Павел подхватил рюкзак и захромал следом. На какое-то мгновенье почудилось, что он, как и Леля, не движется, а только висит в воздухе, перебирая ногами, как подвешенная за ниточки марионетка, а вокруг течет и меняется мир. Поваленные и поросшие мхом сосны убегали за спину, пикетные столбики со стертыми табличками и опоры контактной сети сами по себе выступали из колеблющегося марева и быстро ныряли в прозрачный сумрак, ползущий по пятам, точно пролитые чернила, а по откосам дороги все чаще встречались вывернутые на алую изнанку растения.
– Леля! – снова позвал Павел и, как мог, ускорил шаг. Девушка обернулась, сверкнув болотными огоньками глаз. Мимо нее спикировала с лиственницы сорока. Расправив крылья, она пролетела над странной красно-зеленой порослью. Один из самых крупных и мясистых листьев вдруг распрямился, выстрелив длинным алым языком. Павел услышал сдавленный писк, вспыхнуло и распалось в пепел черно-белое оперенье, по зелени волною прошла дрожь, сопровождаясь долгим и тихим: «А-ах…»
– Что это такое? – прохрипел Павел.
– Венерина мухоловка, – спокойно ответила Леля.
Он недоверчиво покосился на облизывающиеся кровавой изнанкой листья. Разве так выглядит мухоловка? Конечно, нет, она похожа на створчатую ракушку с острыми зубчиками, произрастает в умеренном климате и питается исключительно насекомыми. Не сороками, которых способно испепелить в одно мгновенье! Бросило в жар, когда Павел подумал, что бы случилось с его пальцами, прикоснись он к этим растениям.
– Меньше глазей по сторонам, – между тем спокойно произнесла Леля, глядя на него прозрачными глазами. В них танцевали крохотные болотные огоньки. – И лучше не оборачивайся. Здесь будет… немного странно, но ты быстро привыкнешь.
– К чему? – спросил Павел.
– К изменениям, – ответила Леля. Обернулась и пошла, неслышно ступая со шпалы на шпалу.
Мошкары стало куда меньше, она сонно гудела, одурманенная зноем. Солнце жарило нещадно. Рельсы блестели, как натертые полозья. Было в этом что-то неправильное, странное. Вот только что?
«Дорогой не пользовались черт знает сколько времени! – подсказал Андрей. – А рельсы как новенькие».
Павел сглотнул слюну, присел, дотрагиваясь до нагретого металла. Воздух расходился рябью, настаивался сладковатым запахом, похожим на запах разложения.
– Здесь до сих пор ходят поезда? Может, вагонетки? – спросил Павел в обтянутую белой тканью спину Лели.
Она слегка обернулась через плечо и ответила:
– Давно не ходят, дорога много лет заброшена. А раньше проходила через Доброгостово. Тут в основном древесину и уголь возили.
Давно – это еще когда действовала колония, когда деревня называлась Погостово, а старец Захарий именовался просто Захаром и отбывал срок в этих Богом забытых местах. Вот только Леле откуда об этом известно? Или она знает куда больше, чем хочет показать?
Замешкавшись и сделав вид, что поправляет брюки, Павел достал фотоаппарат и украдкой щелкнул кнопкой. Сфотографировал точеную фигурку Лели, кровавую изнанку плотоядных листьев и железнодорожное полотно, сходящееся где-то на горизонте. Вспышка отразилась от рельса и полоснула по глазам.
– Я-же-сказала-нельзя! – голос Лели прозвучал угрожающе, чересчур близко.
Павел спрятал камеру. Лиственницы, густо растущие вдоль дороги, дрожали, возмущенно качали кудлатыми головами, за их плотной стеной что-то беспрестанно хрустело, шепталось и щелкало, точно потревоженный зверь беспокойно перебегал с места на место.
– Прости, больше не стану.
Леля промолчала, сдула со лба черные локоны и двинулась дальше. Павел тоже вытер взмокшую шею и пожалел, что не взял с собой воды: от жары пересохло в горле. Кто бы мог подумать, что еще совсем недавно в низинах лежал снег, а деревья только-только пушились молодыми листочками? Теперь бледная немочь весны сменялась здоровым румянцем лета, в траве вспыхивали желтые соцветия купальниц, и куда ни взгляни – кругом обступало зеленое море. Природа уверенно слизывала следы пребывания человека, и только рельсы оставались нетронутыми и чистыми – белые шрамы на теле земли.
Из зеленой гущи вынырнул покосившийся семафор, робко подмигнул путникам. Кто-то приколотил к нему фанерный указатель: «ИК-4. 4 км.»
– Исполнительная колония, – вслух сказал Павел и почему-то добавил: – В некоторых азиатских странах число «четыре» считается несчастливым, потому что произносится одинаково со словом «смерть»
– А мне дедушка говорил, что четверка обозначает «добро», – откликнулась Леля, замедляя шаг, и вдруг спросила: – Кто такой Андрей?
От неожиданности скрутило живот. Леля кивнула на указатель. Внизу бледнела выцарапанная ножом надпись: «АНДРЕЙ был здесь».
Павел сжал мокрыми пальцами лямки рюкзака и просипел:
– Мальчишки баловались, наверное.
– Наверное, – эхом отозвалась Леля.
