подавленное на время, это смертоносное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается всё наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев»[267].
Охарактеризовав таким образом христиан, Тацит переходит к подробностям расправы над ними.
«Сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащими к этой секте, а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому. Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на крестах или, обреченных на смерть в огне, поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения.
Для этого зрелища Нерон предоставил свои сады; тогда же он дал представление в цирке, во время которого сидел среди толпы в одежде возничего или правил упряжкой, участвуя в состязании колесниц. И хотя на христианах лежала вина и они заслуживали самой суровой кары, всё же эти жестокости пробуждали сострадание к ним, ибо казалось, что их истребляют не в видах общественной пользы, а вследствие кровожадности одного Нерона»[268].
И снова Тацит, вместо того, чтобы объяснить, в чем, собственно, заключаются верования христиан, просто говорит о них, как о шайке, ненавидимой целым миром, причем называет их суеверие зловредным, смертоносным (exitiabilis), а их поступки — преступлениями (flagitiа). Он также упоминает, что христиане были подавлены. Он говорит, что в Риме их было великое множество.
Публий Корнелий Тацит отнюдь не был кабинетным историком. Он начал свою карьеру при Веспасиане и Тите, входил в высокий интеллектуальный круг друзей Траяна, а к 112 году занимал еще более важный, чем Плиний, пост: он управлял провинцией Азия. «Анналы» были последней и незаконченной книгой Тацита, и он писал их уже после того, как стал наместником.
Даже если представить себе, что при Тиберии смерть незначительного персонажа по имени Иисус прошла незаметной для широкой публики, то о провинции Азия спустя 80 лет этого сказать невозможно: регион кишел христианами.
Опять мы встречаемся с тем же эффектом, с которым столкнулся герой рассказа Станислава Лема про сепульки. Все окружающие прекрасно знают, что такое сепулька, и только посторонний герой при попытке выяснить, что собой представляет эта загадочная и центральная часть местной культуры, натыкается на череду отсылок: сепулька см. сепулькарий.
Возьмем еще одно упоминание о христианах. Оно содержится в письме императора Адриана (117–138 гг. н. э.) проконсулу Азии Минуцию Фундану.
Короткий его текст проще всего привести целиком.
«Адриан Минуцию Фундану. Я получил письмо, написанное мне твоим предшественником, знаменитейшим Сереннием Гранианом. Мне кажется неправильным, если дело будет решено без суда, дабы не притеснить невинных и не дать доносчикам возможности сделать гнусность.
Итак, если подданные провинции ясно могут поддержать эту петицию против христиан и дать ответ в суде, пусть прибегнут именно к этому способу, но не к громким крикам и ропоту. Ибо, если кто-то выдвигает обвинение, справедливо, чтобы ты имел возможность провести дознание.
Если кто их обвинит и докажет, что они поступают противно закону, выноси свое решение сообразно гнусности преступления. Но клянусь Геркулесом! Если кто-то обвиняет, клевеща, накажи такого человека соразмерно с его злодеянием»[269].
Текст этот дошел до нас потому, что он был присовокуплен христианским апологетом Юстином Мучеником к его «Апологии». Впоследствии к этому письму Адриана были приложены еще два фальшивых письма императоров Антонина Пия и Марка Аврелия.
В письме Марка Аврелия император сообщает, что обязан своими победами христианским молитвам и приказывает казнить всех врагов христиан. Письмо Антонина Пия и вовсе адресовано «азиатской церкви». В таком контексте письмо Адриана воспринимается или как предписание наказывать клеветников, почему-то обвиняющих христиан, или как банальная подделка.
Однако внимательное чтение письма убеждает нас в обратном. Письмо Адриана, живое и короткое, является вполне настоящим.
Адриан вовсе не требует наказывать доносчиков, клевещущих на христиан. Он требует наказывать доносчиков, ложно обвиняющих людей в христианстве.
Адриан и его респондент, по сути дела, обсуждают ту же проблему, что Траян и Плиний Младший. Главной проблемой Плиния не был вопрос, как поступать с христианами. Главной проблемой Плиния был вопрос, как поступать с анонимными доносами.
К абсолютно той же проблеме адресуется Адриан. Предшественнику Фундана, Граниану, поступил то ли анонимный донос, то ли петиция граждан с требованием оптовой расправы над христианами.
В ответ император приказывает рассмотреть дело в суде и — если обвиняемые действительно христиане — наказать их «сообразно гнусности преступления», а если обвинение в христианстве оказалось клеветой, то наказать доносчика.
В том, что христиан следует наказывать, император Адриан не сомневается. Он просто боится, что обвинения в христианстве приведут к эпидемии ложных доносов или, чего еще хуже, к погромам, нарушающим монополию государства на насилие. Поэтому он настаивает, чтобы дело слушалось в суде.
