[1216]. Он не хотел, чтобы его путали с Мессией-националистом. Его замысел о Царстве Божьем был чем-то гораздо большим.
Распятие положило конец всем недопониманиям. Уже невозможно представить Иисуса как партизана-националиста наподобие Иуды, сына Иезекии, Симона из Переи или Атронга. Павел говорит об этом вполне ясно: «Я рассудил быть у вас не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого»[1217]. Иисус — истинный Мессия, однако он приносит спасение не путем уничтожения римлян, а путем поиска Царства Божьего и его справедливости для всех. Это не Мессия-победитель, а «распятый» за то, что он стремился освободить людей от угнетений и несправедливости. Таким его знали все. Постепенно, под влиянием Павла, слово «Христос» стало превращаться в собственное имя Иисуса. Христиане говорят об «Иисусе», о «Христе» или об «Иисусе Христе», не делая различий. К сожалению, вследствие привычного использования имя «Христос» утратило свою исконную силу. Вскоре забылось его истинное значение[1218].
Похоже, Иисус никогда не называл себя «Мессией» или «Христом». Наоборот, говоря о себе и о своем служении, он часто употреблял довольно странное выражение типично семитского стиля: «Сын Человеческий»[1219]. Это словосочетание было непонятно и таинственно для греческого уха, но даже тем, кто говорил на арамейском, было удивительно слышать, что кто-то обращался так к самому себе[1220]. «Сын Человеческий» — это не собственно имя, приписываемое Иисусу. В христианской общине никто его так не исповедует и не называет. Это лишь образ речи, который евангелисты вкладывают в уста Иисуса и который прежде всего подчеркивает его человеческую сущность: Иисус — уязвимое человеческое существо, «сын человеческий», не имеющий места, куда приклонить голову, пришедший не для того, чтобы ему служили, а послужить и отдать жизнь в качестве выкупа; он всегда идет позади отверженных и грешников, желая спасти то, что потеряно, «Сын Человеческий», который в конце-концов будет распят, чтобы воскреснуть на третий день.
Но в то же время Иисус говорит также и о «Сыне Человеческом, сидящем одесную силы и грядущем на облаках небесных»[1221]. Так говорил Иисус в течение своей жизни или это члены христианской общины в свете воскресения вообразили его как Сына Человеческого, который предстает во впечатляющем видении в Книге пророка Даниила?[1222] Согласно многим исследователям, именно первые христиане, наверняка отталкиваясь от привычки Иисуса определять себя как «сына человеческого», увидели в нем «Сына Человеческого», который теперь восхваляем и прославляем по правую сторону от Бога и придет как последний Судья мира. В любом случае Иисуса воспринимают как истинного человека, до самой смерти боровшегося за достойную жизнь для всех. Уполномоченный Богом быть судьей на Последнем суде, он придет однажды установить справедливость в мире. Его суд не будет произвольным; Иисус знает, из чего состоит человеческое существо. Поэтому он будет судить человечество изнутри. Все будет сопоставлено с правдой Божьей, воплощенной в человеческом облике Иисуса. Тогда и выявится истинно человеческое. Наконец-то можно будет увидеть, где правда, а где ложь, кто действовал по справедливости, а кто был несправедлив и бесчеловечен.
В начале 58 года Павел из Тарса пишет из Греции письмо христианской общине Рима. Он также видит в Иисусе Человека, в котором проявилось все истинно человеческое. Однако его богословские размышления протекают в другом оригинальном русле. Павел считает Иисуса «новым Адамом», новым Человеком, положившим начало новому человечеству[1223]. В его религиозном видении первый Адам своей «непокорностью» Богу дал начало истории греха, неизбежно ведущей к разрушению и смерти. Но Иисус, «новый Адам», своим верным и преданным «послушанием» Богу породил новую эпоху справедливости, которая приведет к спасению. С первым Адамом в историю человечества все глубже проникали несправедливость, страдание и смерть. С Иисусом стали всем доступны прощение и спасение. Павел не скрывает своей радости и воодушевления. Действительно, начиная с Адама изобилуют грех и зло, но начиная с Иисуса «как грех царствовал к смерти, так и благодать воцарилась через праведность к жизни вечной»[1224].
