Иисус и победа Бога — страница 15 из 30

1. Введение

Местность, по которой мы странствовали до сих пор, достаточно хорошо известна, хотя дорогу мы избирали неторную. Сейчас мы вступаем в совершенно иную область. Одни путешественники отрицают само ее существование, другие считают ее крайне негостеприимной, третьи обжили в ней небольшой уголок, воображая, будто колонизировали ее полностью. Поэтому моя задача теперь — не только путешествовать, набрасывая путевые заметки, но и составлять карту.

Вопрос, которым мы теперь займемся, вмещает в себя три проблемы, уже занимавшие нас ранее: отношение Иисуса к иудаизму, его программа, причины смерти. Только посмотрим мы на них под другим углом. Иисус считал себя пророком — вестником Царства ГОСПОДА, полагающим начало этому Царству. Он верил, что он — истинный Мессия Израилев. Он ждал, что Царство придет через его смерть от рук язычников. Одним словом, Иисус был убежден: слова вестника из Исайи, наконец, сбываются: Бог Израилев воцаряется, «Вавилон» терпит поражение, и плен заканчивается. Однако возникает такой вопрос. В центре вести Исайи — возвращение ГОСПОДА на Сион. Присутствовала ли эта тема в программе и провозвестии Иисуса, и если «да», то как?

Данная проблема стоит в одном ряду с первыми тремя, но подводит и к четвертой: как возникло христианство и почему оно было именно таким, каким было? В частности, — вопрос не только о ранней Церкви, но и об Иисусе! — как получилось, что Иисусу поклонялись не только в позднем и эллинизированном христианстве, но и в очень раннем, очень еврейском и глубоко монотеистическом христианстве[2143]? Иными словами, перед нами проблема «христологическая» — то, что недавно назвали «христологией Иисуса»[2144].

К сожалению, даже ученые, разрабатывавшие эту тему, в своей постановке вопроса и аргументах больше запутывали, чем проясняли ситуацию. Я попробую пойти другим путем. Я не буду заниматься «титулами Иисуса» (хотя коснусь этого вопроса) и не буду пытаться узнать непознаваемое — религиозный опыт Иисуса[2145] — в попытках разыскать там «уникальность», способную «объяснить» раннехристианские представления об Иисусе. В качестве опоры я возьму, как и раньше, символические акты Иисуса, а также рассказы и загадки, с помощью которых он их объяснял. Повторюсь: мы занимаемся не просто историей идей, но историей действий, в которых отразилось призвание. В существовании забытой страны и возможности пути через нее меня убеждает, в первую очередь, когерентность этой темы со всем, что мы уже изучали. Некоторые авторы действуют по такой схеме: ищут в жизни и служении Иисуса моменты, которые выделяются из общего ряда, а потом говорят: хотя большую часть его жизни и можно объяснить в сугубо человеческих категориях, есть вещи, которые «он, несомненно, делал потому, что был Богом». Это напоминает прием, встречающийся у некоторых отцов церкви. Они пытались отделить то, что Иисус делал как человек (испытывал голод, рыдал, страдал), от того, что он делал как «Бог» (творил чудеса, воскрес). Однако подобного рода эксперименты в «естественном богословии» отражают метафизику, абсолютно чуждую иудаизму I века. Перед нами не добавленная извне новая тема (словно на полотно старого мастера кто–то пририсовал усы). Скорее, мы открываем подлинный портрет, счищая слои краски, добавленной из лучших побуждений как благочестием, так и неверием.

Подчеркну: сейчас я не разбираю вопрос о том, был ли Иисус в каком–то смысле «Богом». Меня интересуют его цели и задачи: чувство призвания, которое заставило еврея I века говорить и делать то, что он говорил и делал. Меня также интересует, в рамках какой системы верований такое поведение было возможным. Полученная картина в принципе должна соответствовать уже описанному складу ума (пророк–вестник Царства) и другим аспектам целей и задач Иисуса (он собирался, как Мессия, осуществить подлинное возвращение из плена, подлинную победу над злом). Действовать мы будем, используя уже знакомый нам критерий двойного сходства и двойного различия (с иудаизмом и ранней Церковью). Одним словом, я попытаюсь завершить портрет Иисуса, каким он был при своей земной жизни. Портрет, имеющий смысл сам по себе и необходимый для объяснений известных нам фактов.

Для подробного обзора историографии по данному вопросу здесь нет места. Да в этом и отсутствует необходимость. «Новый поиск» и его более поздние продолжатели вообще исключили эту тему из обсуждения. Казалось бы, «третий поиск» вполне мог бы задаться вопросом, присутствовало ли в целях и задачах Иисуса нечто, послужившее истоком раннехристианских представлений об Иисусе. Но нет, почти никто об этом не спрашивает. Одно из исключений — Харви с его интересным анализом понятия «представительства» (agency), когда некто выступает от лица кого–то другого (скажем, очень часто сын представляет отца)[2146]. Во многих современных работах эта тема присутствует скрыто, как герой в пьесе Беккета, влияющий на развитие событий, но никогда не высказывающийся. Иногда исследователи громко заявляют, что они историки и подобными вопросами не занимаются. Однако людьми, к этой проблеме индифферентными, их на самом деле не назовешь. Возьмем того же Вермеша. Казалось бы, в своей книге он убрал богословие за скобки, — но нет, в самом конце он выносит вердикт именно богословского характера[2147].

Какая поразительная скромность нападает тут на ученых, уравновешивающая бесстыдство, с которым они выдумывают христологии для всех подряд, включая чисто гипотетических людей и движения! Однако для упадка в обсуждении «христологии Иисуса» есть еще одна причина, — прошла мода на изучение титулов Иисуса. Высшим достижением в этой индустрии остается работа Кульмана: 40 лет спустя она возвышается внушительным монументом тому, как не надо проводить исследования[2148]. Кульман соединил историю идей с лексикографическим методом, но исторической науке пользы от этого было мало. После Кульмана ученые, шедшие этим путем, попросту увязали в болоте Religionsgeschichte, где с бездоказанностью теорий могла соперничать лишь непроходимость примечаний. Сейчас вроде бы выработался молчаливый консенсус, что от изучения «титулов» толку нет, и некоторые ведущие исследователи жизни Иисуса практически не касаются данной темы[2149]. Насколько мне известно, новых подходов к проблеме никто не предлагал. Однако я попытаюсь предложить один такой подход.

Собственно говоря, моя идея проста.

• Как мы уже видели в главах 9 и 11, акция в Храме — символический акт, разъясненный рассказами и загадками. С его помощью Иисус возвестил суд ГОСПОДЕНЬ на Храм и объявил себя Мессией.

• Как мы уже видели в главе 12, действия Иисуса на Тайной вечере — также символический акт, разъясненный рассказами и загадками. С его помощью Иисус взял на себя осуждение, возвещенное им на народ и Храм. Иисус верил, что так он победит зло и осуществит великое обновление Завета, новый исход.

С моей точки зрения, эти два акта, взятые вместе и помещенные в более широкий контекст, составляют один большой и сложный символический акт. Путешествие в Иерусалим, увенчавшееся действиями в Храме и на Тайной вечере (совершенными с полным осознанием вероятных последствий), по своей функции напоминает действия Иезекииля (лежавшего на боку) и Иеремии (разбившего кувшин). Акт пророка воплощал реальность. Иисус отправился в Иерусалим, чтобы воплотить третий, и последний, элемент в наступлении Царства. Он хотел не просто объявить, что ГОСПОДЬ возвращается на Сион. Он собирался символически осуществить это кульминационное событие[2150].

Историчность последнего путешествия Иисуса в Иерусалим находится вне сомнений. На мой взгляд, он вкладывал в это событие (увенчавшееся актами в Храме и на Тайной вечере) смысл, обычно ускользающий от экзегетов. Чтобы придти к пониманию, мы сначала рассмотрим еврейский контекст данного символа, а потом рассказы и загадки, с помощью которых Иисус раскрывал его значение.

2. Еврейский мир смысла

(i) Надежда на возвращение ГОСПОДА

Еврейский контекст, о котором идет речь, касается трех вещей: 1) надежда на возвращение ГОСПОДА; 2) мнение, что посланник ГОСПОДА будет прославлен и разделит с Ним Его трон; 3) символический язык для обозначения Божьих действий в мире. Мы рассмотрим их по очереди.

Еврейская надежда на возвращение ГОСПОДА, на мой взгляд, недостаточно освещена в научной литературе[2151]. Думаю, эта надежда и есть истина, стоящая за тем, о чем неоднократно говорил Брюс Чилтон: «Царство Божие» обозначает личный приход Бога Израилева в силе[2152]. Независимо от того, верна ли гипотеза Чилтона об использовании Иисусом еврейского комментария на Исайю (таргума Исайи), возвещение Царства и само выражение «Царство Божие» (из всей нехристианской еврейской литературы фигурирующие только в этом таргуме!) - одни из важнейших фактов, которые наиболее точно известны об Иисусе[2153]. В провозвестии о грядущем Царстве мы снова и снова находим мысль: ныне ГОСПОДЬ наконец возвращается на Сион. Он снова сделает то, что сделал при исходе, когда Он обитал среди Своего народа[2154]

Поскольку мы избрали довольно необычный подход к теме, имеет смысл привести ключевые отрывки.

В тот день отрасль ГОСПОДА явится в красоте и чести, и плод земли — в величии и славе, для уцелевших сынов Израиля… И сотворит ГОСПОДЬ над всяким местом горы Сиона и над собраниями ее облако и дым во время дня и блистание пылающего огня во время ночи; ибо над всем чтимым будет покров.

И будет шатер для осенения днем от зноя и для убежища и защиты от непогод и дождя[2155].

И покраснеет луна, и устыдится солнце,

когда ГОСПОДЬ воинств воцарится на горе Сионе и в Иерусалиме,

и пред старейшинами его будет слава[2156].

И скажут в тот день:

Вот Он, Бог наш; мы Его ждали, чтобы Он спас нас!

Сей есть ГОСПОДЬ, которого мы ждали;

Возрадуемся и возвеселимся во спасение Его!

Ибо рука ГОСПОДА почиет на горе сей[2157].

Укрепите ослабевшие руки,

и утвердите колена дрожащие.

Скажите робким душою:

Будьте тверды, не бойтесь!

Вот Бог ваш,

Он придет с отмщением,

со страшным воздаянием.

Он придет и спасет вас.

Тогда откроются глаза слепых,

и уши слепых отверзутся.

Тогда хромой вскочит, как олень,

и язык немого будет петь…

И возвратятся избавленные ГОСПОДОМ,

придут на Сион с радостным восклицанием;

и радость вечная будет над головою их;

они найдут радость и веселие,

а печаль и воздыхание удалятся[2158].

