Отметим ключевой момент: прошлое есть «социальный конструкт», а не только личное воспоминание.7
Это касается и прошлого, которое мы не пережили лично. Среди прочего Хальбвакс интересовался коллективной памятью в религии. Он утверждал, что религиозная память обычно работает так же, как и коллективная:
Она не хранит, а реконструирует прошлое с помощью оставшихся от него материальных следов, обрядов, текстов, традиций, а также и социально-психологических данных недавнего происхождения – то есть с помощью настоящего.8
Более того, как и в случае с коллективной памятью, когда люди вспоминают прошлое своей религии – великих персонажей, движения и события – они реконструируют его, адаптируя «образ древних фактов к верованиям и духовным нуждам настоящего». В результате «реальность прошлого уже не в прошлом».9
Книга Хальбвакса была абсолютно новаторской и сохраняет влияние даже в наши дни, через девяносто с лишним лет после публикации. Конечно, не обошлось без критики, особенно в адрес радикальных тезисов. Социолог Барри Шварц, один из ведущих специалистов по коллективной памяти, считает, что Хальбвакс перегнул палку, видя в настоящем ключ к прошлому. По Шварцу, перед нами двусторонний процесс: да, люди помнят прошлое из-за его актуальности в настоящем, и события в настоящем влияют на воспоминания о прошлом, – но и события в прошлом влияют на осмысление настоящего! Кроме того, Шварц полагает, что Хальбвакс проводил слишком жесткую грань между «памятью» и «историей». Они тесно переплетены. Память влияет на то, как мы конструируем прошлое, – но и прошлое влияет на то, как мы вспоминаем в настоящем! И всегда стоит интересный вопрос: как и почему мы вспоминаем прошлое именно так, а не иначе? Особенно интересно сопоставлять реальное прошлое с памятью о нем в разных социальных группах.
В качестве примера Шварц блестяще проанализировал коллективные воспоминания об Аврааме Линкольне (см. главу 1). Разумеется, нечто подобное можно сделать с любой личностью прошлого, даже историческим Иисусом. О том, как подходить к изучению памяти о таких фигурах, много спорят социологи и историки культуры. Особенное влияние имели исследования немецкого египтолога Яна Ассмана.
Ян Ассман и изучение «истории памяти»
Ассман согласен с Хальбваксом в отношении социального характера памяти: воспоминания о прошлом создаются коллективно, а не индивидуально; наши реконструкции прошлого выстроены вокруг рамок, созданных обществом. Мы организуем свои мысли о том, что происходило ранее, основываясь на нынешнем общении с людьми. Когда мы вспоминаем «холодную войну», Вторую мировую войну или войну во Вьетнаме, это бывает не случайно: что-то в нынешней ситуации вызвало ее в памяти. Более того, нашу память об этих катастрофических событиях формирует наша нынешняя ситуация.
Все это палка о двух концах. С одной стороны, если современного стимула для воспоминания о прошлом нет – ничто в настоящем не заставляет вспоминать былое – эта часть прошлого будет забыта, стерта из памяти. С другой стороны, изучение коллективной памяти о прошлых событиях может многое рассказать о социальных группах, которые конструировали и сохраняли эту память. Как мы уже сказали, это «мнемоистория», «история памяти».
В одной из самых важных своих книг («Моисей египтянин: память о Египте в западном монотеизме») Ассман углубляется в мнемоисторию: как Моисея помнили в ключевые моменты западной цивилизации. Он объясняет:
В отличие от истории в собственном смысле слова, мнемоисторию интересует не прошлое как таковое, а прошлое, как оно вспоминается.10
Иными словами, «мнемоистория анализирует значимость, которую настоящее приписывает прошлому».11 Скажем, она не пытается установить, что известно о Моисее: какие факты относительно надежны. Ее волнует то, как Моисея помнили в разные эпохи и в разных странах.
Ассман прослеживает эту память с древности до Зигмунда Фрейда. Вполне можно утверждать, что Моисей – самый важный персонаж Ветхого Завета. Это великий пророк, избавитель и законодатель народа Израиля. Четыре из пяти книг Пятикнижия (от Исхода до Второзакония) прямо или косвенно повествуют о нем.
Согласно книге Исход (см. Исх 1–2), Моисей родился от матери-еврейки во времена, когда народ Израиля находился в египетском рабстве. Фараон, царь Египта, приказал убивать всех новорожденных еврейских мальчиков, чтобы израильтян не стало слишком много. Но мать Моисея спрятала младенца, положила его в корзину, а корзину поставила у берега Нила. Удивительным образом ребенка обнаружила дочь фараона. Она взяла его к себе и воспитала. Уже во взрослом возрасте Моисей восстал против своего египетского воспитания и стал великим вождем израильтян, который вывел их из египетского рабства (Исх 2–15).
