Где молился мытарь, мы не знаем – возможно, он также вошел во внутренний двор. Он стоял «вдали» от фарисея, но на таком расстоянии, что фарисей его заметил.
Контраст между двумя персонажами притчи подчеркивается выразительными подробностями. Фарисей встал вблизи от жертвенника, мытарь вдали. Фарисей, вероятно, молился, подняв очи вверх, как это было принято; мытарь не смел поднять глаза на небо. Фарисей стоял прямо и, по-видимому, не двигался (такой смысл может иметь причастие σταθείς – «встав», то есть встав неподвижно); мытарь сопровождал молитву ударением себя в грудь. Молитва фарисея была рациональной, молитва мытаря – эмоциональной. Фарисей молился долго, перечисляя свои добродетели, но не повторяясь; мытарь произносил одну и ту же краткую формулу. Фарисей молился про себя (προς εαυτόν – буквально: «к себе»), мытарь – вслух (λεγων – «говоря»). Фарисей мог наблюдать за мытарем, видеть его движения и, возможно, слышать его голос; мытарь не наблюдал за фарисеем и, по-видимому, не замечал его. Фарисей был сосредоточен на себе, мытарь на Боге.
Указывая на универсальный для иудейской традиции обычай молиться вслух, исследователь настаивает на том, что фарисей следовал этому обычаю, а выражение προς εαυτόν предлагает понимать как «сам с собой». По его мнению, молясь вслух, фарисей тем самым рекламировал свои добродетели, обращая молитву в назидательный урок для других[312]. Такое понимание возможно, хотя из содержания притчи оно напрямую не вытекает.
Отметим, что выражение о φαρισαΐος σταθείς προς εαυτον ταότα προσηύχετο, в Синодальном переводе звучащее как «фарисей, став, молился сам в себе так», допускает по меньшей мере три варианта перевода в зависимости от того, к чему относится προς εαυτόν, – к тому, что ему предшествует, или к тому, что за ним следует; а также в зависимости от понимания смысла выражения προς εαυτόν: 1) «встав, молился про себя, говоря»; 2) «встав сам по себе, молился, говоря»; 3) «встав, молился о себе, говоря»[313]. Мы, однако, придерживаемся понимания, выраженного в Синодальном переводе.
Мытарь и фарисей. Дж. Тиссо. 1886–1894 гг.
В глазах фарисея мытарь был представителем той категории лиц, которая заслуживала полного презрения. Мытари собирали налог в пользу римлян: одно это делало их ненавистными в глазах правоверных иудеев. Для фарисея мытарь был синонимом грешника. Отметим, что часто встречающееся в Евангелиях словосочетание «мытари и грешники» (Мф. 9:10; Мк. 2:15; Лк. 15:1) не было изобретено евангелистами. Они заимствовали его из лексикона фарисеев и книжников (Мф. 9:11; Мк. 2:16; Лк. 5:30). Это было расхожее, часто употреблявшееся словосочетание, как и аналогичные смысловые пары, использованные Иисусом: мытари и блудницы (Мф. 21:31–32), язычник и мытарь (Мф. 18:17). Мытари, блудницы и язычники в восприятии правоверного иудея стояли примерно на одном уровне, занимая низшую ступень в человеческой иерархии.
Отношение фарисеев к мытарям выражено в следующих словах Иоанна Златоуста:
В самом деле, скажи мне, что хуже мытаря? Он пользуется чужими несчастьями, участвует в плодах чужих трудов; о трудах не помышляет, а в прибыли берет себе долю. Так, грех мытаря – самый тяжкий. Мытарь есть не что иное, как обезопашенное насилие, узаконенный грех, благовидное хищничество. Что хуже мытаря, который сидит при пути и собирает плоды чужих трудов, – который, когда надо трудиться, нисколько об этом не заботится, а когда предстоит выгода, берет часть из того, над чем не трудился?[314]
Молитва фарисея по форме соответствует молитвам, распространенным в иудейской традиции (исследователи отмечают наличие подобных молитв в талмудической литературе[315]). Она начинается с благодарности Богу, как и подобает молитве праведника. Однако благодарение в первой же фразе молитвы сочетается с осуждением других людей: фарисей не видит в них ничего положительного, они – грабители, обидчики, прелюбодеи. Примером человека, от которого фарисей внутренне дистанцируется, становится попавшийся ему на глаза мытарь, стоящий вдали. Он ничего не знает о нем, кроме того, что он мытарь, а следовательно, – такой же заслуживающий презрения персонаж, какими являются прочие упоминаемые им категории лиц.
Далее фарисей переходит к перечислению своих заслуг, среди которых называет, во-первых, пост дважды в неделю: имеется в виду полное воздержание от пищи от рассвета до заката, предположительно по понедельникам и четвергам[316]. Во-вторых, он ставит себе в заслугу строгое исполнение заповеди о десятине, сформулированной в книге Второзакония в следующих выражениях: Отделяй Десятину от всего произведения семян твоих, десятину хлеба твоего, вина твоего и елея твоего, и первенцев крупного скота твоего и мелкого скота твоего, дабы ты научился бояться Господа, Бога твоего, во все дни (Втор. 14:22–23). Возможно, акцент ставится на словах из всего, что приобретаю: фарисей дает десятину не только с того, что предписано законом, но и с того, что там не упомянуто (своеобразная «сверхдолжная заслуга»).