Несмотря на свою емкость, название «Сын Человеческий» вскоре кануло в Лету. Оно едва о чем-либо говорило новым христианам Империи. Нечто похожее произошло и с другим именем, предложенным в одном тексте, где Иисуса называют Первосвященником[1225]. Оно не получило распространения. Однако это странное и даже скандальное звание отражает посредническую роль Иисуса между Богом и людьми. Во времена Иисуса первосвященники были сильно дискредитированы. Первосвященник продолжал оставаться великим «посредником» между Богом и Его народом, однако многие ощущали, что он больше защищал интересы Империи и свои собственные, чем защищал бедняков Божьих. Как можно было отнести этот титул к Иисусу? Что общего у него было с Анной и Каиафой?
Христианский автор проявил смелую и завораживающую интуицию. Назвать Иисуса первосвященником было лучшим способом перестать мифологизировать храмовую религию и впечатляюще презентовать иудейскому миру личность Иисуса. Какой образ мог произвести большее воздействие на иудеев, совершавших паломничество в Иерусалим, чтобы принести жертву Богу Завета? Первосвященник был человеком, имеющим отношение к святому, отделенным от нечистых, с тем чтобы иметь возможность приносить угодные Богу жертвы за грехи[1226]. Иисус же, наоборот, принимал грешников и проституток, прикасался к прокаженным и больным, исключенным из Храма. Он не отделяется ни от кого, чтобы быть с Богом; он живет среди людей и близок ко всем, чтобы иметь возможность явить Своего любимого Отца тем, кто забыт и унижен. К тому же первосвященник предлагал жертвы, не способные искупить грехи: «Невозможно, чтобы кровь тельцов и козлов уничтожала грехи»[1227]. Иисус же не предлагает никакой ритуальной жертвы; ведь не это радует Бога; он пришел «исполнить волю Отца»: его жертва — это «принесение его жизни»[1228].
Иисус замечательно описывается как «посредник» между Богом и людьми. С одной стороны, он «сияние славы» и «образ ипостаси Его»[1229]; он его «Первородный Сын»; он восседает на троне по правую сторону от Него, а не как ангелы, находящиеся у Его ног или вокруг Него[1230]. С другой стороны, Иисус, разделяющий жизнь Отца, является человеком в полном смысле этого слова; его солидарность с другими людьми абсолютна. «Он не стыдится называть их братиями»[1231]; он не похож на тех первосвященников, за которыми народ наблюдал издали, когда они осуществляли торжественный вход в самое святое и недоступное место в храме. «Он должен был во всем уподобиться братиям, чтобы быть милостивым и верным первосвященником пред Богом»[1232], и не быть похожим на семью Анны, на протяжении нескольких лет безжалостно эксплуатировавшей людей, утрачивая доверие в глазах бедняков. Более того, Иисус отождествляет себя со всеми, кто страдает, и «как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь»[1233]. Автор не находит слов, чтобы выразить эту удивительную солидарность: Иисус «не такой первосвященник, который не может сострадать нам в немощах наших, но который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха»[1234]. Он такой же, как мы. Он тоже, «хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию»[1235]. Он тоже должен жить верой, и поэтому нам нужно идти, «взирая на начальника и совершителя веры Иисуса»[1236].
Иисус с самого начала был назван Господом. И это не только уважительное обращение. Оно содержит в себе глубокий смысл. Согласно первым проповедникам, Сам «Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса»[1237]. У христиан нет никаких сомнений. Начиная с воскресения «Иисус — Господь». Для Павла это исповедание — синтез христианской веры: «Если устами твоими будешь исповедовать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься»[1238]. И это исповедание настолько важно, что «никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым»[1239]. Чем определяется такая его значимость? Почему титул «Господь» превращается в центральное утверждение для последователей Иисуса?[1240] Христиане знают, что в Сирии, Греции, Малой Азии или Египте богам присваивают имя Kyrios («Господь»). Они также обращают внимание на то, как в Империи зарождается культ императора. Когда в конце 54 года Клавдий соглашается называться