И ладно бы только это. Очень часто групповые воспоминания более шатки и ненадежны, чем индивидуальные. Казалось бы, должно быть наоборот! Но причины выявлены. Прежде всего, если один человек – скажем, доминантная личность – вставляет в разговор неточное/«искаженное» воспоминание, которое у других в группе отсутствует, остальные чаще верят ему на слово. Как показало одно недавнее исследование:
Ложная информация, введенная одним человеком, принимается группой в целом. Иными словами, коллективная память может формироваться вокруг ложной информации.29
С этого момента искаженное воспоминание начинают воспроизводить другие члены группы. И остальные – даже если не имеют его или считают ошибочным – ощущают социальное давление: надо согласиться! Был поставлен любопытный эксперимент с целью выяснить, сколь часто это происходит. Оказалось, 65% участников изменили свои взгляды из-за социального давления (не обязательно сознательного) со стороны группы в целом. Около 40% этих ошибок были «устойчивыми», то есть становились «постоянными» воспоминаниями людей, поначалу их не имевшими. Вывод исследователей поразителен:
Люди могут быть склонны доверять суждению группы, даже если оно противоречит их собственным первоначальным убеждениям.30
Похоже, гипотеза, что группа обеспечивает точность традиции, рушится в свете данных психологии. Но как быть с тем, что Бейли пишет о «хафлат самар»? Может, хотя бы в этой ближневосточной группе воспоминания передаются без ошибок? Как ни печально, даже и это не так.
Теодор Уиден, выдающийся исследователь Нового Завета, взял примеры «точных» ближневосточных преданий, которые сам же Бейли цитирует в статье, и доказал: ни о какой дословной точности говорить не приходится. И не только дословной. Воспоминания претерпели глубокие изменения, пока рассказывались и пересказывались в течение многих лет. Некоторые из пересказов содержат столько расхождений и вариаций, что в них еле угадывается одна и та же история.
К примеру, Бейли пишет об известных ему рассказах про Джона Хогга, который в XIX веке был миссионером в Египте. В 1914 году дочь Хогга, Рена, написала биографию своего отца. По словам Бейли, устные предания о Хогге, которые он слышал в 1950-е и 1960-е годы, были «теми же рассказами», что и в биографии Рены. Более того, согласно Бейли, в 90% случаев истории излагались «теми же словами»!
Но Уидена посетила счастливая мысль: сопоставить рассказы в версии Бейли с рассказами в версии Рены. Насколько они одинаковы? Оказалось: даже не близки. Эпизоды подверглись существенным изменениям. События описывались иначе. Да и слова были другие. Уиден все это детально документирует.31
Итак, можно ли считать способы передачи преданий на Ближнем Востоке аргументом в пользу того, что рассказы об Иисусе распространялись без серьезных изменений? Вот, какой вывод делает Уиден относительно одного из рассказов о миссионере Джоне Хогге:
Ни из чего не видно, что в методологии неформальной контролируемой устной традиции, незаменимые константы… сохранялись в ходе пересказа свыше сорока лет между тем временем, когда Рена Хогг написала свой текст, и тем временем, когда Бейли услышал рассказ.
Такие рассказы передавались не «неформальной контролируемой устной традицией, а, вопреки мнению Бейли, неформальной неконтролируемой устной традицией». Социального контроля не было.32
И последний удар. Уиден берет одну историю, указанную Бейли, и отмечает, что в своей биографии Рена излагает ее – по ее собственным словам – с целью показать, что «в преданиях… факт и фантазия смешиваются» и что данная история существует «во многих версиях», да и вообще «выдумка». Какая уж там контролируемая традиция…
Привлекательная, на первый взгляд, теория Бейли не выдерживает критики. Но вдруг с Иисусом все было иначе? Возможно, благодаря очевидцам предания удалось уберечь от серьезных искажений? Что если очевидцы все время напоминали точное содержание слов и дел Иисуса? Но здесь мы упираемся в проблему: всегда ли надежно свидетельство очевидцев? Мы обсудим ее в следующей главе вместе с вопросом, основаны ли евангелия напрямую на свидетельстве очевидцев. А пока поговорим подробнее о том, как распространялись рассказы об Иисусе до написания евангелий.
Иисуса и древнейшие из сохранившихся евангелий отделяет промежуток в 40–65 лет. Если в это время речения и дела Иисуса не заучивались дословно и если строгого контроля в неформальной обстановке не было, как же эти материалы рассказывались и пересказывались?
Почему-то многие забывают очевидное: рассказы об Иисусе распространялись еще при его жизни, и даже тогда – не только очевидцами. Допустим, человек услышал поучение Иисуса или увидел какое-то его действие. Если он рассказал о нем знакомому, неужели последний не имел права делиться новостью с окружающими? В жизни так не бывает. Представьте любую публичную персону: президента Соединенных Штатов, кинозвезду, знаменитого писателя, да хотя бы популярного университетского профессора. О них чего только не рассказывают. Рассказывают – и повторяют, передают дальше. И конечно, разными словами. Но тем самым рассказы меняются. А подчас и выдумываются. Не верите мне – спросите любую знаменитость. Да, человек может опровергнуть дикий слух о себе. Но далеко не факт, что все узнают об этом опровержении и исправятся. Слухи с чужих слов так и будут плодиться. И опровергнутые слухи, и многие другие.
