Что касается эссенов, то свидетельства Иосифа и недавно найденные кумранские рукописи представляют их нам как приверженцев дуалистического взгляда на мир. В мире существует два начала, гласит их учение, — царство света и царство тьмы, дух правды и дух кривды. До назначенного тайного срока они борются «в сердце мужа», побуждая его ходить в «мудрости и глупости», в праведности и греховности. Эссены верили, что в «конце дней» произойдет страшный суд, на нем праведники будут отсеяны от грешников. Первые получат удел с богом, последние будут низвергнуты в огонь мрачных областей. Это осуществится с приходом божьего посланца — мессии, который и будет верховным арбитром в этом судебном разбирательстве. Некоторые из ответвлений эссенов отрицали рабство или во всяком случае не пользовались рабским трудом и считали обязательной для себя трудовую деятельность. Они, по-видимому, старались уклониться от брака, проповедовали аскетизм и уход от мира.
Таковы важнейшие идеи века. Подобно тому как в плане социальном, организационном и политическом в христианстве всякий раз своеобразно преломлялись социально-экономические и политические черты породившего его общества, так и при выработке своего мировоззрения христианство аккумулировало идеи века и, преломив их сквозь призму религиозной фантазии, обернуло божественным откровением.
Глава пятая. Боги. Скептицизм. Искания
На рубеже новой эры известный римский политический деятель и оратор Марк Туллий Цицерон написал трактат «О природе богов». В этом сочинении он изобразил трех философов, представителей трех философских направлений своего времени, и заставил их вступить между собой в спор: Что следует думать о религии, благочестии, обрядах, жертвоприношениях? Как расценивать деятельность авгуров — жрецов, предсказывающих будущее по полету птиц, и гаруспиков, определяющих то же по внутренностям жертвенных животных. Наконец, что следует думать о самих бессмертных богах?
Эпикуреец Веллей, учению которого Цицерон менее всего сочувствует, выведен в несколько сатирическом плане. Он ни в чем не сомневается, предельно самоуверен, словно, иронизирует автор, он только что вернулся с собрания богов из эпикуровых междумирий. Эпикуреец отрицает вмешательство богов в дела людей, отвергает почитание гаруспиков, авгуров, прорицателей, предсказателей, толкователей снов и другие суеверия; хотя он как будто признает существование блаженных богов, равнодушно внимающих добру и злу и живущих где-то вдали от земли и людей. Однако Цицерон сразу отмечает, что такое признание ничего не стоит. Утверждение, будто боги не могут или не хотят воздействовать на человеческую жизнь, равносильно в житейском плане отрицанию самого их существования[67] и ведет к подрыву благочестия, набожности и самой религии.
Стоик Бальб, наоборот, утверждает, что строение вселенной исполнено божественного разума, что силы, действующие в мире, суть проявление божественной силы. Боги заботятся о жизни человека и все устроили для его пользы. Вселенная, солнце, луна, виноградная лоза, животные — все это создано для благополучия людей. Овцы — ради шерсти, которая нужна людям, волы — чтобы удовлетворить потребность человека в тягловой силе, плодовитые свиньи — ради удовлетворения потребности в мясе. Даже такие космические явления, как смена дня и ночи, и те имеют определенную цель — упорядочить сон и бодрствование людей. В римских богах стоик видит проявление общей божественной сущности, следовательно их необходимо почитать и соблюдать установленные издревле обряды. Таким образом, признавая значение обрядов, знамений и других элементов римской официальной религиозности, стоики стремились приспособить свое философское учение к существующим верованиям и государственной религии.
Третьим участником спора, а именно ему более всего сочувствует Цицерон, выведен новоакадемик Котта. «Если ты меня спросишь, — говорит Котта, — что такое божество и каково оно, я воспользуюсь примером Симонида…», который «отвечал, что чем дольше он раздумывает, тем вопрос ему кажется темнее»[68]. Котта не отрицает римских богов, но и не видит доказательств их существования. Он разбивает доводы стоиков, но не менее решительно выступает против эпикурейцев. Его участие в споре носит негативный характер. «В вопросе о природе богов, — говорит он, — прежде всего спрашивается, есть ли боги, или нет. Неудобно отрицать? Думаю, что да — если бы вопрос был предложен в Народном собрании. Но в таком разговоре и таком собрании, как наше, весьма легко (отрицать). И вот я, сам жрец, который считает необходимым в высшей степени свято охранять религиозные обряды и господствующую религию, хочу, чтобы положение… что боги существуют, не только принималось на веру, но чтобы меня убедили в нем и вполне обоснованными доводами. Много ведь попадается такого и смущает так, что иногда кажется, что совершенно нет таких богов»[69].
