указывают не только на слово, произнесенное Иисусом, но и на то, что за ним последовало: поднесение уксуса к его устам. Имеются в виду слова Псалма: И дали мне в пищу желчь, и в жажде моей напоили меня уксусом (Пс. 68:22).
От начала и до конца своего Евангелия Иоанн проводит мысль о том, что события из жизни Иисуса происходят во исполнение Писания. Однако обычная формула ινα ή γραφή πληρωθή (да сбудется Писание), встречающаяся у него многократно (Ин. 12:38; 13:18; 17:12; 19:36), в данном случае заменяется на ινα τελειωθή ή γραφή (буквально: «да свершится Писание»). Семантически слово τελειωθή связано как с тем, что ему предшествовало, – словами είδώς о Ιησούς οτι ήδη πάντα τετελεσται («Иисус, зная, что уже все совершилось»), так и с последним возгласом Иисуса на кресте: τετελεσται («совершилось!»).
В этом настойчивом повторении глагола τελειώνω («совершаться», «завершаться») в разных формах и значениях слышится желание автора Евангелия подчеркнуть исключительный характер смертного часа Иисуса: Его смерть является завершением на земле того плана, который был предначертан в Божественном Провидении и явлен в том, что Слово стало плотию (Ин. 1:14). Предвечный Сын Божий исполнил Свою земную миссию: Он прославил Отца на земле, совершил дело, которое Отец поручил Ему исполнить (Ин. 17:4). Следующим событием в исполнении предначертанного Богом плана будет Его воскресение из мертвых.
Хотя последние слова Иисуса на кресте, как они приведены в Евангелии от Иоанна, вписываются в общий богословский контекст этого Евангелия, мы никак не можем согласиться с исследователями, утверждающими, что Иоанн сам сочинил их, заменив ими последние слова Иисуса из других Евангелий. Так утверждает, в частности, крупный немецкий исследователь четвертого Евангелия Р. Шнакенбург: он считает несомненным фактом то, что Иоанн сформулировал их, чтобы заменить им синоптическое изречение о том, что Иисус был оставлен Богом. По мнению ученого, Лука тоже изменил слова, приводимые у Матфея и Марка (Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?) на более богословски корректные (Отче! в руки Твои предаю дух Мой). Выстроить все приводимые евангелистами изречения Иисуса, произнесенные с креста, в единую цепь невозможно, считает Шнакенбург[555].
Подобные утверждения в разных вариациях встречаются и в книгах многих других ученых, считающих, что единственное оригинальное изречение Иисуса на кресте сохранил Марк, Матфей скопировал его у Марка, а Лука и Иоанн модифицировали его, исходя из своих богословских установок или из нужд церковных общин, для которых они писали свои Евангелия. Такой подход представляется нам крайне субъективным и методологически неприемлемым, о чем мы не раз говорили на протяжении нашего исследования жизни и учения Иисуса[556]. В данном случае он безосновательно отдает предпочтение свидетельству одного из евангелистов, ставя под сомнение историческую достоверность повествований двух других. Между тем один из попавших под подозрение авторов претендует на то, что был прямым свидетелем происходившего (Ин. 19:35; 21:24), а другой – на то, что записал свое Евангелие со слов свидетелей (Лк. 1:2).
Гармонизация четырех свидетельств
Древняя Церковь считала свидетельства четырех евангелистов не взаимоисключающими, а взаимодополняющими. Попытку гармонизации свидетельств четырех евангелистов мы находим у Августина, и она представляется в данном случае вполне убедительной:
Матфей продолжает: Иисус же, опять возопив громким голосом, испустил дух (Мф. 27:50). Подобным образом говорит и Марк (Мк. 15:37). А Лука объясняет, что именно Он воскликнул этим громким голосом; он говорит: Иисус, возгласив громким голосом, сказал:
Отче! в руки Твои предаю дух Мой. И, сие сказав, испустил дух (Лк. 23:46). А Иоанн умолчал как о первых словах, приведенных Матфеем и Марком, так и о последних, о которых упомянул один Лука. Но Иоанн привел то, что упустили другие, а именно, что Господь воскликнул: совершилось! – после того как отведал уксуса, что, по нашему пониманию, Он сказал раньше того громкого восклицания. Именно после этого совершилось! и был испущен Господом тот великий вопль, о котором этот евангелист умолчал, а те три сказали[557].
Иисус пробыл на кресте несколько часов. Вовсе не обязательно полагать, что за это время Он произнес только одну фразу, которую один свидетель положил на бумагу, а другие сочли своим долгом изменить. Иисус вполне мог несколько раз отверзать уста и возвышать голос, и в памяти разных свидетелей могли остаться разные Его слова и выкрики. Не будем забывать и о том, что разные группы свидетелей могли то подходить к кресту, то отходить от него в течение всего этого времени. Среди этих свидетелей были и женщины, которые тоже могли запомнить что-то, не услышанное другими.