Фарисей в притче выступает прежде всего как символ гордыни. Фарисейскую гордыню отобразил в одним из своих посланий апостол Павел, который был фарисеем до обращения в христианство: Если кто другой думает надеяться на плоть, то более я, обрезанный в восьмой день, из рода Израилева, колена Вениаминова, Еврей от Евреев, по учению фарисей, по ревности – гонитель Церкви Божией, по правде законной – непорочный (Флп. 3:4–6).
Мытарь и фарисей. Г. Доре. 1865 г.
Подобное же настроение олицетворяет фарисей. Соблюдая все предписания закона, и даже больше того, что предписано, ведя аскетический образ жизни (пост дважды в неделю не предписывался законом), фарисей из притчи был уверен в своей непорочности, столь очевидно отличавшей его от «прочих». Иоанн Златоуст пишет:
Пришли, – говорит Писание, – фарисей и мытарь в церковь помолиться, и начал фарисей перечислять свои добродетели. Я, говорит, не такой грешник, как все люди, или как этот мытарь. Бедная и несчастная душа! Ты осудила всю вселенную: для чего же еще оскорбила и ближнего твоего? Мало было бы тебе вселенной, если бы ты не осудила и мытаря? Поэтому ты обвинила всех и не пощадила даже и одного человека. «Я не таков, как все люди, или как этот мытарь: дважды в неделю пощусь, даю бедным десятую часть моего имущества». Надменные слова произнес! Несчастный человек![317]
Мытарь, напротив, становится символом смирения. Он олицетворяет то настроение, которое выражено в книге пророка Исаии: Так говорит Господь: небо – престол Мой, а земля – подножие ног Моих; где же построите вы дом для Меня, и где место покоя Моего?.. А вот на кого Я призрю: на смиренного и сокрушенного духом и на трепещущего пред словом Моим (Ис. 66:1–2). Слушатели притчи вполне могли узнать человека, о котором писал пророк, в образе мытаря. Он – один из тех нищих духом, о блаженстве которых Иисус говорил в Нагорной проповеди (Мф. 5:3). Стоит вновь процитировать Златоуста:
Что же мытарь? Услышав это[318], он не сказал: ты кто таков, что говоришь это обо мне? Откуда знаешь жизнь мою? Ты со мной не имел отношений, не жил, не проводил много времени. Почему так превозносишься? Кто свидетель твоих добрых дел? Зачем хвалишь сам себя? Зачем льстишь сам себе? Ничего такого не сказал мытарь, но, преклонившись, помолился и говорил: Боже, милостив буди мне грешнику! Через такое смиренномудрие мытарь сделался праведным. Фарисей вышел из храма, потеряв праведность, а мытарь вышел, стяжав праведность, – и слова победили дела. Один делами погубил праведность, а другой словом смиренномудрия стяжал праведность[319].
Следует, однако, отметить, что Златоуст несколько утрирует эффект, произведенный молитвой обоих героев притчи. Согласно ее тексту, после посещения храма оба – и мытарь, и фарисей – отправились по домам, но сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот. Не говорится, что один был осужден, другой оправдан: говорится лишь о разных степенях оправдания. Возможно, использование в притче достаточно мягкой формулировки призвано подчеркнуть, что Бог принимает любую молитву, однако молитва смиренного более угодна Ему.
Молитва мытаря – Боже! будь милостив ко мне, грешнику! – стала одной из излюбленных в раннехристианской Церкви. Она вошла в молитвенную практику как монахов, так и мирян наряду с другими краткими молитвами, в том числе с молитвой Иисусовой, получившей распространение начиная с V века. Молитва Иисусова – «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго» – имеет очевидное сходство с молитвой мытаря и была составлена по образцу последней.
Следует обратить внимание на то, что, в отличие от фарисея, мытарь в молитве ничего не говорит о себе, кроме того, что он грешник (αμαρτωλός). Называя себя этим словом, мытарь исповедует свою греховность, не считая нужным перечислять грехи, подобно тому как фарисей перечислял добродетели. Исповедание собственной греховности – то всеобъемлющее чувство, которое оправдало мытаря в глазах Бога.
Притча завершается афоризмом: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится. Эти же слова Иисус, согласно Евангелию от Луки, произнес за обедом в доме одного из начальников фарисейских, когда наблюдал, как званые выбирали лучшие места (Лк. 14:7-11). В Евангелии от Матфея эти же слова являются частью поучения, которое Иисус адресует народу и ученикам (Мф. 23:12). Одной из основных тем поучения является обличение книжников и фарисеев в лицемерии и ханжестве. Таким образом, афоризм, которым завершается притча о мытаре и фарисее, встречается у Матфея и Луки в общей сложности в