Глас вопиющего:

«В пустыне приготовьте путь ГОСПОДУ,

прямыми сделайте в степи стези Богу нашему.

Всякий дол да наполнится,

и всякая гора и холм да понизятся,

кривизны выпрямятся,

и неровные пути сделаются гладкими.

И явится слава ГОСПОДНЯ,

и узрят ее все люди,

ибо уста ГОСПОДНИ изрекли это».

Взойди на высокую гору,

благовествующий Сион!

Возвысь с силою голос твой,

благовествующий Иерусалим!

Возвысь, не бойся;

скажи городам Иудиным:

«Вот — Бог Ваш!».

Вот, ГОСПОДЬ Бог грядет с силою,

и мышца его со властию.

Вот, награда Его с Ним

и воздаяние Его пред лицом Его.

Как пастырь Он будет пасти стадо Свое;

агнцев будет брать на руки

и носить на груди Своей,

и водить дойных[2159].

Как прекрасны на горах

ноги благовестника, возвещающего мир,

благовествующего радость, проповедующего спасение,

говорящего Сиону: «Воцарился Бог твой!».

Голос сторожей твоих — они возвысили голос,

и все вместе ликуют,

ибо своими глазами видят,

что ГОСПОДЬ возвращается в Сион.

Торжествуйте, пойте вместе,

развалины Иерусалима;

ибо утешил ГОСПОДЬ народ Свой,

искупил Иерусалим.

Обнажил ГОСПОДЬ святую мышцу Свою

пред глазами всех народов;

и все концы земли увидят

спасение Бога нашего[2160].

И ГОСПОДЬ увидел это, и противно было очам Его,

что нет суда.

И видел, что нет человека,

и дивился, что нет заступника;

и помогла Ему мышца Его,

и правда Его поддержала Его.

И Он возложил на Себя правду, как броню,

и шлем спасения — на главу Свою;

и облекся в ризу мщения, как в одежду,

и покрыл Себя ревностью, как плащом…

И убоятся имени ГОСПОДА на западе

и славы Его — на восходе солнца.

Если враг придет как река,

дуновение ГОСПОДА прогонит его.

И Он придет к Сиону как Искупитель,

к сынам Иакова, обращающимся от нечестия, говорит ГОСПОДЬ.

И вот, завет Мой с ними, говорит ГОСПОДЬ: Дух Мой, который на тебе,

и слова Мои, которые вложил Я в уста твои, не отступят от уст твоих…[2161]

Восстань, светись, [Иерусалим], ибо пришел свет твой,

и слава ГОСПОДНЯ взошла над тобою.

Ибо вот, тьма покроет землю,

и мрак — народы;

а над тобою воссияет ГОСПОДЬ,

и слава Его явится над тобою.

И придут народы к свету твоему,

и цари — к восходящему над тобою сиянию[2162].

Проходите, проходите в ворота,

приготовляйте путь народу!

Равняйте, равняйте дорогу,

убирайте камни,

поднимите знамя для народов!

Вот, ГОСПОДЬ объявляет

до конца земли:

Скажите дщери Сиона:

«Грядет спасение твое;

награда Его с Ним

и воздаяние Его — пред Ним…».

«Кто это идет от Едома,

в червленых ризах от Восора?

Кто это столь величественный в Своей одежде,

выступающий в полноте силы Своей?

«Я — возвещающий оправдание, сильный, чтобы спасать…

Я топтал точило один…

Я смотрел, — и не было помощника;

дивился, что не было поддерживающего;

но помогла Мне мышца Моя,

и ярость Моя — она поддержала Меня…».

Не вестник или ангел,

но Его присутствие спасло их;

по любви Своей и благосердию Своему Он искупил их,

взял и носил их во все дни древние…

О, если бы Ты расторг небеса и сошел!

Горы растаяли бы от лица Твоего…

чтобы имя Твое сделать известным врагам Твоим;

чтобы от лица Твоего содрогнулись народы[2163]!

Ибо так говорит ГОСПОДЬ:

Вот, я направляю к нему [Иерусалиму] мир как реку,

и богатство народов — как разливающийся поток…

И увидите это, и возрадуется сердце ваше,

и кости ваши расцветут, как молодая зелень,

и откроется, что рука ГОСПОДА — с рабами Его,

а гнев Его — на врагов Его.

Ибо вот, придет ГОСПОДЬ в огне,

и колесницы Его — как вихрь,

чтоб излить гнев Свой с яростью

и прещение Свое с пылающим огнем.

Ибо ГОСПОДЬ с огнем и мечом Своим произведет суд,

над всякою плотью,

и много будет пораженных ГОСПОДОМ…

Ибо Я знаю деяния их и мысли их; и вот, приду собрать все народы и языки,

и они придут и увидят славу Мою.

И помещу знамение среди них…[2164]

И привел меня к воротам, к тем воротам, которые обращены лицом к востоку. И вот, слава Бога Израилева шла от востока, и глас Его — как шум вод многих, и земля осветилась от славы Его… И слава ГОСПОДА вошла в Храм путем ворот, обращенных лицом к востоку. И поднял меня дух и ввел меня во внутренний двор, и вот, слава ГОСПОДА наполнила весь Храм.

И я слышал кого–то, говорящего мне из Храма, а тот муж стоял подле меня. И сказал мне: Смертный! Это место престола Моего и место стопам ног Моих, где Я буду жить среди сынов Израилевых во веки[2165].

Я потрясу все народы, — и придет сокровище народов, и наполню Дом сей славою, говорит ГОСПОДЬ воинств… Слава сего последнего Храма будет больше, нежели прежнего, говорит ГОСПОДЬ воинств; и на месте сем Я дам мир, говорит ГОСПОДЬ воинств[2166].

Иерусалим заселит окрестности по причине множества людей и скота в нем. И Я буду для него, говорит ГОСПОДЬ, огненною стеною вокруг него и прославлюсь посреди него… Ликуй и веселись, дщерь Сиона! Ибо вот, Я приду и поселюсь посреди тебя, говорит ГОСПОДЬ. И прибегнут к ГОСПОДУ многие народы в тот день и будут моим народом; и я поселюсь посреди тебя, и узнаешь, что ГОСПОДЬ воинств послал меня к тебе. Тогда ГОСПОДЬ возьмет во владение Иуду, Свой удел на святой земле, и снова изберет Иерусалим[2167].

Так говорит ГОСПОДЬ воинств: возревновал Я о Сионе ревностью великою, и с великим гневом возревновал Я о нем. Так говорит ГОСПОДЬ: Я возвращусь на Сион и буду жить в Иерусалиме, и будет называться Иерусалим городом истины, и гора ГОСПОДА воинств — горою святыни[2168].

Вот наступает день ГОСПОДЕНЬ, и разделят награбленное у тебя среди тебя. И соберу все народы на войну против Иерусалима… Тогда выступит ГОСПОДЬ и ополчится против этих народов, как ополчился в день брани. И станут ноги Его в тот день на горе Елеонской… придет ГОСПОДЬ Бог мой и все святые с ним… И ГОСПОДЬ будет Царем над всею землею; в тот день будет ГОСПОДЬ един, и имя Его — едино… Затем все уцелевшие из народов, приходивших против Иерусалима, будут приходить из года в год для поклонения Царю, ГОСПОДУ воинств, и для празднования праздника кущей…[2169]

Вот, Я посылаю вестника Моего, и он приготовит путь предо Мною, и внезапно придет в Храм Свой господин, которого вы ищете. И вестник завета, которому вы радуетесь, — вот, он идет, говорит ГОСПОДЬ воинств. И кто выдержит день пришествия его, и кто устоит, когда он явится? Ибо он — как огонь расплавляющий и как щелок очищающий. И сядет переплавлять и очищать серебро, и очистит сынов Левия и переплавит их, как золото и как серебро, чтобы приносили жертву ГОСПОДУ в правде. Тогда благоприятна будет ГОСПОДУ жертва Иуды и Иерусалима, как во дни древние и как в лета прежние[2170].

Грядет Бог наш, и не в безмолвии:

пред Ним огонь поедающий,

и вокруг Него сильная буря.

Он призывает свыше небо и землю,

судить народ Свой…[2171]

И да ликуют все дерева дубравные

пред лицом ГОСПОДА, ибо идет,

ибо идет судить землю.

Он будет судить вселенную по правде,

и народы — по истине Своей[2172].

Да рукоплещут реки;

да ликуют вместе горы

пред лицом ГОСПОДА;

ибо Он идет судить землю.

Он будет судить вселенную праведно

и народы — верно[2173].

Внушительный перечень. Как мы видим, в период Второго Храма эта тема была хорошо известна. Возможно, евреи того времени читали и такие рассказы, как возвращение ковчега (1 Цар 5–7), как предвестие своей надежды. ГОСПОДЬ возвратится, обетования исполнятся, и народ одержит победу. Однако географическое возвращение из плена при Кире и его преемниках не сопровождалось событиями вроде тех, что описаны в Исх 40, Лев 9, 3 Цар 8 или даже (откровение отдельному человеку) Ис 6. Ни разу мы не слышим, чтобы облако или огонь, сопровождавшие израильтян в пустыне, вели народ из плена. Ни разу мы не слышим, чтобы ГОСПОДЬ со славой вернулся на Сион. Дом снова не наполняется облаком, покровом его славы. Народы не прославляют восстановленный Храм как истинное святилище из видения Иезекииля. Нет ни последней решающей победы над врагами Израиля, ни установления царской династии, приветствуемой всей вселенной. В богословском плане ближе всего к этому Сир 24, где Божественная Премудрость (впоследствии отождествляемая с Торой) приходит обитать в Храм. Судя по прославлению первосвященника и храмовой литургии в Сир 50, автор считал, что Бог Израилев уже обитает со Своим народом[2174]. В социально–политическом плане ближе всего к этому очищение Храма Иудой Маккавеем победа над сирийцами и установление хасмонейской династии. Однако, как мы уже видели, здесь все далеко не однозначно[2175]. Также и попытка Ирода Великого сделать из своего дома настоящую царскую семью была с самого начала обречена на неудачу[2176]. Храм, победа и царство были тесно переплетены, но надежда, олицетворяемая ими, оставалась нереализованной.

Неудивительно, что библейская тема возвращения ГОСПОДА на Сион после плена получает развитие и в послебиблейской литературе. Отрывки вроде этих идут рука об руку с мотивом продолжающегося плена:

Бог мира, Святой и Великий, выйдет из Своего жилища. И оттуда он придет на гору Синай, и явится со своими воинствами, и в силе Своего могущества явится с неба… И вот Он идет с мириадами святых, чтобы совершить суд над всеми…[2177]

Тогда Царство Его явится во всем Его творении…

Ибо Небесный восстанет со Своего царского престола,

Выйдет из Своего святого жилища

С гневом и яростью за сынов Своих.

