Многие из этих этических представлений отложились затем в новозаветной литературе. Это показывает, что этические нормы, провозглашаемые в новозаветных произведениях, не являются ни божественным откровением, ни изобретением основателей христианства. Они были порождены социальными условиями самого рабовладельческого общества. Это земные идеи той эпохи, которую можно назвать началом конца рабовладельческого Рима. Христианство восприняло их и, освятив своим авторитетом, трансформировало в божественные установления.
В первой половине I в. н. э. в египетском городе Александрии жил еврейский философ Филон, образно названный Энгельсом отцом христианства. Такое название обусловлено тем, что учение Филона во многих созвучно христианским догмам. Путем аллегорического истолкования Ветхого завета Филон пытается сочетать идеи еврейской части Библии с идеалистическим учением греческого философа Платона. Одним из существеннейших результатов этого соединения является предельное развитие у Филона идеи монотеизма — единобожия, выраженного в Ветхом завете достаточно непоследовательно. По Филону, бог — не ветхозаветный Ягве, наделенный конкретными качествами и явно заимствованными у человека чертами. Бог — это беспредельная абстракция. Он не может быть заключен ни в какие определения, к нему не приложимы никакие качества, его нельзя выразить никаким именем. Единственное, что о нем можно сказать, — это то, что он един, изначален, вечен и неизменен. Свою творческую сущность эта идеальная божественная абстракция проявляет не непосредственно. Между ней и материальным миром находятся промежуточные силы. Филон называет их «благость» и «власть». Они — творцы и управители мира, они формируют материю и правят ею. А между ними и богом стоит центральное связующее звено, Логос (божественный разум), пли Слово, через которое в конечном счете бог правит миром и при посредстве которого люди общаются с богом. Таким образом, Логос оказывается двуединым началом, занимающим промежуточное место между материальным и идеальным миром. «Он не изначален как бог, но и не рожден как мы. Он посредине этих крайностей, совпадая с обеими»[61].
Разумеется, это сложное философско-религиозное учение о едином абстрактном боге и его связях с миром и человеком было недоступно простолюдинам, «иссушавшим» свой ум и тело в повседневных материальных заботах и трудах. Однако, когда позднее вырабатывалось христианское вероучение, отцы церкви нашли в учении Филона приемлемую схему для христианского богочеловека, также находящегося где-то «посредине» — между божественным и человеческим и удивительно непоследовательно совмещающего в себе и то и другое. «Вначале было Слово (по-гречески „логос“. — М. К.), — читаем мы в первых строках евангелия Иоанна, — и Слово было у Бога и Слово было Бог. Оно было вначале у Бога. Все через него начало быть, и без него ничто не начало быть, что начало быть» (I, 1–3). А затем, как известно, это пресловутое платоновско-филоновское божественное Слово, войдя в еврейскую деву Марию, превратилось в христианского Иисуса Христа.
В учении Филона различимы в зародыше идея прирожденности человеческого греха (поскольку он заключен в самом факте рождения) и многие другие элементы, которые христианство так или иначе воспринимает и выдает за абсолютно уникальное «духоносное», упавшее непосредственно с чисто христианских небес откровение.
Римского философа Сенеку (о нем упоминалось выше в другой связи) Энгельс называл «дядей» христианства. Этим Энгельс подчеркивал элементы родства, связывающие некоторые положения христианства с учением этого «языческого» философа. Родство это подтверждают и отцы церкви. Тертуллиан называет его «часто наш», а Иероним говорит о нем «наш», не делая даже и этой оговорки.
У Сенеки создатель, творец вселенной также строго монотеистический бог. Монотеизм — идея века, ее проявление мы можем подметить и в других философских и религиозных учениях. Сенека как стоик признает исключительную роль божьего промысла, который предопределяет и направляет и судьбы мира и судьбы человека. В мире, по учению Сенеки, благостным промыслом все устроено целесообразно. Если же кто-нибудь укажет на случаи несправедливости, обид, злодейств, существующих в обществе, то это лишь кажущаяся нецелесообразность. В действительности таким образом бог закаляет добродетель испытуемого. Вопреки своему собственному поведению, Сенека выдвигал идею самоотречения и презрения к земным благам. Дети, почести, богатство, обширные владения, обилие клиентов, славное имя, красивая жена — все это ничто перед лицом переменчивой судьбы. Всем этим можно пользоваться, пока оно есть, и не печалиться, когда его нет. Ибо, говорит он, подлинная ценность не в «мгновениях смертной жизни». Жизнь лишь прелюдия. Она вынашивает нас для другого мира; в промежутке «между рождением и старостью мы созреваем для нового рождения». Не случайно раннехристианский писатель Лактанций поражался сходству положений Сенеки с «божественным учением»— приведенные выше строки являются и сейчас составной частью церковных поучительных «Слов».