Попыткой гармонизации свидетельств четырех евангелистов является список, известный под названием «Семь слов Спасителя на кресте». Не позднее XVI века он стал использоваться в некоторых западных христианских общинах в качестве основы для богослужения и проповеди; к этому же периоду относятся первые попытки положить его на музыку[558]. Со временем практика произнесения проповедей на «Семь слов Спасителя» закрепилась также в Православной Церкви[559].
Последние изречения Христа в списке «Семи слов» обычно располагаются в такой последовательности:
Отче! прости им, ибо не знают, что делают (Лк. 23:34).
Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю
(Лк. 23:43).
Же́но! се, сын Твой. Се, Матерь твоя! (Ин. 19:26–27).
Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?
(Мф. 27:46; Мк. 15:34).
Жажду (Ин. 19:28).
Совершилось! (Ин. 19:30).
Отче! в руки Твои предаю дух Мой (Лк. 23:46).
Обрамляют список два изречения, начинающиеся словом «Отче!», из Евангелия от Луки. В центре списка стоит крик отчаяния из Евангелий от Матфея и Марка. Замыкают список два изречения, которые представлены как последние слова, произнесенные Иисусом, у Иоанна и Луки соответственно. Первое, среднее и последнее изречения в списке являются прямыми обращениями Иисуса к Отцу.
Евангелисты по-разному описывают смерть Иисуса на кресте, однако их свидетельства также не являются взаимоисключающими. Приведем еще раз все четыре свидетельства:
Иисус же, опять возопив громким голосом, испустил
дух (Мф. 27:50).
Иисус же, возгласив громко, испустил дух (Мк. 15:37).
И, сие сказав, испустил дух (Лк. 23:46).
И, преклонив главу, предал дух (Ин. 19:30).
В русском переводе разница между словосочетаниями, при помощи которых описывается смерть Иисуса, почти незаметна. Между тем в греческом тексте мы встречаем три разных выражения: у Матфея άφήκεν το πνεύμα («испустил дух»), у Марка и Луки έξεπνευσεν (буквально: «испустил последний вздох»), у Иоанна παρεδωκεν το πνεύμα («предал дух»). Слово «дух» (πνεύμα) употреблено только у Матфея и Иоанна, при этом оно управляется двумя разными глаголами: άφίημι («отпускать», «испускать»), παραδίδωμι («передавать»). В первом случае акцент делается на выходе духа из тела, во втором – на том, что Иисус предал дух Богу (это соответствует последним словам Иисуса у Луки: в руки Твои предаю дух Мой). Употребленный Марком и Лукой глагол έκπνεω (буквально: «выдыхать», в переносном смысле: «испускать дух») указывает не столько на дух как нематериальную составляющую человеческого естества, сколько на дыхание как признак жизни в человеке.
«Отче! в руки Твои предаю дух Мой». Фреска. XVI в.
Иоанн Златоуст подчеркивает, что обычно распятые сначала испускали дух, а затем их голова безжизненно падала,
Иисус же, согласно Евангелию от Иоанна, сначала преклоняет голову, а затем испускает дух. В этом Златоуст видит указание на добровольный характер смерти Иисуса[560]. Той же логике следует в своем толковании блаженный Августин: «Первоначально Он сказал: Совершилось! – когда исполнилось над Ним все, сказанное у пророков, и как будто только Он этого и ожидал, потому что, конечно, Он мог умереть, когда захотел бы; а потом уже, предавая Себя Богу, Он испустил дух»[561].
Такое толкование может вызывать вопрос: если Иисус до последнего вздоха контролировал течение собственной жизни и Сам избрал не только день и час, но даже минуту Своей смерти, насколько можно говорить о Его смерти как следствии агонии, неизбежной для человека, умирающего тяжело и мучительно? Нет ли в представлении о том, что Иисус мог умереть в тот момент, когда захотел (а значит, мог и продлить жизнь на столько времени, на сколько желал), отзвуков докетизма – учения о том, что страдания Иисуса были призрачными? Если Его жизнь была всецело в Его собственных руках, в чем же заключалось послушание воле Отца?
Ответы на эти вопросы мы находим, сопоставляя свидетельство евангелиста Иоанна со свидетельствами трех синоптиков. У Иоанна Иисус говорит иудеям: Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее. Сию заповедь получил Я от Отца Моего (Ин. 10:17–18). Здесь, с одной стороны, Иисус говорит о власти над собственной жизнью, с другой – о заповеди, полученной от Отца. Синоптики же приводят молитву Иисуса в Гефсиманском саду, в которой Он просит, если возможно, пронести чашу страданий мимо Него, но затем принимает волю Отца (Мф. 26:39–42; Мк. 14:35–39; Лк. 22:41–42).