Бог Всевышний поднимется,

Вечный — в одиночку.

…воздаст народам.

Все кумиры их разрушит.

Ибо Бог, который предвидел все вещи в мире, выйдет, и завет Его, который был установлен…[2178]

«…Я сойду и буду жить с ними от века до века». И Он сказал ангелу Лица: «Запиши для Моисея события с первого творения до того времени, когда Мое святилище будет устроено между ними, навсегда и навечно, и Бог откроется для очей каждого, и всякий познает, что Я Бог Израиля, и Отец всех детей Иакова, и Царь на горе Сионе, от века до века. И Сион, и Иерусалим будут святы»[2179].

В доме, в котором Я благоволил обитать Моему имени, [они будут предлагать] всесожжения… постоянно, от детей Израилевых, помимо добровольных приношений… Они будут для Меня народом, а Я буду для них навеки и укреплю их на веки вечные. Я освящу Мой Храм славой Моей, ибо Я позволю славе Моей почивать над ним до дня творения, в который я создам Мой Храм, упрочив его для Себя навсегда, в соответствии с Заветом, который Я заключил с Иаковом в Вефиле[2180].

«Приход» Бога Израилева может называться Его «посещением» Своего народа. Эта тема, очевидная в кумранских рукописях, известна и в раннехристианской литературе, где она рассматривается как исполнившаяся в Иисусе[2181].

Судя по всему, во времена Второго Храма большинство евреев, которые обдумывали этот вопрос, надеялись, что ГОСПОДЬ вернется и снова будет обитать в Иерусалимском Храме, как Он это делал во времена старой монархии[2182]. Роберт Уэбб в своем важном исследовании по данной теме убедительно показал[2183]: из всех фигур, на спасительный приход которых уповали тогдашние евреи, больше всего ждали прихода именно ГОСПОДА[2184]. Ожидание же других фигур (например, Мессии) не отменяло прихода ГОСПОДА. Скорее предполагалось, что явление, например, Мессии символизирует или сопровождает явление ГОСПОДА. Пребывание же Шехины в Храме не означало, что ГОСПОДЬ имеет там своего рода официальную резиденцию. ГОСПОДЬ вмешается, — по–видимому, через Своих посланников, — чтобы судить и спасти[2185]. Во времена Иисуса эти чаяния остаются базовыми для иудаизма…

Надежда на возвращение ГОСПОДА, конечно, стоит в одном ряду с двумя другими чаяниями — на возвращение из плена и победу над злом. Нет необходимости, как некоторые делали, противопоставлять эсхатологическое/апокалиптическое представление о грядущем Царстве тому представлению, что образы Царства относятся к самому Богу Израилеву. Последнее представление, которое мы находим в таргуме Исайи, прекрасно вписывается в эсхатологическое ожидание. В конце концов, именно у Исайи понятие о возвращении ГОСПОДА на Сион особенно тесно связано с надеждой на возвращение из плена. Более позднее использование таргума Исайи раввинами, с их неэсхатологической и неапокалиптической ориентацией, этого не исключает. Если таргум Исайи существовал уже в I веке и если Иисус его знал и использовал[2186]⁴, он отражает период совершенно отличный от того, который начался после 135 года, когда революционные грезы апокалиптиков были дискредитированы. В более раннем контексте слова о личном посещении Богом Израилевым Своего народа не могли быть абстрагированы от их эсхатологического контекста. Если ГОСПОДЬ посетит Свой народ, плен закончится, зло будет побеждено, а грехи прощены. И напротив, если эти вещи уже происходят, значит, ГОСПОДЬ возвращается.

Если ГОСПОДЬ собирается совершить в истории великий акт через Своего избранника, как можно охарактеризовать этого избранника? Это еще один аспект еврейской мысли I века, помогающий осмыслить контекст символического акта Иисуса, а также окружающих его рассказов и загадок.

(ii) На престоле с Богом

Когда мы говорим, что большинство евреев Второго Храма ждали, что искупление Израиля будет сопровождаться возвращением ГОСПОДА на Сион, мы стоим на твердой почве. Сейчас я перехожу ко второму пункту, где основа менее прочная. Однако в этом направлении указывают несколько текстов, и этот мотив мы находим у раннехристианских авторов и особенно у Иисуса.

Согласно некоторым текстам Второго Храма, при вмешательстве ГОСПОДА в историю Его избранник, Его орудие, будет оправдан, прославлен и возвеличен совершенно беспрецедентным способом. Для полного освещения этой интереснейшей, но трудной темы нужна по крайней мере отдельная книга[2187], поэтому здесь я ограничусь разбором отдельных конкретных примеров.

Для начала отметим факт существования целого ряда еврейских текстов самого разного времени, говорящих о прославлении и небесном воцарении некоей фигуры, которая может быть то ли ангелом, то ли человеком. Эти идеи, видимо, вырастают из размышлений и дискуссий о ключевых текстах вроде Иез 1 (видение престола — колесницы ГОСПОДА) и Дан 7 («подобный Сыну Человеческому» предстоит «Ветхому Днями» и разделяет Его престол). На этих размышлениях сосредоточилась целая традиция еврейской мистики, а также сопровождающие ее богословские и космологические изыскания. Она возникает никак не позже кумранских текстов, поскольку отражена в Мидраше Мелхиседека и фрагментарных текстах Ангельской литургии[2188]. В последующие несколько веков она не прекращала своего существования. Мы находим ее в текстах вроде Третьей книги Еноха (V — VI века?).

Очень интересна взаимосвязь между двумя главными текстами. Иез 1, источник, питавший большую мистическую и богословскую традицию, был переработан в Дан 7: престол с колесами, пламя огня, четыре зверя, Сидящий на престоле — все это показывает, что мы находимся на знакомой территории[2189]. Бросаются в глаза и различия: звери — нечестивцы (а не ангелы), на престолах сидят две фигуры, а не одна (как у Иезекииля)[2190]. Этот последний ход отчасти предвосхищается в Иез 8:2: Даниилова фигура представляет царскую власть единого истинного Бога, а фигура в Иез 8 — «само божество, описанное в виде человека»[2191]. В LXX Дан 7:13 фразу «он подошел к Ветхому Днями» переводчик передал как «он подошел как Ветхий Днями»[2192]. Таким образом, согласно этой интерпретации Септуагинты:

Сын Человеческий — воплощение личности Ветхого Днями. Иными словами, оригинальная сцена в Дан 7, где на небесах существуют подле друг друга две фигуры, меняется. Теперь вице–регент, Сын Человеческий, принимает на себя форму и характер самого Бога[2193].

То, что в период Второго Храма существовала такая интерпретация этих текстов, видно из ряда отрывков. Возьмем один из очевидных примеров:

И Господь духов так повелел царям, и сильным, и вознесенным, и населяющим землю, и сказал: «Откройте свои глаза и вознесите ваши роги [или, возможно, «ваши веки»], ибо вы можете узнать Избранного!». И Господь духов сел на престоле Своей славы, и дух правды изливался на Него, и слово уст Его умертвило всех грешников и всех неправедных, и они погибли перед лицом Его. И будут стоять в тот день все цари, и сильные, и вознесенные, и владеющие твердью, и увидят Его и узнают, как Он сидит на престоле Своей славы, и перед ним судятся праведные в правде и никакая пустая речь не говорится перед Ним. Тогда постигнет их боль, как жену, которая в родильных потугах… и боль обоймет их, когда они увидят Сына Человеческого сидящим на престоле своей славы[2194].

Обратим внимание, в частности, на заключительную фразу. Она совмещает Дан 7, Пс 109 и, возможно, Зах 12:10 в утверждение о прославлении Избранника, Сына Человеческого, который разделяет престол с Господом духов. При описании этой фигуры также иногда используются образы из мессианских отрывков вроде Пс 2, Ис 11, Ис 40 — 55 (Раб ГОСПОДЕНЬ).

По мнению большинства ученых, рассмотренный отрывок 1 Ен является дохристианским или, по крайней мере, нехристианским. Таким образом, перед нами примечательное прославление орудия «Господа духов»[2195].

Рассматриваемая нами традиция имеет разные формы. Иногда тексты говорят о мистическом путешествии, ставящем своей целью увидеть самого Бога. Иногда они говорят об ангеле, в котором обитает имя Бога Израилева[2196]. Иногда — о человеке, который разделяет престол с Богом Израилевым[2197]. Некоторые традиции повествуют в этом ключе о Моисее[2198], а некоторые — о мучениках или благочестивых[2199]. Согласно одному знаменитому преданию, рабби Акива, объявивший Мессией Симона Бен–Косибу, толковал, что «престолы» из Дан 7:9 — «один для Бога, один для Давида». Хотя его, похоже, убедили видоизменить свою точку зрения (или поздняя традиция просто пытается защитить его репутацию?), едва ли подобное мнение ложно приписали бы столь авторитетному человеку[2200]. Другие еврейские учителя конца I — начала II века н. э., видимо, тоже размышляли о возможности нескольких «властей» на «небесах»[2201]. Как отмечает Роуленд, другой библейский отрывок, к которому отсылают подобные представления, — видимо, 1 Пар 29:23, где «Соломон сел на престоле ГОСПОДНЕМ, как царь, вместо Давида, отца своего»[2202].

По мнению некоторых современных исследователей, такие идеи принадлежали к широкому направлению мысли и обычаев, почти контрортодоксии, где монотеистические, казалось бы, евреи считали ГОСПОДА «вторым богом»[2203]. Даже если эти ученые несколько перегибают палку, очевидно, что в I веке среди евреев Второго Храма подобные представления существовали, не обязательно считаясь несовместимыми с «монотеизмом». Ранее я уже отмечал: еврейский монотеизм не занимался анализом внутреннего бытия Бога. Смысл состоял в том, чтобы подчеркнуть: Бог Израилев — истинный Бог, в отличие от богов языческого пантеона. Чтобы подчеркнуть единство творения и спасения в противовес дуалистическим системам мысли[2204]. Рассмотренные нами идеи — не отрицание еврейского монотеизма. Это попытки выяснить, что монотеизм означает на практике.

