Троица. Худ. Андрей Рублев. Икона. Москва. Третьяковская галерея.
Таковы некоторые противоречивые черты этого «сияющего образа» евангельского Христа. По замечанию одного исследователя, евангельские сказания сотканы из эпизодов, широко встречающихся в древнейших пластах фольклора многих народов[119], но в особенности этого района Средиземноморья. Следует лишь добавить, что образ этого мистического Христа вобрал в себя не только фольклор, не только мифы об умирающих и воскресающих богах Востока, но и многие другие дохристианские идеи века.
Если сопоставить евангельские сказания о чудесах, исцелениях и знамениях с аналогичными рассказами в сочинениях античных «языческих» авторов, нетрудно заметить, что они не выходят за рамки представлений своей эпохи. Император Веспасиан, как уже отмечалось, «излечивает» одним своим прикосновением калеку и «плюнонением» возвращает зрение слепцу; император Август «непорочно» рождается от бога; некий Элеазар изгоняет бесов из одержимых; какой-то безымянный пророк-бунтовщик, собрат и почти современник Иисуса, собирается силой своего слова разрушить иерусалимские стены… Примеров такого рода множество.
Перекликается с идеями века и этическая проповедь христианства; противоречивые тенденции в некоторых из них являются лишь отражением противоречий эпохи. Павлово «нет ни эллина, ни иудея… варвара, скифа, раба, свободного…» (Кол. 3, 11) — не откровение христианства, а усвоенная им и освященная божественным авторитетом Христа идея века. Идеал евангельской бедности — плод общественной мысли «маленьких людей», социальных низов общества во всех пределах Римской империи. Общность имущества — здесь, как мы видели, кумранские сектанты имеют безусловный приоритет перед христианскими общинами. Евангельские добродетели— немудрствование, простодушие, милосердие, бескорыстие— не откровение Христа, а моральный кодекс, стихийно выработавшийся среди социальных низов римского общества. Он формировался как реакция на враждебную низам и прогнившую мораль рабовладельческих верхов. Христианство восприняло все эти принципы, и, освятив своим авторитетом, возвратило их тому же обществу, но уже в ранге божественного откровения. И даже печально-знаменитые новозаветные поучения о непротивлении злу и рабской покорности обидчикам также отражают определенные тенденции в развитии общественной мысли века. Перечень таких примеров тоже может быть значительно увеличен.
Наконец, сам, по выражению современного богослова, «центр центра» христианства — идея воскресения Христа не является ни уникальной, ни беспрецедентной. Длинный ряд воскресающих богов древности — Таммуз, Адонис, Аттис, Осирис и др. — отражает эволюцию идеи умирающего и воскресающего божества в связи с конкретно-историческими обстоятельствами тех обществ, где идеи формировались.
По утверждению догматического богословия, умирающих и воскресающих богов «язычества» от христианского богочеловека отделяет пропасть, но при ближайшем рассмотрении она оказывается всего лишь ложем единого исторического потока — в верхнем течении его стоят упомянутые выше «языческие» боги, а в устье — евангельский Христос.
Христос Пантократор. Икона. Афины. Византийский музей.
Таковы некоторые компоненты и истоки того «сияющего образа» евангельского Христа, которого исповедует церковь и отстаивает догматическое богословие. Такого Христа «во плоти» никогда не было. Он результат религиозных «туманных образований» в мозгу людей, образований, которые, по словам Энгельса, «являются необходимыми продуктами, своего рода испарениями их материального жизненного процесса…»[120]. Христос — плод религиозного мифотворчества, он создан в ходе борьбы различных религиозных течений, философских школ, направлений общественной мысли, в свою очередь представляющих собой в конечном счете выражение социально-экономических процессов породившего их общества Процесс формирования этого мифического Христа в недрах «матери-церкви» растянулся на столетия, и «пререкания» (по выразительному определению некоего современного богослова) относительно «естества» Иисуса[121] продолжались долго; они не вполне закончились и ныне.
Упоминавшийся выше Цельс, обстоятельно изучивший ветхозаветную литературу и христианские произведения, имел достаточно оснований упрекнуть апологетов христианства в фальсификации и преднамеренной многократной переделке евангелий с целью устранения противоречий. «И вот, вы, — ученики Иисуса, даже ложью не сумели облечь свои измышления в форму правдоподобия, — пишет он;… — трижды, четырежды и многократно переделывают и перерабатывают первую запись евангелия, чтобы иметь возможность отвергнуть изобличения»[122].
Отвергая реальное существование богочеловека, обрисованного в приведенном выше тертуллиановском символе веры, целесообразно попытаться рассмотреть вопрос об историческом зерне этого мифа. Предметом дискуссии является неоднократно ставившийся исследователями вопрос о том, стоит ли за мифическим образом евангельского Христа какой-нибудь «земной» исторический персонаж, вокруг личности которого и наслоились все эти лишенные рациональных оснований мифы.