Кроме того, Адриан не сомневается, что быть христианином — это само по себе «гнусное преступление». Состав преступления в данном случае состоит не в том, что человек, будучи христианином, что-то сделал. Составом преступления является сам факт, что человек является христианином, т. е. само имя, — nomen ipsum, как говорит Плиний Младший.
Итак, мы имеем дело с парадоксом. У нас сохранились очень немногочисленные упоминания о раннем христианстве. В этих условиях следовало бы ожидать, что римские историки и тем более римские чиновники приложат все силы к тому, чтобы рассказать своим читателям о сути этого редкого и малонаблюдаемого явления.
Вместо этого единственные дошедшие до нас источники или упоминают о христианстве вскользь как о всем известном феномене или содержат фразы, которые могут быть истолкованы в пользу христиан.
Блистательный немецкий библеист, последователь Юнга Роберт Эйслер, был первым историком, который предположил, что такое странное положение дел объясняется вовсе не незначительностью фигуры Иисуса, а полутора тысячами лет христианской цензуры, выразившимися в тотальном истреблении антихристианских абзацев и целых утраченных в результате книг[270].
В самом деле. Посмотрим на наши тексты повнимательней.
Письмо Плиния Младшего, в котором он спрашивает у императора, стоит ли казнить христиан-детей, содержит длинный абзац о безобидности этой веры. Письмо Адриана, затесавшееся между двумя фальшивками, в их контексте выглядит как требование наказывать обвинителей христиан.
А Тацит? Он сообщает об «зловредных суевериях» (exitiabilis superstitio) христиан, подвергшихся ужасным казням из-за пожара Рима. На первый взгляд, это сообщение Тацита для христиан крайне нелестно. Но вчитаемся тщательней в текст.
О чем он? Он о том, что христиане не поджигали Рим. Рим поджег сам Нерон, а потом свалил ответственность за свое чудовищное преступление на не виноватых в этом христиан. Возникает простой вопрос: если бы Тацит чуть меньше ненавидел Нерона или если бы он, не дай бог, действительно обвинил христиан в поджоге Рима — какой шанс был бы у этого отрывка уцелеть?
Или он исчез бы за полторы тысячи лет христианской цензуры, как исчезла без следа та часть пятой книги «Истории», которая посвящена взятию Иерусалима?
«Если бы Тацит изобразил Иисуса как зачинщика всех бед, которые случились в Иудее во время Тиберия, копировали ли бы христианские переписчики этот абзац и позволил ли бы христианский цензор ему сохраниться?» — иронически спрашивает Роберт Эйслер[271].
Еретические сочинения
Конечно, можно предположить, что все эти исчезнувшие тексты — «История» Юста Тивериадского, куски из Тацита, Антоний Юлиан и даже целая книга Филона Александрийского о преследованиях иудеев при Тиберии, то есть в самое животрепещущее для нас время, когда был распят Иисус — ничего о приверженцах Иисуса не говорили, а абзацы из Иосифа Флавия как-то так сами переписались по себе.
Но вот проблема: у нас есть еще огромный класс сочинений, в которых имя Иисуса упоминалось, более того, они специально были посвящены Иисусу, мы совершенно точно знаем об их существовании, и тем не менее они тоже исчезли — навсегда или на века.
Я говорю, конечно, о текстах, признанных победившей фракцией христиан еретическими. Я сейчас не говорю об исторической ценности этих книг — представим на мгновение, что они все состоят из сплошных выдумок, глупостей и фантазий, не представляют никакой исторической ценности и не проливают никакого света на генезис христианства. Но по крайней мере одного в них нельзя отнять — что все они совершенно точно были посвящены Христу. И если эти тексты до нас не дошли, то вовсе не потому, что эбионитов, эльхасаитов, гностиков, манихеев, валентиниан, сатурнилиан, маркионитов и монтанистов не существовало вовсе.
Их нет потому, что начиная с IV в.н. э. церковь присвоила себе право истреблять эти тексты, и она пользовалась этим правом безраздельно в течение почти полутора тысяч лет.
Более того, дело обстоит еще страннее. «Пистис София», «Трехчастная Эпинойя», «Апокрифон Иоанна», «Евангелие от Филиппа» — все эти сочинения написаны не раньше середины II века и с самого начала считались римской церковью еретическими.
Однако в истории христианства есть множество других сочинений, которые играли огромную роль в его становлении, которые не часто — или никогда — не признавались еретическими, которые с одобрением цитировались отцами церкви и даже становились основой Евангелий, а потом были вычеркнуты из истории христианства — надолго или даже навсегда.