Особенно интересно, что некоторые предания такого рода связаны с Акивой: ведь именно Акива провозгласил Симеона Бен–Косибу Мессией, дав ему имя «Бар–Кохба», то есть «сын звезды» (аллюзия на Числ 24:17). Как мы уже видели, текст Числ 24:17 относился к разряду мессианских самыми разными евреями Второго Храма[2205]. Да, Акиве это приписывает всего один отрывок, который иногда считают подозрительным[2206]. Однако есть веские основания признать высказывание аутентичным. После 135 года раввинистическое мышление отвергало мессианизм, а с героев вроде Акивы старалось снять обвинение в соучастии в провалившемся восстании. Между тем смысл очевиден: говоря о «престолах на небесах» («один для Бога, один для Давида»), Акива имел в виду не какую–то будущую мессианскую фигуру, а реального кандидата — царя–воина, который возглавит восстание, свергнет ненавистных римлян и восстановит Храм…[2207] Евсевий сообщает:

Вождем иудеев тогда был человек по имени Варкохеба, что значит «звезда»… он, ссылаясь на это имя, внушил рабам, будто он светило, спустившееся с неба, чтобы чудом даровать им, замученным, свет[2208].

Располагает ли Евсевий надежной информацией или просто делает неоправданные умозаключения из прозвища, мы не знаем. Однако в любом случае факт остается фактом: Акива, один из величайших еврейских раввинов, говорил о своем современнике, что он разделит с Богом Израилевым Его престол!

Что Акива имел в виду[2209]? Возможны, например, такие версии:

• Некий великий ангел, вроде Метатрона, будет представлять Мессию в небесной сфере, заняв место подле Ветхого Днями в знак победы Мессии в земном сражении.

• Мессия, победив язычников и восстановив Храм, станет великим земным царем, через которого Бог Израилев будет править миром.

Не надо делать из Акивы буквалиста, верящего в трехслойную вселенную. Едва ли он полагал, будто Бог Израилев восседает на буквальном физическом троне где–то в воздухе, и Бар–Кохба к нему присоединится, усевшись на соседний трон.

Если Акива, подобно автору 4 Ездры (почти его современнику!), мог расшифровать богатые образы Дан 7, применив их к современным ему политическим реалиям, то и образ небесных тронов он использовал для «богословского» осмысления политических событий[2210]. Переводя на наш язык, Акива мог иметь в виду следующее. Бар–Кохба — помазанник (Мессия), через которого наш Бог разобьет язычников и восстановит Храм. Он — исполнение Даниилова образа «сына человеческого», который воцарится и будет судить «зверей». Иными словами, он станет вице–регентом Бога Израилева. Его победа и владычество будут победой и владычеством нашего Бога.

Не надо думать, что Акива тем самым отказывался от еврейского монотеизма. Такое предположение — чистой воды клевета. У нас нет причин полагать, что потенциальная мессианская победа Бар–Кохбы для него была чем–то иным, кроме высшей победы единого истинного Бога над языческими богами. Не будем забывать: согласно преданию, он принял мученическую смерть и до последнего дыхания читал «Шема»[2211]. Конечно, такая агиографическая подробность может быть инвенцией благочестивой памяти, но вряд ли последующие поколения столь глубоко чтили бы Акиву, если бы он не придерживался самых основ иудаизма. Наверняка, он сам считал, что действует сугубо в рамках допустимого богословия. Да если бы он заигрывал с язычеством, разве поддержал бы Бар–Кохбу?

Можно подвести резюме. Среди евреев Второго Храма существовало множество самых разных предположений о том, как Бог Израилев будет действовать через посредника. Одним из возможных сценариев был такой: земная и военная победа Мессии над язычниками должна рассматриваться в категориях сцены воцарения из Дан 7 (Дан 7 же — развитие представлений о колеснице, отраженных ранее в Иез 1) . Этого вывода нам пока хватит.

(iii) Символы Бога и действий Бога

Как я уже говорил в NTPG, еврейская мысль Второго Храма использовала различные символы и идеи для выражения той мысли, что, хотя Бог Израилев — трансцендентный Творец, обитающий на небесах и в земных категориях не выразимый, Он постоянно действует в мире, причем особым образом — в истории Израиля[2212]. Эти символы хорошо известны: Шехина, Тора, Премудрость, Логос и Дух.

Бог Израилев обитал (в принципе! Он скоро сделает это снова) в Храме. Его Присутствие («Шехина») действовало, как когда–то — облако и огонь в пустыне. Он открыл Себя и Свою волю через Тору (по мнению некоторых раввинов, когда человек изучает Тору, он словно бы пребывает в Храме[2213]). Он послал Свою Премудрость направлять людей (опять–таки, согласно некоторым еврейским авторам, Премудрость содержится в Торе и Храме[2214]). Образ Логоса стал (например, для Филона) способом сказать о Промысле Божьем во вселенной; и снова мы видим, что Логос почти отождествляется с Премудростью. И, наконец, Дух Господень действовал в творении, вдохновлял пророков, пребывал с Мессией…[2215]

В свете того, о чем мы говорили в прошлом подразделе, неудивительно, что Мессия тесно соотносится с большинством этих символов, этих способов говорить и думать о Божьем Промысле. Он построит, очистит или восстановит Храм. Он — великий учитель Торы (или, по крайней мере, обеспечивает ее соблюдение) . Он может даже отождествляться с Логосом[2216]. Как потомок Соломона, он наделен Премудростью и Духом Божьим. Отмечу: я не пытаюсь здесь протащить идею, которую сам же отверг в главе 11 (что дохристианские/нехристианские евреи верили в «божественность» Мессии). Я лишь подчеркиваю: Мессия, если он явится и когда он явится, станет орудием или даже вице–регентом Бога Израилева, будет вести Его сражение, восстановит Его народ, заново построит или очистит Дом, чтобы в нем снова обитала Шехина. Слова Акивы, в предложенном мною понимании, далеко не так сильно идут вразрез с другими мессианскими чаяниями, как иногда полагают.

Иными словами, язык еврейского монотеизма вполне естественно разработал способы оставаться себе верным. Если бы кто–то отрицал присутствие ГОСПОДА в создании Израиля, он бы отрицал самые основы еврейской веры и идентичности. Если бы кто–то отрицал ГОСПОДЕНЬ Промысел в важных (тем более — спасительных) событиях с Израилем и миром, он тоже отрицал бы все, что монотеизм означал на практике[2217]. Единый Бог — не помещик, живущий где–то вдалеке от своего имения. Мне кажется, экзегеты часто путали географическое оставление ГОСПОДОМ Храма с идеей метафизической пропасти между Ним и творением. Не следует уходить и в другую крайность, полагая, что ГОСПОДЬ полностью пребывал только в Храме или Торе. Это превратило бы Его в языческого божка, в идола. В конце концов

Небо и небо небес не вмещают Тебя, тем менее сей Храм, который я построил[2218].

Образы Шехины, Торы, Премудрости («Хохма»), Логоса и Духа способы поведать о глубоком участии ГОСПОДА в делах людей и мира, в то же время утверждая Его верховное владычество над вселенной и трансцендентность. Они позволяют рассказать о личном присутствии и действии трансцендентного Бога–Творца в творении и жизни Израиля. В конце концов для Израиля наступят спасение, мир и справедливость. Он будет избавлен от чужеземного гнета, и у него, как когда–то, будет его собственный правитель. Это спасение осуществится руками людей. Но придти оно может только от самого ГОСПОДА. Бог исхода откроет Себя как Бог обновленного Завета. И великий акт избавления будет кульминацией в оправдании самого монотеизма. …Этот обзор некоторых еврейских рассказов и символов, конечно, не претендует на полноту. В любом случае он во многом опирается на более полный разбор темы в NTPG (главы 8 — 10). Однако так мы лучше поймем еврейский контекст, в котором символические акты Иисуса и разъясняющие их рассказы и загадки обретают поразительный смысл. Обратимся же к рассмотрению этих действий и высказываний.

3. Загадки Иисуса о возвращении и прославлении

(i) Рассказы о возвращении ГОСПОДА на Сион

(а) Введение

Повторю еще раз свою гипотезу. Мы уже видели:

• Акция в Храме — символическое возвещение суда ГОСПОДА на Храм, а также указание Иисуса на собственное мессианство.

• Тайная вечеря — символический акт, обозначающий великий исход, возвращение из плена, которое Иисус надеялся осуществить через свою смерть.

Мой тезис: последнее путешествие Иисуса в Иерусалим, увенчивающееся этими двумя событиями и тем, что за ними последовало, — символическое исполнение обетования о Царстве. Обетования, что ГОСПОДЬ вернется на Сион судить и спасти.

Уместно вспомнить замечание Джона Мейера, которое у него идет совсем в другом контексте:

Иисус все время скрывает себя косвенными ссылками и метафорами… Он словно решил сделать из себя загадку… Кем бы и чем бы Иисус ни был, он — сложная фигура. На него нелегко навесить богословский или социологический ярлык[2219].

Поэтому необходимо рассмотреть некоторые рассказы и загадки, которыми Иисус окружил и интерпретировал свое путешествие в Иерусалим. Они могут дать ключ к тайне, находящейся в самом средоточии его Вести о Царстве. Конечно, мое толкование вызовет возражения у многих экзегетов. Однако, я надеюсь, оно способно объяснить существующие факты.

И ученые, и простые читатели давно усматривали в притчах о возвращении царя/хозяина указание на «возвращение» (второе пришествие) самого Иисуса. Относительно аутентичности этих притчей сложилось два мнения:

• Мнение большинства: Иисус о собственном «возвращении» не говорил, и эти истории — выдумка ранней Церкви (евангелистов или их источников).

• Альтернативное мнение: Иисус предвещал приход некоего «сына человеческого», которого не отождествлял с собой.

Я бы хотел предложить третий подход, отличный от двух вышеупомянутых, который, на мой взгляд, лучше объясняет факты.

Первое. Повторюсь: Иисус действительно говорил о «приходе сына человеческого», но при этом имел в виду Даниилов контекст — «приход» сына человеческого к Ветхому Днями, то есть не с неба на землю, а наоборот[2220].

Второе. В свои слова о «Грядущем» Иисус вкладывал обычный смысл — «Тот, кто грядет к Израилю». Он имел в виду самого ГОСПОДА, приход которого предвещают вышерассмотренные тексты. Более того, Иисус связывал явление ГОСПОДА с собственным служением и его кульминацией.

Мой основной аргумент — Весть о Царстве. Для еврея I века она неизбежно приводила на ум отрывки вроде Ис 40 и 52, где главная тема — именно приход/возвращение ГОСПОДА на Сион. Только для нас, людей XX века, привыкших к совершенно иному прочтению Евангелия, это звучит странновато. Пора избавиться от шор и взглянуть на факты глазами современников Иисуса.

(б) Таланты и мины

У нас есть две версии известной истории о талантах/минах плюс сообщение из вторых рук о третьей версии[2221]. Ничего удивительного. Скорее всего, Иисус рассказывал подобные истории много раз (не просто «дважды», как думали осторожные экзегеты). Нет причин полагать, что Матфей заимствовал этот материал у Луки, или что Лука заимствовал его у Матфея, или даже что они взяли его из одного источника.