Таким изобразил Цицерон состояние умов своих образованных современников во время, непосредственно предшествовавшее возникновению христианства. При этом он счел нужным отметить, что нет ничего другого, в чем мнения «неученых и даже ученых» до такой степени расходились бы, как в этих вопросах.
Здание Пантеона в Риме. Внутренний вид. Реконструкция.
Римская религия на рубеже нашей эры сохранила многие примитивные черты, сложившиеся еще в то время, когда Рим был центром небольшого государства, в котором были сильны традиции родового общества и присущие ему религиозные представления. Римский пантеон — необычайное по количеству собрание богов. Современники исчисляли их тысячами и даже десятками тысяч. Сведущие историки составляли каталоги их имен и функций, и римский писатель I в. н. э. язвительный Петроний, имел, по-видимому, достаточные основания для того, чтобы вложить в уста одного из своих персонажей заявление, что «бога здесь легче встретить, чем человека»[70] — так много в стране почиталось богов.
Христианский писатель IV–V вв. Августин также замечает, что римлянам требовались тома, чтобы уместить один их перечень. «Даже охранение полей, — пишет Августин, — они не сочли возможным вверить какому-нибудь одному божеству, но над полями поставили богиню Русину, над горными вершинами — бога Югатина, над холмами — богиню Коллатину, над долинами — Валлонию. Не могли они придумать хотя бы такой Сегеции, чтобы ей полностью поручить посевы. Но посеянными семенами, пока те еще в земле, поручили ведать богине Сее, а когда они выходят из земли и образуют жнивье — богине Сегеции. Наконец, когда хлеб обмолочен и убран, сохранность его поручалась богине Тутилине. Кто бы мог подумать, что от времени выхода семян из земли зеленой травой до превращения их в спелые колосья недостаточно одной Сегеции? Однако… к зеленым всходам семян они приставили Прозерпину, к коленцам и узлам стеблей — бога Нодута, к покровам колосьев — богиню Волутину; когда же чашечки раскрываются и из них проклевывается колос — вступает богиня Пателана; когда на ниве подравниваются новые колосья — богиня Гостилина, так как выравнивать у древних называлось — hostire. Хлеб в цвету вверяли богине Флоре, в стадии наливания — богу Лактурну, в стадии зрелости — богине Матуте…»[71]
Августин не устает приводить все новые и новые имена. Тут и бог дверей, и бог дверных петель, и богиня порога. Тут богиня активной деятельности Стимула, и богиня лени Мурация, и бог первого крика ребенка, и богиня — охранительница колыбели, и богиня сосания груди, и богиня, заведующая ростом мужской бороды, и богиня, участвующая в развязывании пояса новобрачной.
Такое необычайное разграничение сфер деятельности божеств, отсутствие у большинства из них конкретного облика, истории, мифологии, сами их имена, представляющие собой лишь обозначение их функций, — все это показывает, что в римском культе сохранились чрезвычайно примитивные представления. Это относится и к ритуалу, требовавшему точного соблюдения обряда и отрицавшему его силу при малейших отклонениях и нарушениях. Необходимо было точно знать, какие и в какой последовательности произносить формулы и к какому из легионов богов нужно обращаться по тому или иному поводу. Как необходимо, говорит Августин (излагая положения Варрона), прежде чем обратиться к ремесленнику, хлебопеку, штукатуру, знать, что обозначают эти названия и чем каждый из них занимается, точно так же следует знать, какого бога и в связи с чем нужно призывать, и не уподобляться актерам в комедиях, которые просят воды у бога виноделия и вина у бога ручьев и источников[72].
Картина, нарисованная Августином, во многом гиперболизирована. Однако ряд черт, по-видимому, соответствовал действительному положению вещей, поскольку еще в IV–V вв. н. э. Августин делает объектом своих нападок именно эту сторону «язычества».
Августин направляет свои стрелы не только против этих безликих богов, но против «богов главнейших». Здесь, во-первых, называется Юпитер — верховный бог Рима, отождествлявшийся с греческим Зевсом. Юпитер, по представлениям римлян, — бог неба и владыка мира. Он имел множество ипостасей, отображавших различные его функции и топографию самого культа. Но над всеми его ликами возвышалась ипостась Юпитера, «лучшего и величайшего», обитавшего в центре Рима, в главном святилище на Капитолии.
Юпитер Непреоборимый. Берлинский музей.
Женской ипостасью Юпитера, а в римской мифологии его божественной сестрой и супругой была Юнона. У нее также разнообразные функции. Плодородие, успех, брак и множество других чисто человеческих забот находилось на ее попечении. Третьим божеством, замыкавшим капитолийскую троицу, была Минерва — богиня мудрости, покровительница ремесел, целительница. Римские полководцы подносили ей трофеи. Ремесленники почитали ее празднествами.