Всякая плоть – трава, и вся красота ее – как цвет полевой… Трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего пребудет вечно (Ис. 40:6, 8).
В Новом Завете онтологическая пропасть между Богом и плотью, между Божеством и человечеством преодолевается благодаря тому, что Слово Божие становится плотью. Если раньше Бог участвовал в жизни народа израильского как бы со стороны, сверху, с небес, то теперь Сын Божий приходит на землю и становится частью человеческой истории. При этом Он остается Тем, Кем был: предвечным Божественным Словом, неотделимым от Бога. Все четыре Евангелия, каждое по-своему, посвящены раскрытию тайны вхождения Бога в человеческую историю, и все евангелисты верят в Иисуса как Сына Божия. Но из четырех евангелистов только Иоанн придает этой вере подлинно богословское содержание, начиная свое повествование не с момента вхождения Бога в историю, а с предыстории: с предвечного существования того Бога Слова, Которое в конкретный исторический момент стало человеком.
Единородный Сын. Икона. 1668 г.
Пролог Евангелия от Иоанна завершается поразительным по своей простоте и парадоксальности заявлением: Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил (Ин. 1:18). Первая часть этой фразы могла бы принадлежать атеисту. Смысл ее, однако, становится понятен только в контексте всей фразы, всего пролога, всего Евангелия от Иоанна и всего Нового Завета. Речь здесь идет о том новом откровении Бога, которое принес на землю Иисус.
В Ветхом Завете Бог пребывал в абсолютной недоступности. Будучи невидимым по природе, Он никогда не являлся людям в видимом облике. Когда Моисей просит Бога покажи мне славу Твою, Бог отвечает ему: Лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых. Однако Бог обещает Моисею показать Себя сзади: Когда же будет проходить слава Моя, Я поставлю тебя в расселине скалы и покрою тебя рукою Моею, доколе не пройду; и когда сниму руку Мою, ты увидишь Меня сзади, а лицо Мое не будет видимо (Исх. 33:18, 20–23). Само откровение Бога Моисею заключается в том, что Бог является Ему в облаке славы Своей и провозглашает Свое священное имя (Исх. 34:5).
Евангелист Иоанн, несомненно, имел в виду этот библейский рассказ, когда говорил о том, что Бога не видел никто никогда. Употребление термина «слава» в прологе Евангелия также подчеркивает связь с повествованием о явлении Бога Моисею. Иоанн здесь прямо говорит о том, что пришествие в мир Единородного Сына Божия стало новым откровением человечеству о Боге. Если раньше Бога не видел никто и даже Моисей мог увидеть Бога только «сзади», то теперь Единородный Сын Божий явил людям лик невидимого Бога. Речь идет именно о новом откровении, о новой ступени богопознания по сравнению с монотеизмом Ветхого Завета:
Веровать в Бога по-христиански означает нечто иное, нечто новое по сравнению с иудейским монотеизмом: невозможно более говорить о Боге, не говоря о Христе. Бог и Христос едины таким образом, что Христа можно и нужно называть Богом, без того, чтобы возникало соперничество с Божественностью Бога. Значение этого единства, которое полностью реформирует наше понимание Бога, открывается, конечно, в конкретной жизни, смерти и воскресении Иисуса[302].
В этом смысле можно говорить о том, что пролог Евангелия от Иоанна является ключом не только к пониманию последующего текста этого Евангелия, но и к пониманию повествований других евангелистов, а также всего новозаветного учения об Иисусе, Сыне Божием и Сыне Человеческом. Пролог Евангелия от Иоанна – это грандиозная богословская увертюра к тому действию, которое разыгрывается на страницах Евангелий.
Описанная в них история Иисуса, Его слова и события Его жизни не могут быть поняты вне контекста того богословия, которое изложено в прологе Иоаннова Евангелия. В наше время сознательный отказ от опоры на те богословские установки, которые дают ключ к пониманию евангельских событий, привел к полному коллапсу более чем двухвековую кампанию по поиску «исторического Иисуса». Можно попытаться вычленить историческую ткань рассказа о жизни Иисуса из общего контекста новозаветного богословия, можно объявить пролог Евангелия от Иоанна более поздней богословской инвенцией, чем само евангельское повествование, но невозможно отделить «исторического Иисуса» от Бога Слова, «сущего в недре Отчем», без того, чтобы целостный евангельский образ Иисуса не рассыпался на мелкие кусочки.
Именно в этом – величайшая тайна личности Иисуса. Он – не просто человек, пророк, учитель нравственности: Он есть Сам Бог в Его откровении миру. И Евангелие – не просто рассказ о земных деяниях, чудесах и словах Иисуса: оно является откровением Бога, ставшего человеком. Только в свете этого догмата, столь ярко изложенного Иоанном в прологе своего Евангелия, обретает смысл евангельский рассказ об Иисусе. И только вера в Божественность Иисуса делает свидетельства очевидцев, легшие в основу евангельских повествований, достоверными в абсолютном значении этого слова.