Теперь они шли бок о бок, едва не касаясь друг друга плечами. Раскаленное солнце висело над дорогой, полируя рельсы до невыносимого блеска. Ветер улегся, деревья стояли прямые и неподвижные, будто выжидая чего-то. Звуки исчезли, окончательно провалившись в трясину тишины. Не было слышно даже собственных шагов, и Павел подумал, что глухота вернулась к нему, как вдруг услышал…
Дзеньк. Дзеньк.
Два коротких звонких удара. Павел остановился, вскинув голову и вглядываясь в застывший воздух.
– Слы-шишь?
– Да, – тихо ответила Леля.
– Что это?
– Не знаю. Может, зверь…
И вильнула глазами в сторону, уходя от ответа. Павел проследил за ее взглядом: сбоку от рельса из земли торчал еще один указатель.
«ИК-4. 2 км.»
Внизу нацарапана рыба. Не нарисована, не прорезана, а именно нацарапана, точно подросток водил по фанере ключом от квартиры, старательно прочерчивая угловатые линии. Она была точно такой же, какую однажды нарисовал Андрей на стекле отцовского автомобиля. За несколько минут до того, как они вылетели на скоростную трассу, где…
– Сколько мы прошли? – спросил Павел.
– Не думай об этом, – ответила Леля. – Тут время течет по-другому. Иногда кажется, что ты прошел всего несколько шагов, а иногда, что блуждаешь здесь всю жизнь.
Она замолчала, потому что стук повторился: два громких удара – Дзеньк! Дзеньк! Стучали железом по железу. Рябь поплыла над рельсами, лениво колыхая неподвижный воздух. И застывший лес стал нечетким, как размытый рисунок.
Павел, наконец, вспомнил, где слышал этот звук. Такой издают молотки, которыми путевые обходчики стучат по колесам, выявляя трещины и прочие повреждения. Вот только Павел не видел вокруг никаких составов, даже очень старых и ржавых. Что позади, что впереди простиралось одинаково голое полотно с вывороченными шпалами, где-то поросшими травой, где-то раскрошенными в труху.
Потом пришел запах – густой запах влажной земли. Так пахли с корнем вывороченные пни, поганки на бледных ножках, сырой глинозем, где копошились черви…
Плотоядное растение дразняще свернуло красно-зеленый язык, закачало им из стороны в сторону, будто подзывая: подойди, и по вере воздастся тебе!
Павел вздрогнул и отступил. Леля ухватила его за локоть:
– Соль!
Он не услышал, а прочитал по губам. Тишина душила, на языке оседали колкие песчинки, словно Павел шел не сквозь напитанный недавними дождями лес, а шагал навстречу пылевому вихрю.
– Быстрей! Где? – Леля потянула рюкзак, вызвав острую боль в ушибленном камнем плече.
– В правом… кармане, – вытолкнул Павел непослушным языком, стряхнул рюкзак и принялся сам расстегивать карманы.
Дзеньк! Дзеньк! Дзе-еньк!
Что-то приближалось. Что-то шло навстречу, медленно, но неотвратимо, распространяя удушливую вонь. Краем глаза Павел увидел, как Леля вытащила пакетик. Надорвала его, даже не пытаясь развязать узел. Белая крупа рассыпалась под ноги, легла неровным полукругом. Губы девушки шевелились, но Павел не мог разобрать ни слова, зато ощущал кожей, как земля слегка вздрагивает от чужих шагов.
А еще дыхание… Хриплое дыхание зверя, привыкшего питаться сырой рыбой и падалью.
На какой-то миг показалось, что мир потемнел, но это всего лишь исполинская фигура вышла из-за поворота и остановилась, заслонив солнце. Присмотревшись, Павел понял, что странная треугольная голова – всего лишь капюшон дождевика, надвинутый так низко, что лица существа вовсе не было видно, зато хорошо ощущалось гнилостное дыхание и сипы, исходящие из его груди. Леля всхлипнула и прижалась к Павлу, тот взял ее за руку и почувствовал, как холодны ее пальцы.
«Не смотри на него, – шепнул Андрей, а может подсознание или инстинкт самосохранения. – И не двигайся».
Чудовище шагнуло вперед, покачиваясь из стороны в сторону, как кобра на хвосте, и Павел вдруг вспомнил, где однажды видел его.
Совсем недавно, в редакции! Босого человека, пришедшего с улицы и крикнувшего прямо в лицо Павлу: «В тебе червь сидит! Вижу, в тебе!»
Только этот был раза в два выше, а под дождевиком бугрились пульсирующие наросты, от одного взгляда на которые Павла замутило, и он поспешно отвернулся, заметив лишь, как блеснула на солнце сталь.
Дзеньк, дзеньк!
Чудище деловито застучало по стыкам, вот только лупило оно не молотком, а штыковой лопатой, с ржавого бока которой осыпались крупные комья земли.
– Чер-вы-ы… – прохрипело существо, гулко и утробно, словно ветер дунул в полую кость.
Пальцы Лели оплели руку так сильно, что Павел от напряжения стиснул зубы. Откуда у хрупкой девушки столько силы? Она тоже не глядела на чудовище, из-под склеенных ресниц бежали слезы или пот – Павел не мог разобрать. Он сам покрылся испариной, словно защитной пленкой, во рту появился кисловатый привкус.
– Чую… черви… тут, – проурчало чудовище, и Павел вдруг понял, что кроме этого низкого голоса нет больше никаких звуков. Не шелестела от ветра листва, не кричали птицы, не жужжали насекомые. Лес умер и окостенел – иссохшая мумия, пугающая подделка под жизнь. И существо было таким же – чужим и мертвым.