Многие века спустя, в новозаветной книге Деяний, читаем: «И научен был Моисей всей мудрости Египетской» (Деян 7:22). Ветхозаветные сказания о Моисее, хотя и подробные, ничего такого не упоминают. И Ассмана эта деталь поражает. Он использует ее в качестве примера, объясняя мнемоисторию:
Мнемоистория не задается вопросом, был ли Моисей научен всей мудрости Египетской. Она спрашивает…почему в XVII–XVIII веках образ Моисея основывался почти исключительно не на его подробной биографии в Пятикнижии, а на единственном стихе в Новом Завете.12
Задача мнемоистории – изучить, как изображалась, понималась и «вспоминалась» та или иная историческая личность или историческая реалия. Но прежде чем применять данный подход к Иисусу и браться за исследование письменных документов, появившихся после его смерти, важно лучше уяснить, как он работает. Для этого возьмем важный пример из истории ХХ века: память о Масаде, особенно среди евреев Израиля.
Коллективная память о Масаде
Многие американцы моего поколения впервые узнали о Масаде из популярного сериала «Масада» (1981) с Питером О’Тулом в главной роли. Израильтянам же эта история известна не понаслышке: Масада стала частью «мифа об основании» современного государства Израиль.
Масада – это и место, и событие.
Место. Сначала это была горная крепость, выстроенная в I веке до н. э. на вершине плоского плато, на высоте в 450 метров, на расстоянии трех километров от западного берега Мертвого моря и сотни километров к юго-востоку от Иерусалима. Незадолго до рождения Иисуса царь Ирод Великий соорудил и укрепил на этом месте большой комплекс. Остатки крепости сохранились доныне и составляют одну из главных туристических достопримечательностей Израиля, хотя Масада не упомянута ни в Ветхом, ни в Новом Завете.
Событие. Имеется в виду то, что произошло на этом месте в ходе Иудейской войны против Рима (66–73 годы). Основной источник информации – Иосиф Флавий, еврейский историк I века. Поначалу он и сам участвовал в восстании, даже возглавлял некоторые еврейские отряды, но затем сдался в плен. Римляне использовали его как парламентера в ходе осады Иерусалима, закончившейся в 70 году взятием города, разрушением стен, сожжением Храма и убийством тысяч евреев.
Однако падение Иерусалима не стало концом восстания. Некоторые повстанцы бежали из Иерусалима. Их последним оплотом стала Масада.
Надо сказать, что непосредственно перед началом войны в 66 году группа еврейских бойцов напала на римский гарнизон, занимавший Масаду, и захватил ее. С оружием, отобранным у римлян, повстанцы явились в Иерусалим и развязали в нем гражданскую войну, по ходу дела убив немало римских солдат. Это привело к большому восстанию: народ выступил против римлян, некогда захвативших его землю. Тогда из Сирии пришли римские легионы, и началась война, которая продлилась три с половиной года и увенчалась разрушением Иерусалима.
Однако повстанцы, начавшие восстание, еще раньше ретировались в Масаду, где и пересидели войну. Если считать женщин и детей, там было более 950 человек. Через три с половиной года после падения Иерусалима, когда римляне зачищали местность и ликвидировали остатки сопротивления, их отряды появились под Масадой. Прямой атакой крепость было не взять: уж очень надежно она была укреплена. На вершину вела лишь одна узкая дорога, которую легко было защитить.
Тогда римляне стали строить огромный осадный вал с западной стороны, откуда они могли бы атаковать с помощью военных орудий. Евреям на вершине же ничего не оставалось, как сидеть и наблюдать за происходящим. По свидетельству Иосифа Флавия, когда вал был почти построен, они приняли решение. Бежать было некуда, а защититься невозможно. Отпадала и сдача в плен: для мужчин она означала бы казнь, а для женщин и детей рабство. Поэтому вождь по имени Элеазар произнес две вдохновенные речи, назвав единственным достойным выходом массовое самоубийство. Так и поступили. Солдаты перебили женщин, детей и друг друга. Последние из оставшихся солдат совершили самоубийство. Когда римляне, наконец, прорвались сквозь стены, их встретила тишина. Выжили две женщины и пятеро детей, укрывшихся от резни. От кого-то из них Иосиф и узнал эту историю.13
Масада жива в израильской памяти. Но прошлое помнят из-за настоящего. И в ХХ веке «последний оплот» евреев против римлян часто вспоминали как случай, когда Израиль (как и ныне!) был в кольце врагов, но евреи предпочли «сражаться до последнего», «до последней капли крови». Именно так сейчас рассказывают и пересказывают в Израиле историю Масады. Всякий турист, который попадает в Масаду (до вершины можно добраться на фуникулере), слышит рассказ, видит остатки крепости и размышляет об отважной непреклонности воинов, не покорившихся завоевателю. Для израильских евреев, особенно после 1948 года (год обретения государственности), рассказ говорил не только о событии двухтысячелетней давности. Все было предельно актуально: старая история оживала в сопротивлении народа, сражавшегося за независимость против сонма врагов.14
Однако память о Масаде не всегда была такой. Это выяснили исследователи коллективной памяти. Важная статья, написанная вышеупомянутым Барри Шварцем, а также специалистами по памяти Йаэлем Зерубавелем и Бернис Барнетт, показывает, что с античности до начала ХХ века Масада не играла роли в коллективном сознании евреев.