Из этих положений Сенеки вытекают и последующие: смерть — «день рождения в вечность», она касается лишь тела, но не души. Душа — бог, пребывающий в бренном теле. Сенека заявляет, что для потусторонней будущей жизни не имеет значения, пребывает ли душа в теле привилегированного римского всадника, вольноотпущенника или раба. «Подняться на небо, — говорит он, — можно из любого закоулка. Воспрянь духом и сделайся равным бессмертным»[62].
Все эти положения, несомненно оказавшие существенное влияние на выработку христианского учения, приводят Сенеку еще к одному тезису, также воспринятому христианством. «…Наше тело, — пишет он, — только тяжкое бремя для души. Под давлением его она страдает, она находится в оковах, пока не является философия и не дает ей свободно вздохнуть в созерцании природы вещей и вознестись от земного к небесному. В этом свобода души, в этом ее освобождение. В такие минуты душа ускользает из темницы, где она содержится, и возносится к небу… Душа, заключенная в своей мрачной и темной тюрьме, всеми силами стремится на волю и отдыхает, созерцая природу… Мудрец, равно как и тот, кто еще только стремится к мудрости, хотя они и связаны с телом, однако лучшею своей частью не принадлежат ему (и возносятся мыслью к возвышенным предметам)… У них нет ни любви, ни ненависти к жизни, и они терпеливо переносят свое земное существование, зная, что им предстоит затем другое, лучшее… В самом деле, все состоит из материи и бога. Бог управляет материей, а она, облекая его, повинуется ему как повелителю и руководителю. Но ведь творящее начало, т. е. бог, могущественнее и выше, чем управляемая им материя. То место, которое в мире занимает бог, в человеке занимает душа, а материи мира соответствует наше тело. Итак, пусть же низшее служит высшему»[63].
Среди других элементов учения Сенеки в рассматриваемом нами плане представляют интерес его идеи космополитизма. Жизнь человека вращается в пределах двух условных государств, образно излагает он свою мысль. Одно — это место, к которому нас приписала случайность. Это могут быть Афины или Карфаген. Другое— весь мир. В нем наш взор не ограничен тем или иным уголком земли, его границы — движение солнца. Эта вселенская идея, стирающая границы и в прямом и в переносном смысле, тоже преломляется затем в христианстве.
Среди идей первых веков империи необходимо упомянуть и сложные философско-религиозные течения, объединяемые под общим названием гностицизма. Общим в различных и часто далеких друг от друга учениях является стремление не довольствоваться слепой верой в бога, а «познать» его (отсюда и само название гностицизм; «гносис» — по-гречески «знание»). По-видимому, центральное место у гностиков занимает переход от мира материального к миру духовному. Сложная система «небес» — ступеней перехода — характерна для некоторых ответвлений гностицизма. Умозрительные хитросплетения, со многими элементами мистики и магии, делали учения гностиков мало приемлемыми для низов общества. Однако в некоторых поучениях заметны и гражданские и социальные — мотивы. Один из отцов церкви, Климент Александрийский упоминает гностика Епифана, учившего, что справедливость божья состоит в общности и равенстве. Это получает у него космическое обоснование: небо облекает всю землю, солнце изливает свет одинаково для всех. Оно не делает различия для богатого и бедного, для правителя и народа, для неразумных и разумных, для свободных и рабов. В этом поведении солнца виден высший, божественный принцип справедливости. Никто не может отнять свет у ближнего, чтобы получить больше, чтобы самому иметь его вдвойне. Но люди нарушают этот божественный закон, по которому виноградник и хлеб и плоды принадлежат всем — и воробью, и вору. И люди, чтобы восстановить нарушение, прибегли к воровству[64].
Если обратиться к философско-религиозным воззрениям иудейских сект, перечисленных Иосифом Флавием, то саддукеи занимают совершенно особую позицию, отрицая бессмертие души. «По учению саддукеев, — пишет он, — души людей умирают вместе с телом»[65]. Фарисеи в его описании ближе к учению стоиков о божественном провидении. «По их мнению, — пишет он, — все совершающееся происходит под влиянием судьбы»[66]. Впрочем, они не отнимают у человека свободу воли, но считают, что по божественному предначертанию происходит смешение воли бога и человека в выборе пути добродетели или порока. Кроме того, отмечает Иосиф, фарисеи верят в бессмертие души. Они верят, что после смерти люди подвергаются загробному суду, на котором взвешиваются их земные дела. Грешники осуждаются на вечное заключение в подземном мире, а добродетельные могут рассчитывать на воскресение.