В «совокупности голых фактов» Иисус из Назарета, как это уже отмечал Кушу, действительно мал. Современные эпохе первых императоров писатели и историки либо не слышали о нем, либо не сочли заслуживающим специального упоминания, поскольку локальные движения и местные проповедники и пророки были в первые века новой эры довольно распространенным явлением и на западе империи и в особенности на востоке. «Многие безвестные личности, — писал Цельс, — в храмах и вне храмов, некоторые даже нищенствующие, бродящие по городам и лагерям, очень легко, когда представляется случай, начинают держать себя как прорицатели. Каждому удобно и привычно заявлять: „Я — бог или дух божий, или сын божий. Я явился. Мир погибает, и вы, люди, гибнете за грехи. Я хочу вас спасти и вы скоро увидите меня возвращающимся с силой небесной. Блажен, кто теперь меня почтит; на всех же прочих, на их города и на земли я пошлю вечный огонь, и люди, не сознающие своих грехов, тщетно будут каяться и стенать; а кто послушался меня, тем я дарую вечно спасение“»[123].
Это свидетельство современника и очевидца хорошо объясняет скудость наших источников. Вне узкого круга своих приверженцев Иисус, если даже допустить наличие в этом евангельском персонаже какой-то исторической основы, мог быть лишь одним из многих прорицателей такого рода, к которым образованный античный мир относился с полным пренебрежением.
Однако Кушу, по мнению некоторых исследователей, сгустил краски, заявив, что в мифе о Христе истории не удается уловить никакого исторического зерна. Если говорить не о позднейшем догматическом Христе, полном противоречий и мистицизма, создававшемся столетия и синкретически усвоившим множество представлений, мифов и социальных чаяний различных слоев общества, — если говорить не об этом, а об истоках движения, то там, по их мнению, как будто улавливаются отдельные скупые реминисценции о некоем маленьком земном проповеднике, который в духе своего времени именует себя посланцем божьим, но у которого, кроме имени, мало общего со своим позднейшим божественным тезкой.
Где следует искать отзвуки воспоминаний об этом проповеднике?
Разумеется, в первую очередь надо обратиться к тому древнему писателю, который должен был больше всех знать об этом предмете. Речь идет о еврейском историке I в. н. э. Иосифе Флавии. Он родился в Иерусалиме в 37 г. н. э., т. е. как раз в том десятилетии, когда по евангельской традиции происходят основные события «биографии» Христа. Он хорошо знал религиозную жизнь Иудеи своей эпохи, и кумранские открытия в общем подтвердили достоверность его сведений об эссенах. Некоторое время Иосиф играл видную роль в общественной и политической жизни страны и в ходе антиримского восстания в Иудее в 66 г. н. э. занимал важный пост военачальника одной из областей.
Сообщает ли что-нибудь Иосиф Флавий об Иисусе Христе?
В восемнадцатой книге его «Иудейских древностей» содержится абзац, ставший предметом беспрестанных дискуссий.
«Около этого времени, — пишет он, — жил Иисус, человек мудрый, если его вообще можно- назвать человеком. Он совершил изумительные деяния и стал наставником тех людей, которые охотно воспринимали истину. Он привлек к себе многих иудеев и эллинов. То был Христос. По настоянию наших влиятельных лиц Пилат приговорил его к распятию на кресте. Но те, кто раньше любил его, не прекращали этого и теперь. На третий день он вновь явился им живой, как об этом и о многих других его чудесных делах предсказали боговдохновенные пророки. И до нынешнего дня существует еще секта христиан, которые от него получили свое имя»[124].
Не требуется особой прозорливости, чтобы заметить, что иудей Иосиф, примкнувший в бытность свою в Иудее к фарисеям, самым закоренелым врагам Иисуса, по свидетельству евангелия, не станет петь ему дифирамбы. Поэтому все сколько-нибудь серьезные ученые признали этот отрывок за грубейшую христианскую подделку или интерполяцию (вставку), которая была сделана благочестивым христианским переписчиком. Удается уловить и время появления этой вставки. Крупнейший христианский писатель Ориген, создававший свои произведения в первой половине III в. н. э. и основательно изучивший сочинения Иосифа, не знает еще этой апологетической тирады. Он трижды упоминает куда менее важное место из «Иудейских древностей», где говорится о казни брата Иисуса; он знаком с местом, где упоминается Иоанн Креститель, но приведенной выше цитаты он не нашел. Более того, он говорит, что Иосиф «не верит в Иисуса как в Христа»