Но теперь руководители коалиции, направленной против переписи, напомнили давние пророчества Самуила: «Сыновей ваших он возьмет… и дочерей ваших возьмет… и поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет… от мелкого скота вашего возьмет десятую часть…»
Старейшины и священники нашли сторонника ни в ком ином, как в Иоаве, военачальнике Давида. Когда царь посоветовался с Иоавом относительно переписи, преданный ветеран возразил:
— Господь, Бог твой, да умножит столько народа, сколько пожелает, и еще во сто раз столько, а очи господина моего, царя, да увидят это; но для чего господин мой, царь, желает этого дела?
Давид настаивал. Перепись была важна не только для национального благоденствия, но и для прочих существенных перемен, которые он намеревался осуществить в Израиле. Племенное общество тормозило движение Израиля к будущему. Но Давид добился своего. Царю стоило только напомнить Иоаву о его вероломном убийстве Авенира, чтобы тот смиренно согласился.
В более поздние века вспомнят, что моровая язва поразила Израиль вскоре после переписи, и это бедствие, как было принято в древности, объяснят гневом Господа на исчисление Его людей. Перепись была первым шагом к конечному «исчезновению» — ассимиляции — двенадцати «потерянных» колен Израиля. Ибо на людей Иуды, Дана, Вениамина, Манассии, Рувима и остальных Давид наложил новые законы преданности, которые сменили таковые по отношению к колену.
На вершине власти был, разумеется, сам Давид. Чтобы обеспечить контроль над разрастающейся бюрократией, он сделал свою власть абсолютной. Давид не назначил ни того, кого ныне назвали бы премьер-министром, ни визиря, но оставил за собой полномочия и царя, и главы правительства. Однако по особо трудным или деликатным вопросам Давид часто советовался со своим личным консультантом Ахитофелом, выдающимся старейшиной от Иуды из города Гило, сын которого Елиам, ветеран с дней Адоллама, стал одним из доверенных лиц царя.
Обустройство двора осуществлялось «мазкиром», царским герольдом. Он наблюдал за дворцовыми церемониями, служил своего рода секретарем при официальных встречах, организовывал царские аудиенции и действовал связным между царем и более мелкими служащими. Этот герольд, Иосафат, также заведовал протоколом, отвечал за содержание царского хозяйства, объявлял все царские указы и следил за ведением летописей и архивов.
Кроме того, Давид учредил должность царского писца, также подчинявшегося Иосафату. В дальнейшем это оказалось эпохальным деянием. До этого времени сведения об израильской истории основывались в основном на устном предании. Рассказы об истории евреев, об их религиозных началах передавались из уст в уста, от поколения к поколению. Финикийцы, как культурные посредники хананеев, добились великолепного достижения. Из невероятно сложной иероглифической системы египтян с ее тысячами изощренных знаков за несколько веков до того хананеи стали отбирать ограниченное количество элементарных знаков, которые можно было использовать для записи, пусть и в рудиментарной форме, их семитской речи. При финикийцах эта система была обновлена, расширена и доведена до совершенства. Позднее это революционное изобретение было названо алфавитом. Используя слоговое письмо примерно из двадцати знаков, можно было написать бесконечно много семитских слов, представляющих бесконечное число значений и оттенков значений.
Для Давида письменные знаки финикийцев — язык которых был практически идентичен древнееврейскому — казались даром Божьим. Что ни говори, память человеческая несовершенна. Она уже не являлась надежным резервуаром для таких сложных действий, как управление и коммерция. Алфавитное письмо обеспечивало видимую и неизменную регистрацию, что, собственно, и требовалось. Давид сразу же оценил исключительные возможности этого достижения.
В частности, стала возможна перепись населения Израиля. Официальная история его правления — регистрация его деяний как служителя Яхве — теперь тоже могла быть сохранена на все времена. Но помимо всего этого, все события из жизни еврейского народа, от самых древних дней — деяния Яхве, проявляющиеся через детей Израиля, — могли быть изложены, закреплены и распространены. Этому можно было бы научить население покоренных территорий, согласившихся принять еврейскую веру. Резцом на камне, птичьим пером на глиняном черепке или пергаменте, законные установления Яхве могли быть кодифицированы и стать общеизвестными.
Ибо все заповеди Его предо мною,
и от уставов Его я не отступал[20].
«Софер», писец или царский секретарь, был лично предложен Давиду Хирамом Финикийским — обжигающий дар! Писца звали Серайя. Его отец4ыл уроженцем Египта, которого привезли в Тир, чтобы помочь усовершенствовать алфавит и обучить пользоваться им группу финикийских писцов. Теперь Серайя будет делать то же самое для Давида и Израиля. Помимо содержания царских архивов и составления посланий и распоряжений Давида, Серайя учил военачальников новому искусству письма. Он обучал этому и священников. В свою очередь, ученики Серайи помогли основать собственную письменную традицию, чтобы обслуживать бюрократию и распространять дар грамотности на города и веси израильские.
