Желтая стрела экскаватора торчала к земле под углом, рукоять свисала так, что ковш упирался зубцами в землю, и со стороны машина походила на однорукого великана с когтистой лапой. Павлу вспомнилось, как он бежал по стройке от осатаневших фанатиков, перепрыгивая арматуру и прижимая к груди фотоаппарат. Потом вспомнил, как в детстве лазил по стройке с братом. Андрей бесстрашно бегал по бетонным перекрытиям и прыгал с балки на балку, поддразнивая Павла и обидно называя того девчонкой. Пытаясь повторить подвиг брата, Павел неудачно упал и сломал ногу. То лето оказалось самым душным и скучным в его жизни, зато Андрей дразниться перестал и в знак братской солидарности таскал сладости, чтобы Павлу было не так обидно лежать в больнице.
Леля снова тронула его плечо и заглянула в глаза тревожным зеленым взглядом.
– В порядке? – прочитал Павел по губам. Над ухом слишком резко зазвенела мошкара. Павел отмахнулся и вместо ответа спросил:
– Это осталось после сноса бараков?
– Наверное, – ответила Леля, задумчиво поглаживая ржавую стрелу. Краска желтыми струпьями оставалась на ее ладони. – Местные сюда ходить боятся.
– А ты?
Леля усмехнулась и вытерла ладонь о юбку.
– С тобой не боюсь, – сказала она, поднырнула под стрелу и пошла дальше, легко и беззаботно, раздвигая зеленое море папоротника. Павел задержался, достал фотоаппарат и сделал несколько снимков с разных ракурсов: на всех Лелина фигура выглядела невесомой, призрачно-белой.
Железная дорога оказалась прямо за экскаватором: рельсы пролегали параллельно тропе – вывороченные шпалы бугрились под зеленым полотном, кое-где пробивались бурые плеши глины. Когда-то здесь был переезд, и дорогу пересекал полосатый шлагбаум. На всякий случай Павел сфотографировал и его. Леля обернулась и нахмурилась.
– Не надо, – громко сказала она так, чтобы Павел наверняка услышал.
– Что не надо? – спросил он, пряча фотоаппарат и подтягивая лямки рюкзака.
– Фотографий не надо. Слово не любит технику. Неживая она.
– Ты тоже в Слово веришь?
Леля неуверенно кивнула.
– Поэтому и пошла со мной? – продолжил Павел. – Хочешь его найти?
– А ты? – вопросом на вопрос ответила девушка.
– Я хочу узнать, кто убил Захария.
– Узнаешь, – ответила Леля и в один прыжок перемахнула через заграждение.
– Ты видела кого-то в доме? – спросил Павел, неуклюже шагнул следом и остановился возле шлагбаума. На солнце набежало облачко, будто по ту сторону ограды кто-то разом выплеснул ведро серой акварели.
– Видела, – сказала девушка, улыбаясь темными глазами.
– Кого? – бросило в жар, и Павел обеими руками вцепился в окрашенное дерево. Из-под пальцев полезли ломкие хлопья краски.
– Тебя видела, – сказала Леля, отступая все дальше в тень. – А еще Маланью…
Конечно, женщина, которая прибирала в доме у старца, и которую первой увидел Павел в то роковое утро. Могла ли убить женщина? Возможно, могла. С паралитиком справиться много силы не надо.
– Не только ее, – продолжила Леля. – Еще Акулина в избе лежала, хворала. Ей от Слова легче становилось, вот у Захария и ночевала. За ней дважды Черных приходил, но с пустыми руками ушел. Потом жена его, Ульяна, возле дома крутилась.
Павел перелез через шлагбаум и спрыгнул на шпалы. Что-то потянуло за свитер.
«Червы! Не ходи!» – подтолкнула память.
«Иди», – шепнул в голову Андрей.
Павел стиснул зубы и обернулся: свитер зацепился за торчащую щепу. Выругавшись, Павел отцепил одежду и с досадой заметил, как между выдранными нитками расползается дыра.
– Ты об этом Емцеву сказала? – буркнул он, искоса глянув на девушку. Облачко растаяло, мир обрел цвета и звуки. Слишком громкие звуки для глухого Павла: где-то переругивались сороки, в траве вовсю стрекотали кузнечики, и жужжала жадная до крови мошкара, прилипая то к взмокшей шее, то ко лбу.
– Нет…
– Боялась?
Леля неуверенно кивнула.
– Я думала, Черный Игумен убил.
– А теперь не думаешь так?
Они снова пошли бок о бок, перешагивая рассохшиеся шпалы. Воздух настаивался трескучим зноем, и Леля расстегнула куртку.
– Нет. В Степане одна злость кипит, а наполненности Словом нет.
– Значит, кто убил, в том и Слово? – спросил Павел. – А как узнать, что оно в тебе?
Леля повела округлыми плечами и приложила ладонь к животу:
– Вот тут огонь зарождается, – ответила она, потом дотронулась до горла. – А сюда перетекает. И больно, и сладко, и сказать надо, иначе мука тебе и человеку гибель. Так мне дедушка объяснял.
– А он откуда знает?
– Знает, – упрямо ответила Леля и больше не сказала ничего.
Павлу захотелось сделать привал, открыть блокнот и просмотреть записи, но не стал делать этого при Леле, просто мысленно вызвал перед глазами зарисованную схему.
Более всех Словом хотел завладеть Степан. Правая рука старца, лидер общины, подмявший под себя и деревенского участкового, и новоплисских чиновников, он вполне мог оказаться убийцей. Получил силу или нет – дело десятое. Может, и силы никакой не было, а была только глупая легенда.
