Я – дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных! И, однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и, с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше бы хотелось оставаться со Христом, нежели с истиной[367].
Литературное творчество Достоевского в значительной степени посвящено раскрытию основополагающих истин христианской веры. При этом писателя интересуют не только и, может быть, не столько духовно-нравственные постулаты христианства, сколько сама фигура Христа, стоящая в центре новозаветного благовестия.
Своему главному произведению – «Братья Карамазовы» – Достоевский предпосылает в качестве эпиграфа слова Иисуса о пшеничном зерне, которое не принесет плода, если, пав в землю, не умрет. Литературные критики высказывают различные мнения относительно того, какое послание писатель зашифровал в этом эпиграфе, к какому персонажу романа он в наибольшей степени подходит и какую тему раскрывает.
Преподобный Иустин (Попович) и иеромонах (будущий епископ) Афанасий (Евтич)
Не вдаваясь в подробности данной дискуссии, не имеющей отношения к теме нашего исследования, укажем на появившийся в 1924 году труд молодого иеромонаха Иустина (Поповича), ныне причисленного к лику святых Сербской Православной Церковью, в котором творчество Достоевского рассматривается с христианских позиций. В главе «Над тайной пшеничного зерна» автор этого труда пишет:
Тайна человеческого существа равна тайне пшеничного зерна: если человек замурует себя в коконе себялюбивого эгоизма и затворится в нем, то останется сам, останется в одиночестве, отчего усохнет и погибнет; но если зерно своего существа чрез подвиг веры посеет во Христе и зерно это умрет в Нем, то тогда зерно это оживет, прорастет и даст много плода. Ибо Безгрешный сказал: Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную (Ин. 12:25). Таким образом всезнающий Богочеловек объясняет тайну человеческого существа, точно так же ее объясняет и Его неустрашимый последователь Достоевский. Ибо его главное произведение «Братья Карамазовы» есть не что иное, как пророчески прозорливое объяснение вышеприведенных слов Христовых из 12-й главы Евангелия от Иоанна. Достоевский подчеркнул это особенно, поставив эти слова Спасителя эпиграфом своего шедевра. Только в этих словах надо искать ключ к объяснению тайны человеческого существа по Достоевскому[368].
В чем же заключается эта тайна? На примере героев Достоевского автор книги о нем показывает, что образ смерти, из которой произрастает жизнь, воплощается в конкретных человеческих судьбах. Отрекаясь от себя, от своего «я», от своего разума и греховной воли, подчиняя себя всецело воле Божией, человек обретает новую жизнь:
В подвиге веры Христа ради умирает весь человек, с тем чтобы ожить в Нем к бессмертной и вечной жизни. Человек умирает, чтобы ожить. Такова антиномия веры. В подвиге веры умирает и разум, умирает, чтобы возродиться и оживотвориться в вере, найти во Христе свой вечный смысл и свою бессмертную творческую силу. В подвиге веры человек предает всю свою личность Богочеловеку Христу. Пред Ним, всесветлым и кротким, он смиряет свой гордый ум, дикую волю и мятежное сердце. Очень остро он ощущает, что его ум бесконечно нищ по сравнению со всеблагим Духом Христовым. Христолюбивым смирением он вытесняет из себя богоборческую гордость и безумство человекобога, и так до тех пор, пока совсем не очистится. В таком подвиге смиренной веры Достоевский видит русское решение «проклятой проблемы» личности. Умертвляя в себе Христа ради и во Христе все, что есть греховного, все, что злобно и смертно в душе, в воле и в сердце, человек обретает во Христе и душу свою, и волю, и сердце, но уже очищенные, обновленные и бессмертные[369].
Русский философ Н. А. Бердяев называет христианство Достоевского «Иоанновым христианством»[370]. Четвертое Евангелие особенно близко писателю. Переживший в юности увлечение идеями социализма, приговоренный к смерти, но помилованный за минуту до приведения приговора в исполнение, Достоевский был отправлен на каторгу, где провел долгих четыре года. Освобождение из каторги Достоевский охарактеризовал лаконично и ярко: «Свобода, новая жизнь, воскресенье из мертвых»[371].
Пережитый Достоевским опыт стал причиной его глубокого внутреннего перерождения. Если в молодости писатель увлекался разным идеалами, то после возвращения из ссылки все их вытеснил один – Иисус Христос. В своих романах он создает «христоподобные» образы – старца Зосимы, Тихона, князя Мышкина, Алеши Карамазова, – посредством которых пытается приблизиться сам и приблизить читателя к пониманию образа Христа.
Могила Ф. М. Достоевского на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Санкт-Петербург
Эпиграф, взятый Достоевским к роману «Братья Карамазовы», является эпиграфом ко всей его жизни. Не случайно те же самые слова о пшеничном зерне из Евангелия от Иоанна высечены на надгробном памятнике Достоевскому на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге. Пшеничное зерно для Достоевского стало больше чем метафорой. На собственном трагическом опыте он осознал непреложность истин, выраженных в словах Иисуса: чтобы обрести жизнь вечную, человек должен «погубить душу свою»; чтобы принести много плода, нужно умереть; путь к воскресению лежит через страдания и смерть; путь к вечной жизни лежит через отречение от себя, взятие креста и следование за Христом.
Глава 11Свет миру
Продолжая рассматривать 12-ю главу Евангелия от Иоанна, мы подходим к той ее части, где Иисус говорит о Себе как о свете. Ее необходимо рассмотреть в общем контексте того «богословия света», которое характерно для четвертого Евангелия и всего корпуса писаний Иоанна.
1. «Я свет миру»
В своем Первом послании евангелист Иоанн говорит:
И вот благовестие, которое мы слышали от Него и возвещаем вам: Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы (1 Ин. 1:5). Термин «благовестие» здесь является переводом греческого слова εύαγγέλιον: Иоанн, следовательно, хочет подчеркнуть, что суть Евангелия заключается в учении о Боге как свете. При этом сами слова, на которые Иоанн ссылается как на услышанные от Иисуса, звучат как цитата из Его прямой речи. Они не вошли в текст четвертого Евангелия, но были сохранены Иоанном в послании, написанном, возможно, еще раньше, чем его Евангелие обрело свою окончательную форму. Таким образом, слова Иисуса о Боге как свете – первое, что Иоанн счел необходимым письменно сообщить миру.
Спаситель. Икона XII в
Первое послание Иоанна представляет собой сокращенное изложение основных тем его Евангелия. Противопоставление света и тьмы занимает в нем важное место:
Если мы говорим, что имеем общение с Ним, а ходим во тьме, то мы лжем и не поступаем по истине; если же ходим во свете, подобно как Он во свете, то имеем общение друг с другом, и Кровь Иисуса Христа, Сына Его, очищает нас от всякого греха (1 Ин. 1:6–7).
Возлюбленные! пишу вам не новую заповедь, но заповедь древнюю, которую вы имели от начала. Заповедь древняя есть слово, которое вы слышали от начала. Но притом и новую заповедь пишу вам, что есть истинно и в Нем и в вас: потому что тьма проходит и истинный свет уже светит. Кто говорит, что он во свете, а ненавидит брата своего, тот еще во тьме. Кто любит брата своего, тот пребывает во свете, и нет в нем соблазна. А кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, и не знает, куда идет, потому что тьма ослепила ему глаза (1 Ин. 2:7-11).
Мы знаем, что мы от Бога и что весь мир лежит во зле. Знаем также, что Сын Божий пришел и дал нам свет и разум, да познаем Бога истинного и да будем в истинном Сыне Его Иисусе Христе. Сей есть истинный Бог и жизнь вечная (1 Ин. 5:19–20).
В Первом послании Иоанна термин «свет» либо применяется по отношению к Богу (1 Ин. 1:5), либо используется как обобщенное понятие, противопоставляемое тьме и греху. Что же касается Евангелия от Иоанна, то в нем термин «свет», начиная с пролога, последовательно применяется к Слову Божию, Которое изначально было у Бога. При этом, как и в послании, свет противопоставляется тьме: Б Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир (Ин. 1:4–5, 9).
Кумранские рукописи (свитки Мертвого моря)
В научной литературе по Иоанновскому корпусу такое словоупотребление обычно приписывается Иоанну, и все богословие света в корпусе его творений воспринимается как его изобретение. Ч. Додд, в частности, относит терминологию света в четвертом Евангелии к числу «ведущих концепций иоанновской мысли». Широкое употребление термина «свет» в качестве «символического выражения абсолютно и вечно реального» и противопоставление света тьме ученый приписывает возможному влиянию зороастризма; среди других источников влияния он указывает на поклонение солнцу в Римской империи и философию Платона