«За то я буду славить тебя, Господи, между иноплеменниками…»[21]
В иерархии иерусалимских священников главными были, разумеется, Садок и Авиафар. Как идеологический и нравственный наставник Израиля, пророк Нафан относился и ко двору, и к учреждению левитов, но позиция его четко не определялась. Нафан оставался совершенно независимым от любого светского учреждения. Вся его верность принадлежала Вседержителю Яхве.
Чтобы обойти власть первосвященников, Давид назначил еще одного священника, Иру Иаритянина, которому были поручены религиозные церемонии при дворе. В конце концов царь сделал нескольких своих сыновей священниками, чтобы укрепить связи царствования с религиозными учреждениями и держать под контролем интересы трона.
Двоюродные братья Давида, Иоав и Авесса, соответственно были назначены командующим и начальником штаба. Но по восточному обычаю царь также нанял не зависящих от них иноземных наемников, чтобы они служили ему стражей. Один из его ветеранов, Ванея, стал начальником отряда наемников. Иноземные солдаты не стремились к трону, так как не имели формального права царствовать. Таким образом монархи обретали уверенность по части своей безопасности, которую им отнюдь не внушала близость их собственных вооруженных подданных.
Как ни странно, отборная гвардия Давида состояла в основном из филистимлян. Они были олицетворением коренных перемен в судьбах Израиля и Филистии. И Давид, бывший наемник в филистимском Гефе, был втайне удовлетворен, видя их в роли своих слуг.
Новоприобретения Давида включали внушительный гарем и все разраставшийся «царский стол», регулярно посещаемый все большим количеством гостей, которым Давид хотел выказать свою щедрость и расположение. Одним из них был единственный выживший наследник дома Саула, сын Ионафана — Мемфивосфей.
До Давида дошла весть, что Мемфивосфей жил в поселении в Галааде к северу от Маханаима, где его дядя Иевосфей давно основал свое жалкое правительство в изгнании. Мемфивосфей был хром. Давида сын Ионафана поставил перед сложным выбором.
Как сын его друга-мученика, Мемфивосфей мог претендовать на любовь царя из-за отца, который сам мог бы носить царскую корону. Но Мемфивосфей был также последним законным потомком дома Саула. Калека и человек, явно неспособный править, он все же мог бы стать удобной фигурой для сплочения антидавидовских сил.
Давид приказал, чтобы Мемфивосфея доставили в Иерусалим; и единственный сохранившийся отпрыск Саула прибыл, естественно, ожидая самого худшего. Мемфивосфей пал ниц перед Давидом.
Но царь приказал ему подняться и произнес:
— Не бойся, я окажу тебе милость ради отца твоего Ионафана, и возвращу тебе все поля Саула, деда твоего, и ты всегда будешь есть хлеб за столом моим.
С этого времени хромой сын Ионафана стал постоянным гостем при дворе Давида, и с ним обращались так же уважительно, как с собственными сыновьями Давидовыми. Возвращение собственности Саула сделало Мемивосфея независимым и богатым до конца его дней. Одним махом Давид и исполнил клятву, подписанную кровью, и устранил вероятный символ оппозиции. Этот поступок доставил ему удовольствие. Он исправил множество прежних промахов. Придворные его почитали. Но Давид слишком долго обладал властью и, натурально, пристрастился к лести и лицедейству. Это были своего рода болеутоляющие, смягчавшие бесконечные заботы и тяготы его царствования.
Увы, власть безжалостна к тем, кто ею обладает. По мере того, как время шло, корона давила все тяжелее на голову Давида. Радость победы вскоре сменилась тьмой административных мелочей, казалось, приумножавшихся день ото дня. Царь часто обнаруживал, что с тоской вспоминает бесхитростность и душевное спокойствие прошлого, более беззаботного времени.
Давид все чаще и чаще обращался к пророку за советом и утешением по мере того, как он ощущал, что иссякают его душевные ресурсы. Но слова, обращенные к нему пророком, не были ни лестными, ни утешительными. Следуя традициям древнееврейских пророков, Нафан считал себя воплощенной совестью нации. Его отнюдь не устрашал царский сан. Он был независим духом, откровенен и прям, единственной его заботой было сохранение нравственных заветов Яхве и предостережение тем, кто их не выполняет. А по израильским законам тут и царь не мог быть исключением. Не могло быть одного закона для монарха, а другого для его подданных. Нафан служил Давиду именно так, и часто его слова были остры, как тернии. Но Давид безоговорочно доверял ему.
Меж тем жизнь Давида становилась все тяжелей. Царь был всецело поглощен государственными делами. Они навалились на него тяжелым бременем: укрепление завоеваний в Трансиордании, Сирии и других захваченных землях, наблюдение за общественными работами и военными укреплениями, планирование новшеств в Иерусалиме и в покоренных хананейских городах, наблюдение за новой бюрократией и механизмом дипломатических отношений, столь важных для внешней торговли. К тому же все это время Давид был поглощен осадой Раввы, первой сколько-нибудь значительной осадой, осуществляемой израильской армией. Долгие осады были не во вкусе Давида. Неопределенное положение у Раввы его серьезно беспокоило.