Это бывает даже тогда, когда обсуждаемый человек жив, и есть масса очевидцев, способных исправить ошибку. Допустим, президент провел заседание. О том, что говорилось на заседании, произошла утечка в СМИ. Потом какой-то житель Канзаса посмотрел телевизор и сообщил новость соседке. Соседка поделилась с мужем. Есть ли в их гостиной очевидец, который был на заседании и укажет на ошибку?
Об Иисусе ходили слухи еще при жизни и уж тем более – после смерти (после смерти он обрел намного больше последователей, чем имел при жизни!) Распространяли их не только ученики, ибо далеко не все люди, видевшие его, считали его учителем. Взять хотя бы новозаветные рассказы о Страстях. Оставим в стороне вопрос достоверности (см. главу 4), а просто рассмотрим их, как они есть. При вынесении приговора присутствовала целая толпа. Много ли в ней было учеников Иисуса? Все мужчины-апостолы бежали. Значит, если и были десятки (сотни?) очевидцев, из людей близких и дорогих Иисусу в лучшем случае осталась только горстка женщин.
Наверное, после смерти Иисуса о нем говорили и вспоминали в основном те, кому было не все равно. Как мы отметили в предыдущей главе, мы вспоминаем прошлое во многом потому, что оно значимо для настоящего. Большинство людей, живших в Иерусалиме после смерти Иисуса (30 н. э.), не интересовались Иисусом. С какой бы стати? Другое дело – люди, которые следовали за ним ранее. Как минимум некоторые из них уверовали, что он воскрес. Они рассказывали остальным, и те также приходили к мысли, что Бог совершил великое чудо, вознеся Иисуса на небеса. Последние, в свою очередь, рассказывали еще кому-то. Так предание и распространялось.
Возможно, новозаветные евангелия не были первыми письменными рассказами о жизни Иисуса. Как было сказано выше, большинство ученых полагают, что многие речения в евангелиях от Матфея и Луки почерпнуты из не сохранившегося до нас источника Q. Вполне могли существовать и другие письменные документы. Однако в общем и целом рассказы об Иисусе не записывались и не читались. Почему? Прежде всего потому, что подавляющее большинство людей того времени не умели даже читать, и уж тем более, писать.
Уровень грамотности в античности установить очень сложно. Наиболее респектабельна гипотеза Кэтрин Хецсер, исследовательницы древнего иудаизма, которая написала монументальную работу под названием «Еврейская грамотность в римской Палестине». Согласно ее экспертной оценке, основанной на широкой фактуре, во времена Иисуса около 97% жителей Палестины не умели читать и писать. При этом способность читать встречалась чаще, чем способность писать.33
Получается, рассказы об Иисусе большей частью распространялись не в письменной, а в устной форме. Сколь быстро это могло происходить?
Лет десять назад появилось любопытное исследование, проливающее свет на данный вопрос. Два психолога, Кент Харбер и Дов Коэн, решили выяснить, сколь быстро распространяются рассказы с большим эмоциональным зарядом.34 В качестве эксперимента они отвезли 33 студента колледжа в местный морг. Там им рассказывали о телах, отданных на нужды науки, показывали мозг. Некоторых отвели в комнату, где лежал труп.
Студенты не знали, что проводится эксперимент по социальной коммуникации. Через несколько дней профессора спросили у них, скольким людям они рассказали о произошедшем. Затем нашли этих людей и спросили, скольким людям они успели рассказать. Потом нашли и этих людей: скольким людям они успели рассказать? Оказалось, что 97% студентов, посетивших морг, рассказали об этом как минимум одному человеку; 82% тех, кому рассказали, также поделились новостью; 48% из последней группы также не стали молчать. Итог очень интересен: за три дня о приключениях 33 студентов рассказали 881 человеку. Весть о социальном опыте может распространяться на удивление быстро. Исследователи заключили:
Социальное общение хорошо подходит для распространения информации в маленьком коллективе, включая население, не имеющее письменного языка или иных способов массовой коммуникации.35
Иными словами, чтобы рассказ разошелся широко и быстро, ему необязательно быть напечатанным в газете или показанным в вечерних новостях. Более того, подавляющее большинство рассказчиков – уже в первые три дня – не были очевидцами и не получили информации от очевидцев. Что, по-вашему, случается с историями, когда их рассказывают, пересказывают и снова вспоминают всего лишь в первые три дня? А в первые три года? Или, как в случае с Иисусом, за 40–65 лет? Сколь много изменений в них происходит?