Между версиями Матфея и Луки есть два важных отличия:

1) У Луки речь идет не о «талантах», а о «минах». Всего мин — десять. Рабов тоже десять, и каждый из них получает по одной мине. Далее особо выделено поведение трех рабов;

2) У Луки центральный персонаж — вельможа, который отправляется в дальнюю страну, «чтобы получить себе царство». Группа соотечественников недовольна и шлет ему вдогонку посольство: дескать, не хотим, чтобы он у нас царствовал. Вельможа получает–таки царский престол, возвращается и казнит своих недругов… Многие экзегеты небезосновательно видят здесь намек на историю Архелая, сына Ирода Великого. В 4 году до н. э. Архелай отправился в Рим просить Августа о царстве своего отца. За ним последовала депутация евреев с протестом. Архелай, однако, получил полцарства и титул этнарха[2222]. Таким образом, в пересказе Луки история имела конкретные местные и культурные ассоциации. Оговорюсь: наличие этих ассоциаций само по себе не говорит ни за аутентичность, ни против нее. Не является оно и аргументом в пользу конфлации двух историй, первоначально независимых друг от друга[2223]. Можно лишь констатировать, что рассказ вызвал бы определенные ассоциации у палестинских слушателей I века (возможно, эти намеки были бы яснее поняты в более ранний период, т. е. ближе к 30 году, чем к 90 году: для аудитории 90 года недавние политические потрясения затмили память о старых событиях[2224]). Будем придерживаться здравого смысла: Иисус ничуть не меньше Луки и любого другого человека мог рассказывать многоплановые истории и истории с сильным политическим подтекстом[2225].

О чем же эта история? Мы читаем об отъезде и возвращении царя или вельможи. Мы читаем, что рабы должны отчитаться за вверенное им имущество. Наказанию подвергается третий раб…[2226] Но кто — царь, и кто — рабы?

Стереотипный ответ на этот вопрос выглядит так. Царь, оставляющий подданным деньги, за которые они должны дать отчет по его возвращении, — Иисус (уходящий, а впоследствии возвращающийся). Рабы — ученики Иисуса, которые получат воздаяние в зависимости от своего поведения в его отсутствие.

Отталкиваясь от этого толкования, многие исследователи сомневаются в аутентичности притчи. Однако на самом деле есть веские основания считать, что стереотипная ее интерпретация, кому бы ни принадлежало авторство, неверна[2227].

Первое. В большинстве притчей о царе и подданных, или о хозяине и рабах, царь/хозяин — Бог Израилев, а подданные/рабы — Израиль (и/или его вожди, его пророки). Это можно сказать и об учении Иисуса, и о ряде еврейских притч[2228].

В еврейском словоупотреблении отношения Бога с Израилем столь часто описывались как отношения «господина» с «рабами», что слушатель притчи почти наверняка стал бы искать интерпретацию именно в этом направлении[2229].

Второе. Слова о возвращении царя после долгого отсутствия превосходно вписываются в контекст возвращения ГОСПОДА на Сион. Поскольку ученые часто упускают из виду важнейшую роль этой темы в еврейской эсхатологии Второго Храма, их затруднения при анализе притчи о талантах неудивительны.

Третье. Есть еще несколько небольших притч (мы их рассмотрим вскоре), которые говорят о возвращении хозяина к рабам. В них тоже обычно видят указание на «второе пришествие» Иисуса». Однако, как я далее покажу, их основной смысл совсем иной. Они повествуют о тех же событиях, что и Мф 24пар., — о судьбе Иисуса и Иерусалима в категориях «прихода [т. е. оправдания] Сына Человеческого». В свою очередь «приход Сына Человеческого» тесно соотносится с «приходом» и воцарением «Ветхого Днями». Поэтому моя гипотеза такова: притчи о хозяине и рабах необходимо интерпретировать с учетом их непосредственного синоптического контекста — путешествия Иисуса в Иерусалим.

Четвертое. Хотя идея возвращения («второго пришествия») Иисуса и встречается у Луки, она не входит у него в число основных тем. Более того, мы находим ее лишь в Деяниях[2230]. Она больше похожа на послепасхальное новшество, чем на особенность проповеди самого Иисуса. Если слушатели Иисуса не понимали, что ему предстоит вскоре умереть, вряд ли он стал бы им втолковывать, что за смертью последует неопределенный промежуток времени, по прошествии которого он чудесным образом «вернется». Никакие предания их к таким идеям не подготовили.

Пятое. Когда раннехристианские тексты говорят о «втором пришествии», никогда нет ни намека на осуждение части членов Церкви (хотя, казалось бы, именно этого и следует ожидать, если стереотипное толкование притчи о талантах правильно) . Ближе всего к такой идее — очень трудный отрывок 1 Кор 3:12–17 (хотя и там терпящие урон спасаются «как бы из огня»). В любом случае было бы слишком смело утверждать, что «притча Q» своим существованием (тем более — смыслом) обязана Павлу.

Шестое. Как признают сами сторонники стереотипного толкования, при их подходе версия Луки выглядит бессмысленной[2231]. У Луки притча рассказывается потому, что Иисус с учениками подходят к Иерусалиму, причем ученики и толпы полагают, что Царство Божье близко (стих 11). Если Лука, редактируя материал, хотел подчеркнуть, что Царство (в смысле «возвращения» Иисуса) не наступило в 30 году н. э., то он ломился в открытую дверь. Однако его заботит не время, а действие. Он не говорит: «Нет, Царства еще долго не будет». Его мысль: «Царство наступает, но для Израиля оно означает не благословение, а осуждение»[2232]. Вчитаемся в текст: стихи 28–40 — квазицарское приближение Иисуса к Иерусалиму; стихи 4144 — при спуске с горы Елеонской Иисус плачет и торжественно возвещает суд на город за то, что тот «не узнал времени посещения своего». ГОСПОДЬ посетил Свой народ, а тот этого не видит, из–за чего над ним нависла страшная опасность — военное завоевание и разрушение[2233]. Перед нами не отрицание близости Царства. Эта притча, подобно многим другим, подвергает понятие «Царство Божье» радикальному переосмыслению. Да, Царство означает возвращение ГОСПОДА на Сион. Да, Царство не замедлит явиться. Но нет, для националистического Израиля это не повод для радости.

Седьмое. Вопреки расхожему мнению, версия Матфея отнюдь не свидетельствует в пользу стереотипной интерпретации притчи о талантах как указания на возвращение Иисуса[2234]. Обратим внимание на другие притчи из Мф 25. В их центре — не возвращение Иисуса после долгого промежутка времени, а очень скорый грозный суд на Иерусалим и его вождей, знаменующий оправдание Иисуса и его народа как истинного Израиля. Конечно, какое–то время должно пройти, но оно гораздо меньше, чем обычно полагают. Ведь это вовсе не промежуток между уходом и возвращением Иисуса («пришествием Сына Человеческого» в буквалистическом, чуждом Даниилу, смысле). Матфей имеет в виду время между служением Иисуса и гибелью Иерусалима. Именно тогда, в отсутствие Иисуса, ученикам грозит опасность пасть жертвой лжемессий. Именно тогда, до наступления оправдания, им предстоят муки[2235].

Таким образом, и у Матфея, и у Луки возвращение хозяина/царя с судом на неверного раба следует понимать как грозное возвращение ГОСПОДА на Сион. На что надеялись люди? На то, что ГОСПОДЬ придет, избавит Свой народ от врагов и воцарится над ним в правде. Притча Иисуса как бы продолжает Мал 3:1–3: внезапно придет в Храм свой Господь, которого вы ищете, — но кто выдержит пришествие его? Далеко не все израильские идеалы исполнятся, надежды на национальную победу над национальными врагами потерпят крах. Вместо этого:

Он — как огонь расплавляющий и как щелок очищающий. И сядет переплавлять и очищать серебро… И приду к вам для суда и буду скорым обличителем [тех, кто] Меня не боятся, говорит ГОСПОДЬ воинств[2236].

Бог Израилев возвращается к Своему народу, в Свой Храм. Однако надежды, воодушевленные Исайей 40 — 55, умеряет предупреждение в Малахии 3. Об этом и говорит притча как у Матфея, так и у Луки[2237].

Что можно сказать о смысле этой притчи в устах самого Иисуса?

Первое, Иисус предупреждает: когда ГОСПОДЬ вернется на Сион, Он придет как судья для тех, кто был неверен Его поручению. Когда ГОСПОДЬ вернется, как на то надеялся Израиль, Он придет не только спасать, но и судить, и суд начнется с Его собственного дома. «Для чего вам этот день ГОСПОДЕНЬ? Он — тьма, а не свет»[2238]. Рухнут надежды Израиля на национальную победу. При возвращении Бога будут, во исполнение обетовании, оправданы лишь те, кто внял Его призыву через Иисуса.

Второе. Иисус предупреждает: возвращение ГОСПОДА на Сион близко. Парадоксальным образом, притча, в которой постоянно видят указание на задержку с приходом Царства, изначально говорила о близости Царства. Здесь все зависит от того, в каком месте рассказа помещает себя слушатель. Почему–то обычно предполагается, что он должен поместить себя в начале процесса (когда хозяин уезжает). Однако, с учетом расставленных в притче акцентов, мы можем быть уверены: «идеальный слушатель» находится в конце рассказа, когда вот–вот должен вернуться хозяин. Это соответствует одной из основных тем Иисусова провозвестия: решающий момент близок, ГОСПОДЬ посещает Свой народ.

Третье. Предложенное мною толкование делает притчу по форме и пафосу когерентной нескольким другим притчам. Притча о сеятеле (ср. образ посева в Лк 19:22/Мф 25:26) завершается упоминанием о необычайно плодоносных зернах, однако серьезное внимание она уделяет зернам, которые не проросли. Также притча о талантах/минах говорит и о некоторых верных рабах, которые получают свою награду, но основной акцент в ней делается на раба, не выполнившего поручения. Управитель в Лк 16 и злые виноградари в Мк 12 будут изгнаны с доверенной им должности (по всей видимости, в обоих случаях Иисус имеет в виду современный ему еврейский народ и его вождей). Та же участь постигает раба, не принесшего дохода, в притче о талантах. Побочная сюжетная линия в версии Луки хорошо соответствует побочным сюжетным линиям других притч, особенно притчи о блудном сыне. Недруги царя подобны старшему сыну, который отказывается принять участие в пире. В плане плена и восстановления они подобны тем, кто не желает восстановления Храма. В притче о минах Иисус проводит параллель между противниками Архелая и своими современниками, которые грядущему истинному царю предпочитают собственные грезы о национальной независимости. Подобно тому, как вернувшийся из Рима царь отомстил отвергшим его владычество, сокрушить мятежный Иерусалим (руками римских войск) придет «Сын Человеческий». Это «развитие» первоначального сюжета не является поздней вставкой и превосходно сочетается с евангельской традицией «предупреждений», которую можно считать аутентичной[2239]. Почти наверняка Иисус, по крайней мере, однажды прибегнул к такому повороту сюжета. Такие высказывания не vatidnia ex euentu, а один из аспектов богословского осмысления Иисусом текущей ситуации.

Четвертое. Версия Луки (а возможно, и Матфея) содержит переклички с притчей о злых виноградарях. Обратим внимание на нарративную грамматику обеих историй:

• Притча о злых виноградарях: «приход» хозяина связан с «отвержением» сына хозяина (конечно, отвержение сына хозяина предполагает и отвержение самого хозяина) . Хозяин казнит виноградарей.

• Притча о минах: «приходящий» царь был «отвергнут» подданными. Царь казнит недругов.

Если рассмотреть обе притчи в контексте надежды на возвращение ГОСПОДА на Сион и учесть характер служения и провозвестия Иисуса, то их взаимосвязь станет еще очевиднее. Отвержение Израилем ГОСПОДА выразится в отвержении им Иисуса. Иисус, характерным для него образом, пересказывает израильские истории на новый и парадоксальный лад. Вестник, предсказанный Исайей, появляется на Елеонской горе, но возвещает Сиону не радость, а горе. Израиль, верный трагической иронии, заключенной в столь многих моментах его собственного рассказа, отвергнет своего праведного царя[2240].

Пятое. В предложенном нами толковании притча хорошо согласуется с действиями Иисуса, особенно Его акцией в Храме. Он отправился в Иерусалим, чтобы символически возвестить суд ГОСПОДЕНЬ на Его народ. В отличие от ессеев, он не ограничился словесными нападками на иерусалимскую иерархию из укромного места. В отличие от фарисеев, он не стал пропагандировать определенную галаху, допуская ограниченное сотрудничество с иерархами. Для него правящий режим был рабом, спрятавшим деньги хозяина. Он был для него мятежником, восставшим против праведного царя. Единственный возможный ответ на это — суд.

Каково же действие этой притчи как риторического события в служении Иисуса, особенно в контексте его прихода в Иерусалим и происшедших там событий? Для ответа имеет смысл обратить внимание на то, как некоторые другие притчи разъясняли действия Иисуса. Слова о враче, который нужен больным, а не здоровым, разъясняли общение со сборщиками податей, а притчи о потерянной овце, потерянной монете и блудном сыне — радушие к грешникам. Притча о злых виноградарях проливает свет на акцию в Храме. И так далее. На мой взгляд, притча о талантах — одна из таких объясняющих загадок. Она помогает понять смысл действий Иисуса: Иисус рассматривал свое путешествие в Иерусалим как символ и воплощение возвращения ГОСПОДА на Сион. Это — действие пророческое и мессианское, но также и нечто большее, для чего у нас нет адекватных определений. Иисус намекал тем, кто имел уши, чтобы слышать: когда он сходил с горы Елеонской, возвещал грядущее Царство и предупреждал Иерусалим о суде над отвергшими его и его путь мира, ГОСПОДЬ возвращался к Своему народу, в Свой город и Свой Храм. Но кто выдержит пришествие Его?

(в) Другие рассказы о возвращении ГОСПОДА

Если таков смысл притчи о талантах/минах, то в наших руках ключ к другим аналогичным историям в синоптической традиции. Здесь нет места для полного анализа всех их, но легко убедиться, что они указывают в том же направлении.

Отличный пример — пространный отрывок Лк 12:35–48 (с параллелями в Мф и Мк)[2241]. У Луки мы находим три вариации на ту же тему:

• Лк 12:35–38. Хозяин — на свадебном пиру; при своем возвращении он должен застать рабов готовыми, занятыми делом и с зажженными светильниками.

• Лк 12:39–40. Хозяин дома должен соблюдать бдительность: он не знает, когда в дом может забраться вор.

• Лк 12:41–48. Управитель должен хорошо смотреть за рабами: хозяин вернется и будет судить его в зависимости от того, как тот делал свое дело.

Скрытый подтекст иногда выходит на поверхность, нарушая стройность сюжетной линии.

• Лк 12:37. Хозяин сам подпояшет одежду, накроет на стол и усадит рабов пировать[2242].

• Лк 12:40. «Сын Человеческий придет», когда его не ждали.

• Управитель, не справившийся со своим делом, «подвергнется одной участи с неверными».

Если связать наше толкование притчи о талантах/минах с проделанным в главе 8 анализом темы суда, то можно убедиться: эта группа притч — рассказы о близком возвращении ГОСПОДА на Сион и о грозных последствиях, которые повлечет за собой неготовность Израиля. В целом же в Евангелиях мы находим целый ряд способов поведать об этом событии, и один из самых распространенных — «приход Сына Человеческого». Он представляет собой аллюзию на сцену у Даниила, где «Сын Человеческий» «подходит» к Ветхому Днями в тот момент, когда сам Ветхий Днями «приходит», чтобы занять престол и установить Свое Царство[2243].

Не подлежит сомнению, что, по крайней мере, Лука видит здесь именно такой смысл. Обратим внимание на контекст. Лк 12:49–50: Иисус томится желанием ускорить наступление Царства. Лк 12:51–53: приход Царства внесет разделение туда, где следовало бы ожидать единства. Лк 12:54–56: поэтому–то столь важно правильно понимать знамения времен. Лк 12:57–59: поэтому–то столь важно помириться с истцом, пока еще есть время, иначе он отведет человека к судье, судья отдаст его тюремщику, а тюремщик бросит его в тюрьму[2244]. Лк 13:1–5: поэтому–то столь важно покаяться, чтобы избежать страшной кары в виде рушащихся зданий и убийства в храмовых пределах. Эту последовательность материалов завершает еще один рассказ о вернувшемся хозяине, где главная мысль выражена кристально ясно:

Некто имел в винограднике своем посаженную смоковницу, и пришел искать плода на ней, и не нашел. И сказал виноградарю: вот, я третий год прихожу искать плода на этой смоковнице и не нахожу; сруби ее: на что она и землю занимает? Но он сказал ему в ответ: господин! Оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом: не принесет ли плода; если же нет, то в следующий год срубишь ее[2245].

Весь этот ряд материалов хорошо понял Кейрд. Он говорит:

Приближающаяся кульминация служения Иисуса и… кара, которая вот–вот постигнет Израиль… Лука давал понять: Иисус ожидал великий кризис, который будет означать смерть для него самого, испытание для учеников и суд на Израиль. Эти события, вопреки кажущимся поражению и неудаче, станут предсказанным Даниилом (7:13) великим триумфом, в котором Бог дарует мировое владычество Сыну Человеческому, символическому представителю народа Божьего.

Однако так считал не только Лука, но и сам Иисус:

Едва ли Иисус стал бы требовать от учеников денно и нощно хранить бдительность, если бы только готовил их к случаю, который и представиться мог только после его смерти, и то далеко не сразу. Однако если он не знал, когда произойдет последняя и роковая вспышка официальной враждебности к его служению, он наверняка часто и искренне предупреждал друзей, чтобы они были готовы…[2246]

Итак, Иисус шел в Иерусалим. Он считал свой путь возвращением хозяина к рабам, владельца — в виноградник. Кто не читал знамений времен, кто не покаялся, кто не последовал его пути мира и примирения с «противником», тот навлекал на себя бедствие, по отношению к которому жестокость Пилата — лишь предзнаменование.

Вышесказанное проливает дополнительный свет и на одно из уже рассмотренных нами высказываний. Когда Иисус сказал, что омовением он должен омыться, он явно предполагал, что это свершится в Иерусалиме — городе, убивавшем пророков и камнями побивавшем посланных к нему (Лк 13:34). Город отверг путь спасения, и ГОСПОДЬ предоставил его своей участи. Иерусалим не увидит ГОСПОДА, доколе не воскликнет: «Благословен Грядущий во имя ГОСПОДНЕ!»[2247]. Опять–таки уместно вспомнить интерпретацию Кейрда. Иисус высказывался как пророк: его слова были от Бога Израилева, который сокрыл лицо Свое от народа, доколе тот не будет готов приветствовать Мессию[2248]. За загадкой мессианского прихода Иисуса в Иерусалим стоял более глубокий смысл. Иисус возвещал и воплощал возвращение ГОСПОДА на Сион.

(ii) Загадки о прославлении

Мы выявили исторический контекст, позволяющий понять одни из самых таинственных евангельских речений. Если Иисус собирался не только возвестить, но также символизировать и воплотить ГОСПОДНЕ возвращение на Сион, то его высказывания об оправдании и прославлении логично интерпретировать именно в свете вышерассмотренных чаяний евреев Второго Храма.

Некоторые загадки просто требуют интерпретации в этом контексте[2249]. Когда Иисус цитирует в своей мессианской загадке Пс 109 («как говорят книжники, что Мессия есть Сын Давидов?»), он приводит отрывок, который, видимо, наряду с Дан 7, может объяснить тексты «воцарения» в 1 Еноха[2250]. Согласно Пс 109, Мессия воссядет одесную ГОСПОДА. Этот смысл должен быть перенесен на сцену суда (Мк 14:62пар.), где Иисус предвещает: Каиафа и его присные увидят Иисуса оправданным, воцарившимся как Мессия одесную ГОСПОДА (как в Пс 109) и «грядущим на облаках небесных» (как в Дан 7). 1 Еноха содержит такое место:

Вы, могущественные цари, которые будете жить на земле, вы должны увидеть Моего Избранника сидящим на престоле Моей славы[2251].

Так и судьи увидят Иисуса оправданным и воцарившимся. Было бы глубоким непониманием Даниила и еврейских толкователей I века усматривать в этой ссылке полет Иисуса с небес на землю[2252]. И, разумеется, Иисус не говорил Каиафе и прочим, что они в буквальном смысле увидят Иисуса на престоле (например, в мистике меркавы, в видении Престола–Колесницы). Их глазу откроется более впечатляющее зрелище: на земле произойдут события, которые докажут, что Бог Израилев прославил Иисуса, оправдал его после его страдания и посадил на собственный престол.

На мой взгляд, теперь понятно, почему Каиафа разодрал на себе одежды и воскликнул: «Богохульство!». Не потому, что Иисус объявил себя Мессией, и не столько потому, что тот высказывался против Храма (хотя это было довольно серьезно). Претендовать на мессианство и даже в каком–то смысле на «богосыновство» — само по себе не богохульство[2253]. Дело было в другом. Объясняя в мессианских категориях свои действия и высказывания в отношении Храма, Иисус соединил два текста, которые в нескольких параллельных и независимых традициях иудаизма Второго Храма указывали на воцарение, в котором Мессия (или «Сын Человеческий») займет престол самого Бога Израилева, станет одной из центральных фигур в теофании[2254].

Трудно сказать, насколько Каиафа был знаком с подобными еврейскими традициями. (Нам неизвестно, кто в I веке читал какие небиблейские книги. Могли существовать и десятки, даже сотни произведений, которые тогда были известны, а до нас не дошли.) Также трудно сказать, насколько сам Иисус был под влиянием рассмотренных нами небиблейских текстов. Может быть, он пришел к таким толкованиям самостоятельно? Мы точно не знаем[2255], да нам это и не требуется для понимания ситуации. Иисус сказал, что, как истинный царь, он не только обладает властью над Храмом, но и воссядет на престоле Бога Израилева. И свои слова он сопроводил ссылкой на тексты, которые в современном ему мире воспринимались как многоплановые и в чем–то революционные.

Теперь мы начинаем понимать сцену суда, уже изученную нами с разных позиций. На карте была вся деятельность Иисуса, увенчивающаяся его путешествием в Иерусалим, а в нем — акцией в Храме и действиями на Тайной вечере. Суд не мог не начаться с вопроса о Храме. Ведь Иисус высказал притязание, что наделен властью над Храмом — властью возвестить о его разрушении. Почему так: потому что Иисус считает себя Мессией? Да, отвечал Иисус, и вы увидите меня оправданным и воцарившимся одесную Силы[2256]. Здесь все события взаимосвязаны. Последний ответ Иисуса сосредоточил в себе смысл всего — его путешествия в Иерусалим, его акции в Храме, его мессианских притязаний. Все говорило: Иисус, а не Храм, — место присутствия Бога Израилева со Своим народом и ключ к этому присутствию[2257].

• Социологический уровень: протест очень радикального галилеянина против Иерусалима.

• Политический уровень: прямой вызов власти и статусу Каиафы, а также власти и статусу кесаря и Пилата.

• Богословский уровень: либо это истина, либо богохульство. Каиафа не стал тратить время на рассмотрение первой из этих возможностей.

(iii) Вывод

Мы рассмотрели два ключевых отрывка (Мк 12:35–37; 14:61–62пар.) не как отдельно взятые единицы, а в свете последнего путешествия Иисуса в Иерусалим и его акции в Храме. Мы приняли во внимание контекст — многогранный и многообразный иудаизм Второго Храма. И мы обнаружили поразительную когерентность. Воспользуемся же нашим критерием двойного сходства и двойного различия.

[2258]

Вывод: Иисус действительно интерпретировал свое путешествие в Иерусалим и использовал в этом контексте загадки, основанные на Пс 109 и Дан 7

Как и в случае с другими кульминационными символическими действиями Иисуса и их разъяснением в рассказах и загадках, мы еще ранее встречаем в его служении намеки, что эти действия и объяснения не были для Иисуса новой идеей, к которой он пришел лишь в последние дни своей жизни. Рассмотрим теперь вкратце основные особенности его жизни и служения, которые, будучи проанализированы в свете центрального акта и его смысла, указывают в том же направлении.

4. Предвестие призвания

Иисус рассказывал истории, чтобы раскрыть смысл своих действий. Однако истории эти — о хозяевах и рабах, об отцах и сыновьях. Иисус говорил о ГОСПОДЕ, чтобы объяснить свое поведение. Но кто такой сеятель? Кто отец блудного сына? Кто пастырь? Кто женщина, ищущая потерянную монету?

За пророческим и мессианским призванием Иисуса мы угадываем более глубокое призвание, сокрытое, как и многое другое, до поры, до самого конца. Он призвал Двенадцать и не был для них первым среди равных, новым Рувимом, Иудой, Левием или Иосифом. Не был он и новым Авраамом. «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего, в землю, которую Я укажу тебе». «Идите за мною, и я сделаю, что вы будете ловцами человеков»[2259]. Он называл себя женихом[2260]. Его трапезы Царства предвещали мессианский пир, а также новый пир ГОСПОДА и Израиля, после нового скитания по пустыне[2261]. Он обращался к образу пастыря. Это царский символ, уходящий корнями в традиции древнеизраильской монархии. Это символ, говорящий о самом ГОСПОДЕ как о пастыре Своего народа: ложные пастыри пасли самих себя вместо овец, но пастырем становится ГОСПОДЬ, принося (в некоторых текстах) обновление Завета и обретение дома[2262]. Иисусу этот образ помогал объяснить его цели, интерпретировать характерные для него действия и слова приглашения, радушного приема, требования и предупреждения.

Наверное, Иисус неизбежно должен был начать говорить о себе как о новом Законодателе: не просто новом Моисее, приносящем новую Тору с горы Синай, но том, кто дает заповеди своей властью[2263] Снова оговоримся: это не означало, что Тора плоха, второсортна или недостойна. Перед нами эсхатологическое утверждение: наступил момент великого обновления, когда Тора будет написана в людских сердцах, а потому роль некоторых заповедей умаляется, как умаляется роль свечей при восходе солнца. Но у кого есть власть объявить о наступлении этого мига для святой Торы, данной Богом? У Иисуса. Как отмечают два крупных исследователя Иисуса и иудаизма, Иисус в этом смысле «говорил от лица Бога», возвещая несоответствие Моисеева законодательства новой эпохе и объявляя о возможности отбросить отныне некоторые из его божественных установлений:

Вот учитель Торы объявляет от своего лица, что говорит Тора…Что же это за тора, которая улучшает учения Торы без ссылки на источник этих учений? (А ведь Источник — Бог!) Меня смущает не столько эта весть (может быть, за отдельными исключениями), сколько вестник… Мудрецы… говорят вещи от собственного имени, но не пытаются улучшить Тору. Пророк, Моисей, говорит не от собственного имени, а от имени Бога. Он возвещает то, что велел ему возвестить Бог. Иисус же говорит не как мудрец и не как пророк… Поэтому в рамках Торы нам трудно понять учителя, который стоит вне Торы, а может быть, и над Торой… Дело не в учении, а в личности Иисуса[2264].

Но Иисус не отбрасывал Тору походя, как лжепророк, подстрекающий народ предать древние идеалы в пользу новых идей. (Хотя Иисус рисковал быть принятым за лжепророка, и некоторые его в самом деле принимали за лжепророка.) Он и не кощунствовал против Моисея (согласно Флавию, иногда такое прегрешение каралось смертью[2265]!), хотя, опять же, кто–то и мог счесть его за такого кощунника. Иисус полагал начало новой эпохе в израильской истории, — эпохе, к которой Закон Моисеев подводил, но для которой был неадекватен.

Когда Иисуса спросили, как обрести жизнь будущего века, он ответил переосмыслением десяти заповедей, где первые три заповеди заменены его собственными приглашением, вызовом, призывом и имплицитным предупреждением: продай все, что имеешь, и следуй за мной. Поразительным образом верность Богу Израилеву отныне обретает форму верности Иисусу. Избавиться от надела предков — эквивалент свержения языческих идолов[2266]. Как Иисус действовал, словно он — реальность, на которую указывал Храм, или даже тот, кто имеет власть над Храмом, точно так же Он действовал и говорил, словно Он — замена Торы или даже тот, кто имеет власть над Торой.

Иисус говорил от лица Божественной Премудрости. Подобно Премудрости, он пребывает в пути (ср. Сир 24), и ему негде голову преклонить, пока он не окажется в Иерусалиме. Поиск дома Премудростью — более мягкое, но в конечном счете не менее адекватное пророчество о возвращении ГОСПОДА на Сион, и Иисус, по–видимому, думал о себе также и в этих категориях[2267]. Премудрость будет оправдана своими делами и, возможно, своими детьми; ныне в Израиле — нечто большее, чем Соломон[2268]. В частности, Иисус, подобно Премудрости, приглашал слушателей придти к нему и обрести «покой»[2269]. Как мы уже видели, он предлагал эсхатологический покой, предвестием которого был институт субботы[2270]. Он действовал и говорил так, словно должен воплотить роль, отводимую Премудрости Божьей.

Я не думаю, что этих высказываний самих по себе достаточно, чтобы понести на себе выводы относительно самопонимания Иисуса, которые из них порой делают. Однако они органично вписываются в контекст символического путешествия Иисуса в Иерусалим и его разнообразных объяснений этого важнейшего акта. Даже нелегко представить их возникновение в каком–либо ином контексте. Ни из каких раннехристианских текстов не видно, чтобы кто–либо после Иисуса сделал такие высказывания и символы центральными для собственного понимания Иисуса и его роли. Поэтому можно с уверенностью говорить об их аутентичности.

Наконец, если Иисуса казнили по обвинению в богохульстве, которое он на себя навлек своей акцией в Храме и своим объяснением этой акции, нас не должно удивлять, что подобного рода обвинения против него высказывались и раньше. Ведь он объявлял прощение грехов в обход всего храмового культа[2271]! Если возвращение ГОСПОДА на Сион свершается в нем и через него, то у него есть право и власть воссоздать Израиль вокруг себя — как обретший прощение (т. е. возвратившийся из плена) народ единого истинного Бога. Не будем забывать евангельские предания о том, что некоторые друзья Иисуса принимали его за сумасшедшего[2272]. И едва ли эти предания — выдумка ранней Церкви.

…Итак, мы обнаружили внутреннюю когерентность между тремя моментами, которые мы уже выделили ранее в связи с еврейским контекстом Иисуса:

1) Иисус совершил акт, который был задуман им как символ и воплощение обетованного возвращения ГОСПОДА на Сион;

2) При этом он видел себя в роли той странной квазимессианской фигуры, которая воссядет на престоле Бога Израилева, причем придет к рославлению через страдания за Израиль и оправдание, через взятие на себя призвания Израиля быть светом миру;

3) В полном соответствии с этой миссией его провозвестие о Царстве (радушный прием, предупреждение и вызов) содержало аллюзии на три центральных символа, с помощью которых израильтяне думали и говорили о Боге, особенно о присутствии и промысле Божьем в Израиле, — Храм, Тору и Премудрость.

По–видимому, Иисус считал, что вдохновлен Духом ГОСПОДНИМ (как и всякий пророк) и что его учение — пророческое слово Бога Израилева. Поэтому в качестве предварительного вывода к этой главе и части книги можно сказать: Иисусовы деятельность, рассказы, символы и мировоззрение указывали на его веру в скорое исполнение обетовании и замыслов ГОСПОДНИХ во всем их глубоком многообразии и единстве. Они указывали и на его цель: действовать и говорить как воплощение этих обетовании, приводя тем самым к осуществлению ГОСПОДЕНЬ Промысел.

В этом свете можно с некоторой надеждой на успех рассмотреть последнюю проблему относительно самопонимания Иисуса (ранее я обычно избегал употреблять слово «самопонимание» [self–understanding], но теперь оно помогает мне описать осознание Иисусом собственного призвания)

Иоахим Иеремиас положил ощущение Иисусом Бога Израилева как «Абба» («Отец») в основу реконструкции мышления и самопонимания Иисуса[2273]. Надо признать, что Иеремиас несколько перегнул палку, хотя не хуже некоторых своих критиков знал явные контраргументы против своего тезиса: в палестинском иудаизме времен Иисуса мы не встречаем «Абба» как обращение к Богу. Он также знал, что «Абба» — не только детское слово[2274].

Не будем забывать: в Евангелиях слово «Абба» встречается всего однажды[2275]. Поэтому было бы неоправданно с него начинать и на его основании выстраивать целую теорию об уникальности восприятия Иисусом Бога Израилева и его учении на этот счет. Тем не менее полностью сбрасывать Иеремиаса со счетов не следует: в молитвах Иисуса действительно есть некая поразительная особенность. И если мы не будем класть ее в основу глобальной конструкции, она внесет ценный вклад в нашу гипотезу.

Не вдаваясь в детали (их можно почерпнуть у Иеремиаса), можно предположить: когда Иисус называл Бога Израилева «Отцом», это было связано в первую очередь с теми базовыми целями и верованиями, о которых у нас шла речь в главе 11. Это было аллюзией на сыновство Израиля по отношению к Богу и аллюзией на исход[2276]. Здесь же намек на особое богосыновство Мессии, в котором как бы сфокусировано богосыновство Израиля[2277]. Это хорошо видно в притче о злых виноградарях. Поскольку Иисус считал себя Мессией, который приведет израильскую историю к кульминации, воплотив в себе новый исход, от него было бы естественно ожидать и особых молитв, — молитв, созвучных этой его вере. Также естественно было бы ожидать, что он и учеников научит молиться соответствующим образом.

Итак, возникает предположение: в рамках этого смысла и предполагаемого им мессианского призвания Иисус обнаружил более глубинное призвание. В связи с ним он и называл Бога Израилева своим «Отцом». Можно спросить: если Иисус действительно ощутил в себе призвание сделать для Израиля и всего мира то, что, по Писаниям, мог сделать только Бог Израилев, где причина и опора для такого ощущения? В чем его центральная особенность? По–видимому, мы очень близко подходим к ответу, когда отмечаем наличие в обращении Иисуса к Богу Израилеву как к «Отцу» нечто если и не полностью уникальное, то во всяком случае примечательное.

В то время, продолжая речь, Иисус сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам; ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение. Все предано мне Отцом моим, и никто не знает сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме сына, и кому сын захочет открыть[2278].

Этот отрывок утверждает нас в наших предположениях. Как и со всеми другими вещами, рассмотренными в настоящей главе, возможность особой близости Иисуса с «Отцом» не есть некое новое и странное добавление к портрету: оно составляет естественную часть портрета и дает глубокое объяснение других его особенностей[2279].

В нашем анализе Евангелий мы обнаружили несколько тем, которые сами по себе самопонимание Иисуса объяснить не позволяют. Но все становится на свои места, когда мы рассматриваем их в свете последних великих символических действий Иисуса и в свете тех объяснений, которые эти действия сопровождали.

Необходимо коснуться еще одного вопроса — о сцене Преображения[2280]. Доселе я его старательно обходил. Очевидно, что эта сцена не может лечь в основу ни общей исторической реконструкции, ни даже маленькой ее части. Но опять–таки, как бы ни подходить к этому рассказу с позиций богословия, психологии, библейских аллюзий, мистики или антропологии, любой историк обязан признать: если Иисус действительно ощущал описанное нами призвание и если событие вроде Преображения действительно имело место, то оно не могло не укрепить его призвание. Здесь уместно вспомнить слова, которые, согласно всем трем синоптическим Евангелиям, Иисус сказал непосредственно перед Преображением. Эти слова перекликаются со многим, о чем мы говорили выше в этой главе и части книги.

Кто хочет идти за мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за мною. Ибо, кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради меня и Евангелия, тот сбережет ее. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо, кто постыдится меня и моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда придет в славе Отца своего со святыми ангелами. [И сказал им:] истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царство Божие, пришедшее в силе[2281].

Очевидно, что этот отрывок следует интерпретировать в свете предложенной нами парадигмы. Петр только что исповедал Иисуса Мессией, а Иисус ответил ученикам, что его отвергнут и убьют. Затем Иисус предлагает призыв, предупреждение и обетование, в которых имплицитно содержится всякое такое «учение»: ученики должны последовать за ним в его вдвойне рискованной революции, они должны отдать все: ведь вот–вот наступит Царство. Эти слова предполагают, что приход Царства тесно связан с мессианством Иисуса, его предстоящей смертью и путешествием в Иерусалим. Иисус воплотит в себе возвращение из плена, победу над злом и возвращение ГОСПОДА на Сион. Как только мы уяснили этот предложенный мною подход, мы начинаем видеть: с точки зрения Иисуса, именно так должен достигнуть оправдания «Сын Человеческий», который также есть и «Сын Божий». Именно так ГОСПОДЬ вернется на Сион, именно это Он совершит при Своем возвращении. И именно здесь — путь к победе Бога.

5. Вывод

В части III мы рассмотрели цели и верования Иисуса. Пора подвести резюме.

Цель Иисуса строилась на осознании им своего призвания[2282]. Он верил, что Бог Израилев его призвал:

• пробудить обетования о возвращении ГОСПОДА на Сион, а также несколько более таинственные, но важные, предания о возвышении некоего человека до Престола Божьего;

• осуществить эти обетования в своем путешествии в Иерусалим, мессианском акте в Храме и смерти от рук язычников (в надежде на последующее оправдание)

• и тем самым воплотить возвращение ГОСПОДА.

Его намерения, связанные с осуществлением целей на практике, включали: путешествие, приход в Иерусалим, акцию в Храме, Тайную вечерю, гефсиманское борение, отказ защищаться перед властями. Иисус делал это, веря, что он исполняет свои цели.

Верования Иисуса оставались верованиями еврея I века, уповающего на наступление Царства Бога Израилева. Он не предавал еврейское учение. Однако он также верил, что Царство наступает в его служении и через его служение. Его верность израильским идеалам обрела форму критики и обновления изнутри, форму вызова традициям и институтам, чей истинный смысл, думал он (подобно древним пророкам и подобно радикалам своего времени), был глубоко искажен и извращен. Его верность обрела также форму новых предложений. Эти предложения были не просто идеями реформатора. Они предполагали нечто гораздо большее — исполнение, завершение, осуществление.

Верования Иисуса можно представить в категориях трех наиболее фундаментальных еврейских верований[2283].

• Монотеизм. Иисус верил: есть единый Бог–Творец, избравший Израиль, обещавший быть со Своим народом и вести его к своему предназначению, к новому исходу. Иисус верил: Бог присутствует с людьми, руководит ими, спасает их через Храм, Тору, Премудрость, Слово и Дух. Иисус был еврейским монотеистом I века.

• Избрание. Иисус верил: Израиль — богоизбранный народ, призванный быть светом миру и реализовать свое призвание через страдание. Иисус не оставлял своей веры в особое призвание Израиля, хотя и обличал расхожие понимания этого призвания.

• Эсхатология. Иисус верил: грядет Царство Бога Израилева, которое принесет с собой подлинное возвращение из плена, окончательную победу над злом и возвращение ГОСПОДА на Сион. Он не только разделял эту еврейскую надежду, но и сделал ее тематической для своего собственного служения.

Чем отличается вера Иисуса от веры тысяч его еврейских современников? Иисус верил: все это исполняется в нем и через него. Его конкретной задачей было предложить символическую шифровку (или дешифровку?) этого богословия и чаяния в категориях его собственных жизни и служения. Слова, которые он произнес, как Мессия, в ту ночь, в которую был предан, пророчески звучат как слова Бога Израилева об Иисусе.

Это сын Мой возлюбленный, в котором Мое благоволение.

Это сын Мой возлюбленный, его слушайте.

Это тело Мое, которое за вас предается[2284].

Разговор о «призвании» Иисуса требует отказа от некоторых традиционных представлений о евангельской христологии. Иисус не имел такого «сверхъестественного» знания о своей связи с Богом, какое часто предполагали у него сторонники «высокой» христологии, мыслившие в категориях деизма XVIII века, где о «божественности» Иисуса можно было говорить лишь в рамках одной из форм докетизма. Иными словами, Иисус не «знал, что он — Бог» в том же смысле, в котором человек знает, что он мужчина или женщина, что он хочет есть или хочет пить или что час назад он ел апельсин. Его «знание» было более рискованного, но, возможно, более значительного плана: подобно знанию, что тебя любят. «Доказать» это можно лишь жизнью.

Пророческое призвание Иисуса включало в себя призвание символически осуществить возвращение ГОСПОДА на Сион.

Мессианское призвание Иисуса включало в себя призвание совершить ряд деяний, которые, как он знал, согласно Писаниям, ГОСПОДЬ оставил для Себя. Он станет мессианским пастырем. Он совершит акт спасения. Он сделает то, что не может сделать ни посланник, ни ангел, но только «рука ГОСПОДА», присутствие Бога Израилева[2285]. В молитвах и испытаниях, в конфронтациях и сомнениях у него выковалась вера: он должен совершить для Израиля то, что, согласно Писаниям, может совершить только ГОСПОДЬ. И быть тем, кем может быть только ГОСПОДЬ. Он — Мессия Израилев, но, в конце концов, «нет царя, кроме Бога».

Таким образом, ключ к евангельской христологии лежит в богословии Храма и его средоточии — возвращении ГОСПОДА на Сион[2286]. Забудьте на время про «христологические титулы»; забудьте про псевдоортодоксальные попытки сделать Иисуса из Назарета знающим, что он — второе лицо Троицы; забудьте про сухой редукционизм — зеркальное отражение бездумной псевдоортодоксии. Представьте молодого еврейского пророка. Вот он возвещает возвращение ГОСПОДА на Сион как Судьи и Спасителя, а затем воплощает это, входя, со слезами, в город, символизируя разрушение Храма и последний Исход… Иисус из Назарета считал себя избранным, избранным «Отцом», сделать то, что, согласно израильским Писаниям, обещал сделать Сам Бог. Он будет столбом дыма и огня для нового Исхода. Он воплотит в себе возвращение и избавление Бога Израилева.

Часть четвертая. Заключение