2. «Явился Иоанн, крестя в пустыне»
Парадокс всех четырех Евангелий заключается в том, что «Евангелие Иисуса Христа, Сына Божия» начинается не с проповеди Иисуса Христа, а с проповеди другого лица. И формула, с которой Иисус начал Свою миссию, – Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф. 4:17), – принадлежит не Иисусу. Ее автор – Иоанн Креститель (Мф. 3:2), или Предтеча, с каким прозванием он вошел в историю Церкви.
Иоанн – один из немногих героев Нового Завета, о котором мы имеем свидетельство от внешних (1 Тим. 3:7), служащее дополнительным подтверждением его историчности. Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» пишет о нем:
Ирод умертвил этого праведного человека, который убеждал иудеев вести добродетельный образ жизни, быть справедливыми друг к другу, питать благочестивое чувство к Предвечному и собираться для омовения. При таких условиях (учил Иоанн) омовение будет угодно Господу Богу, так как они будут прибегать к этому средству не для искупления различных грехов, но для освящения своего тела, тем более что души их заранее уже успеют очиститься.
Так как многие стекались к проповеднику, учение которого возвышало их души, Ирод стал опасаться, как бы его огромное влияние на массу, вполне подчинившуюся ему, не повело к каким-либо осложнениям. Поэтому тетрарх предпочел предупредить это, схватив Иоанна и казнив его раньше, чем пришлось бы раскаяться, когда будет уже поздно. Благодаря такой подозрительности Ирода Иоанн был в оковах послан в Махерон, вышеуказанную крепость, и там казнен. Иудеи же были убеждены, что войско Ирода погибло лишь в наказание за эту казнь, так как Предвечный желал проучить Ирода[303].
История Иоанна Предтечи достаточно подробно изложена в Евангелиях. О его рождении от священника Захарии и жены его Елисаветы повествует Лука (Лк. 1:5–25). О его заточении в темницу и казни по приказу Ирода рассказывают три евангелиста-синоптика (Мф. 14:1–12; Мк. 6:14–29; Лк. 3:19–20; 9:9). Их сведения в целом соответствуют приведенным словам Иосифа Флавия и дают некоторые дополнительные подробности.
Жизнеописание Иоанна Крестителя не входит в нашу задачу. Однако мы не можем обойти вниманием его проповедь, которая не только предшествовала началу проповеди Иисуса, но и, несомненно, оказала на нее определенное влияние. Это влияние видно хотя бы из того, что Иисус начал Свою проповедь теми же словами, которые были лейтмотивом проповеди Иоанна Крестителя, тем самым сознательно подчеркивая преемственность Своего учения от учения Предтечи.
Проповедь Иоанна Крестителя. Я. Брейгель. 1598 г.
Наиболее краткое и емкое описание проповеди Предтечи мы находим в Евангелии от Марка:
Явился Иоанн, крестя в пустыне и проповедуя крещение покаяния для прощения грехов. И выходили к нему вся страна Иудейская и Иерусалимляне, и крестились от него все в реке Иордане, исповедуя грехи свои. Иоанн же носил одежду из верблюжьего волоса и пояс кожаный на чреслах своих, и ел акриды и дикий мед. И проповедовал, говоря: идет за мною Сильнейший меня, у Которого я недостоин, наклонившись, развязать ремень обуви Его; я крестил вас водою, а Он будет крестить вас Духом Святым (Мк. 1:4–8).
Из этого описания мы узнаём, что Иоанн был аскетом, жил в пустыне, проповедовал народу и сопровождал свою проповедь особым ритуалом – омовением в водах Иордана. Свидетельство Матфея почти идентично (Мф. 3:1–6), однако он добавляет к словам, зафиксированным Марком, отдельное поучение Иоанна, обращенное к фарисеям и саддукеям:
Порождения ехиднины! кто внушил вам бежать от будущего гнева? сотворите же достойный плод покаяния и не думайте говорить в себе: «отец у нас Авраам», ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму. Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь (Мф. 3:7–10).
Иоанн Предтеча – ангел пустыни. Икона. Сер. XVII в.
Из этого повествования мы видим, что проповедь Иоанна носила характер жесткого обличения, когда дело касалось фарисеев и саддукеев. Эту манеру обращения к фарисеям переймет от Иоанна Иисус, вплоть до вербальных совпадений, таких как оскорбительное обращение порождения ехиднины (Мф. 12:34; 23:33) и слова о том, что всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь (Мф. 7:19).
Иоанн Креститель. Икона. XIII в.
Повествование Луки почти полностью соответствует рассказам Матфея и Марка, однако добавляет к ним дополнительные штрихи. Прежде всего, Лука представляет Иоанна как нового пророка: в пятнадцатый же год правления Тиверия кесаря… был глагол Божий к Иоанну, сыну Захарии, в пустыне (Лк. 3:1-2). Аналогичным образом, с использованием формулы «было слово Господне к…», начинаются книги пророков: