур. Низкие тучи, пригнанные северным ветром, накрыли Доброгостово грязно-серой шапкой. Матрена слегла, охая и жалуясь на подскочившее давление. Павел ужинал в одиночку, и опять еда отдавала прогорклостью.
Утром не распогодилось, воздух уплотнился и отяжелел. Над деревней вызревала гроза, и Павел подумал, что ни за что не выйдет сегодня на улицу, только если не случится что-то незаурядное.
Оно и произошло.
Часам к одиннадцати утра привезли гроб с телом старца.
«Уазик» – тот самый, на котором приехал Павел, – притулился в конце улицы. Шофер жевал самокрутку и с полным равнодушием наблюдал, как четверо Краснопоясников вытаскивают из грузового отсека простой, обитый темно-бордовым бархатом гроб.
– Прости, дядя, не уследил, когда Сам из дома ускользнул, – оправдывался запыхавшийся Кирюха. – Чуть свет с Михасем в город подались, а теперь ясно, зачем.
К избе старца стягивались люди, и Павел пристроился рядом с бабкой Матреной, которая нетерпеливо тянула шею и все норовила подойти ближе.
– Рано прощаться! – осаживал любопытных краснопоясник в белой рубахе. – Как понесем, так и подойдете!
– А когда понесете, милок? – спрашивала Матрена и косилась на открытый гроб, убранный пеной оборок, среди которых желтоватого лица покойного почти вовсе не было видно.
– Скоро уже, – недовольно отвечал краснопоясник. – Жди.
– А где хоронить-то будете? – не отставала Матрена. – Мы бы пока дом прибрали да для поминок кутью приготовили.
– Не будет поминок, – неприязненно ответил мужик. – На старое кладбище понесем.
Матрена так и застыла, разинув рот, и ее оттерли подоспевшие старухи. Павел с неприязнью подумал, что в старости появляется нездоровый интерес к похоронам. Краснопоясники все подходили: мужчины в одинаково белых рубахах, женщины – в платках. Их встречал Черный Игумен, говорил что-то совсем тихо и подводил к гробу, где каждый кланялся до земли и отступал в сторону. Женщины давили всхлипы, прикрывая рты покрасневшими от холода ладонями.
– Гляди, дядя! – зашептал Кирюха, дергая Павла за рукав. – Вон твоя цыганка!
Покойному поочередно кланялись девушки – бесформенные платья, опоясанные кушаками, волосы убраны под косынки, лица бескровны.
– Которая? – спросил Павел.
– Та, крайняя! Глаза-то разуй, прямо на тебя смотрит!
Павел вздрогнул, уколовшись об острый взгляд. Девушка отвернулась, мягко скользнула за спину подруги и тут же растворилась в белизне одинаковых рубах и платьев.
– Ульянка одна, без дочери, – сказал Кирюха после некоторого молчания. – Видишь, та баба в сторонке? Это и есть жена Степана.
Павел поглядел: женщина стояла поодаль, ближе к оврагу, и с тревогой оборачивалась за спину, где над Червоным кутом катились облачные буруны.
– А Акулька заболела, – продолжил Кирюха. – Который день из дому нос не кажет, – подумал и снова потянул Павла за рукав. – Как думаешь, дядя, все-таки убили Захара?
– Убили, убили! – вмешалась неподалеку стоявшая бабка. – Слышала, участковый наш говорил, что голову как кабачок раздавили, а потом из осколков собрали, а что недоставало – из гипса вылепили.
– Не болтай, чего не знаешь! – прицыкнул на нее мужик неопределенного возраста с помятым лицом и враждебно покосился на Павла.
«Правду тебе никто не расскажет: чужой ты здесь», – вспомнились слова Матрены.
– Я-то уж знаю! – не осталась в долгу бабка. – Господи, помилуй душу святого старца! Мало того, что умер без покаяния, так еще и на проклятое кладбище несут! Ах ты!