Могла ли убить Леля? Вполне. Старец Захарий сначала ударился головой о печь, потом его добили поленом. Такое могла сделать и женщина. А Леля тоже верила в Слово и тоже искала его. Может, потому и пошла вместе с Павлом в «место, где говорят духи»?
Маланья… какой у нее мотив? Павел вспомнил передачу Софьи Керр, тогда старец сказал, что Маланья по молодости грешила, и сидело в ней шесть бесов.
– Расскажи мне про женщину, которая прибиралась у старца? – попросил Павел и в очередной раз согнал с шеи настырную мошкару. Леля обернулась, приподняв бровки домиком. За все время, пока они шли по тайге, Павел ни разу не заметил, чтобы девушка отмахивалась от комарья. Она была словно невидимой для них.
– Маланья? – Леля накрутила локон на палец, отпустила, как распрямленную пружинку. – Ее Оксаной звали, проституткой была, переболела всем, чем только можно. Приехала в деревню одной из первых, излечилась и осталась.
– Сожительствовала со старцем?
– Разве что поначалу, пока у Захара силы были, – усмехнулась Леля и скинула Павлову куртку. – Уф, ну и припекает!
Сощурилась, глядя поверх лиственниц, где сиял натертый добела солнечный медяк. Павел тоже снял свитер и, затолкав его и куртку в рюкзак, остался в одной рубашке. Потом спросил:
– Часто они ссорились?
– Ссор вроде и не было, – ответила Леля. – По крайней мере, я не видела и не слышала. Мирно жили, старец никаких конфликтов не допускал.
– А вернуться в город она не хотела?
– Не к кому возвращаться было. И родню, и друзей Захар заменил. Маланья за ним как верная собачка ходила.
Значит, не могла быть убийцей? Горевала Маланья убедительно, но все-таки Павел поразмыслил и решил пока не сбрасывать женщину со счетов.
– А что про Ульяну скажешь? Жену Степана. Она тоже приезжая?
– Не, – мотнула головой Леля. – Местная она. Я кое-что краем уха слышала…
– Что же?
– Будто она всегда из деревни уехать хотела. И всем городским, кто мимо проезжал, на шею вешалась. Пока не встретила Степана Черных.
– Так ведь и он местный!
– Местный. Только в город учиться уезжал, а когда дед умирал, тогда и вернулся. Ульяна на него глаз положила, вплоть до того, что приворожить хотела. Для этого к старой Латке ходила, чтобы рецепт приворота узнать.
– Судя по всему, не очень-то у нее получилось, – Павел вспомнил вечно испуганное лицо Ульяны, тусклые мышиные глаза. Могла она убить Захария? Могла. Хотела ведь уехать из деревни, а не вышло. Захарий держал Черного Игумена подле себя как цепного пса, а тот в свою очередь держал в кулаке Ульяну.
– Отчасти получилось, – мягко возразила Леля. – Только Степан не увез ее в город, а сам здесь остался. Оно и понятно: дед умирал, нужно было колдовскую силу перенять. А сила не тому досталась.
Леля вдруг засмеялась тихо и зло:
– Ни тогда не получил Слово, ни теперь! А хочется ему, Павлуша! Так хочется, что в глазах темнеет, кишки от досады перекручивает. Ищет, как пес воздух тянет, и вроде бы рядом Слово, а не найти. Вот он злобу на всех и вымещает, а в первую очередь на жене.
– Бьет?
– Побивает. Только Акулину не трогает. Любит ее…
Леля притихла и задумалась, собирая юбкой золотую пыльцу одуванчиков. Павел тоже задумался, вспоминая первую встречу с Акулиной. Жуткая девочка, вроде и больная, и пожалеть ее надо, а как вспомнит острый взгляд, скрипучий голос – так мурашки табунами.
«Я что, всерьез раздумываю над этим? – одернул себя Павел. – Девчонке не больше десяти. При таком раскладе и себя к подозреваемым причислишь. Нереализованная сила, одержимость, вернувшийся слух… я ведь тоже мог…»
Стало зябко и неуютно. Павел скинул рюкзак с натертого плеча, делая вид, что поудобнее утрамбовывает вещи. Свитер сместил чуть левее, куртку правее, нащупал в кармане блокнот, вытащил сигаретную пачку, и, воровато оглянувшись, сунул в карман брюк. И вот тогда заметил.
Что-то изменилось.
Первым делом Павел увидел растения. Из молодой травы и одуванчиков выглядывали острые и гибкие листья, ярко-зеленые сверху и кроваво-красные внизу. Когда ветер пробегал по траве, они выворачивали изнанку и шевелили алыми язычками, словно дразнились, словно подзывали к себе.
«Не трогай», – предупредительно шепнул в голове Андрей, и Павел отдернул руку и выпрямился. Ощущение, будто что-то изменилось, не только не ушло, но даже усилилось.
– Леля?
Имя провалилось как в омут: только плеснуло – и нет ничего, лишь круги расходятся в пропитанном зноем воздухе. Девушка, не оборачиваясь, шла и шла вперед. Ее силуэт, подпаленный по краям солнцем, казался вырезкой из альбома. Волосы колыхались как черные водоросли, и колыхался окружающий лес: перешептывался, дрожал, встряхивал ветвями, менялся, то подступал ближе, наползая на рельсы, стальными нитями протянувшимися через зеленое море, то оголял ярко-голубое, до рези в глазах, небо.